Сретенский Месяцеслов

Во свя­тую и Ве­ли­кую Пят­ни­цу мы вос­по­ми­на­ем свя­тые, спа­си­тель­ные и страш­ные страда­ния Гос­по­да и Бо­га и Спа­са на­ше­го Иису­са Хри­ста, ко­то­рые Он доб­ро­воль­но претер­пел за нас. Опле­ва­ния, из­би­е­ния, по­ще­чи­ны, по­но­ше­ния, на­смеш­ки, баг­ря­ни­ца, трость, губ­ка, ук­сус, гвоз­ди, ко­пье, и по­сле все­го это­го Крест и смерть, – все это име­ло место в пят­ни­цу. По­сле то­го как Иисус, про­дан­ный дру­гом и уче­ни­ком за трид­цать сребре­ни­ков, был взят, Его от­ве­ли сна­ча­ла к пер­во­свя­щен­ни­ку Анне, ко­то­рый ото­слал Его к Ка­иа­фе, где Гос­подь был опле­ван, по­лу­чал по­ще­чи­ны, вдо­ба­вок был уни­жен и осме­ян, слы­ша: «Про­ре­ки нам, Хри­стос, кто уда­рил Те­бя?» (Мф. 26: 68). Ту­да же при­шли и лжесви­де­те­ли, ис­ка­жав­шие Его сло­ва: «Раз­рушь­те храм сей, и Я в три дня воз­двиг­ну его» (Ин. 2: 19). А ко­гда Он на­звал Се­бя Сы­ном Бо­жи­им, то ар­хи­ерей разо­драл одеж­ды свои в знак то­го, что не мо­жет тер­петь бо­го­хуль­ства.

При на­ступ­ле­нии утра Иису­са от­ве­ли к Пи­ла­ту; и иудеи «не во­шли в пре­то­рию, чтобы не осквер­нить­ся, но чтобы мож­но бы­ло есть пас­ху» (Ин. 18: 28). Или здесь под пас­хой он под­ра­зу­ме­ва­ет весь се­ми­днев­ный празд­ник, или она и на этот раз бы­ла в по­ло­жен­ное время в пят­ни­цу ве­че­ром, но Хри­стос со­вер­шил за­кон­ную пас­ху на один день рань­ше, пото­му что в пят­ни­цу хо­тел быть за­клан­ным од­новре­мен­но с пас­халь­ным агн­цем.

Пи­лат, вый­дя к ним, спро­сил, в чем они об­ви­ня­ют Иису­са, и по­сколь­ку не на­шел ни­че­го до­стой­но­го об­ви­не­ния, то по­слал Его к Иро­ду, а по­след­ний – сно­ва к Пи­ла­ту. Иудеи же стре­ми­лись убить Иису­са. Пи­лат ска­зал им: «Возь­ми­те Его вы, и рас­пни­те, и по за­ко­ну ваше­му су­ди­те Его» (Ин. 18: 31; 19: 6). Они от­ве­ча­ли ему: «Нам не поз­во­ле­но пре­да­вать смер­ти ни­ко­го» (Ин. 18: 31), по­буж­дая Пи­ла­та рас­пять Его. Пи­лат спро­сил Хри­ста, Царь ли Он Иудей­ский. Он при­знал Се­бя Ца­рем, но Веч­ным, го­во­ря: «Цар­ство Мое не от ми­ра се­го» (Ин. 18: 36). Пи­лат, же­лая Его осво­бо­дить, сна­ча­ла ска­зал, что не на­хо­дит в Нем ника­кой бла­го­вид­ной ви­ны, а по­том пред­ло­жил, по обы­чаю, ра­ди празд­ни­ка от­пу­стить им од­но­го уз­ни­ка, – но они вы­бра­ли Ва­рав­ву, а не Хри­ста (Ин. 18: 38–40).

То­гда Пи­лат, пре­да­вая им Иису­са, преж­де ве­лел бить Его, по­том вы­вел к ним под стражей, оде­то­го в баг­ря­ни­цу, увен­чан­но­го тер­но­вым вен­цом, со вло­жен­ной в пра­вую руку тро­стью, осме­ян­но­го во­и­на­ми, го­во­рив­ши­ми: «Ра­дуй­ся, Царь Иудей­ский!» (Ин. 19: 1–5; Мф. 27: 29; Мк. 15: 16–19). Од­на­ко, над­ру­гав­шись так, чтобы уто­лить их гнев, Пи­лат вновь ска­зал: «Я ни­че­го до­стой­но­го смер­ти не на­шел в Нем» (Лк. 23: 22). Но они отвечали: «Он дол­жен уме­реть, по­то­му что сде­лал Се­бя Сы­ном Бо­жи­им» (Ин. 19: 7). Когда они так го­во­ри­ли, Иисус мол­чал, а на­род кри­чал Пи­ла­ту: «Рас­пни, рас­пни Его!» (Лк. 23: 21). Ибо через по­зор­ную смерть, ка­кой пре­да­ва­ли раз­бой­ни­ков, иудеи хо­те­ли опоро­чить Его, чтобы ис­тре­бить доб­рую па­мять о Нем. Пи­лат же, как бы при­сты­жая их, говорит: «Ца­ря ли ва­ше­го рас­пну?» Они от­ве­ча­ли: «Нет у нас ца­ря, кро­ме ке­са­ря» (Ин. 19: 15). По­сколь­ку об­ви­не­ни­ем в бо­го­хуль­стве они ни­че­го не до­би­лись, то, на­во­дят на Пи­ла­та страх от ке­са­ря, чтобы хоть та­ким спо­со­бом ис­пол­нить свой безум­ный за­мы­сел, го­во­рят: «Вся­кий, де­ла­ю­щий се­бя ца­рем, про­тив­ник ке­са­рю» (Ин. 19: 12). Меж­ду тем же­на Пи­ла­та, устра­шен­ная сна­ми, по­сла­ла ему ска­зать: «Не де­лай ни­че­го Пра­вед­ни­ку То­му, по­то­му что я ныне во сне мно­го по­стра­да­ла за Него» (Мф. 27: 19); и Пи­лат, умыв ру­ки, от­ри­цал свою ви­нов­ность в про­ли­тии кро­ви Его (Мф. 27: 24). Иудеи же кри­ча­ли: «Кровь Его на нас и на де­тях на­ших (Мф. 27: 25); ес­ли от­пу­стишь Его, ты не друг ке­са­рю» (Ин. 19: 12).

То­гда Пи­лат, ис­пу­гав­шись, от­пу­стил им Ва­рав­ву, а Иису­са пре­дал на рас­пя­тие (Мф. 27: 26), хо­тя втайне и знал, что Тот непо­ви­нен. Уви­дев это, Иуда, бро­сив среб­ре­ни­ки в хра­ме, вы­шел, по­шел и уда­вил­ся (Мф. 27: 3–5), по­ве­сив­шись на де­ре­ве, а по­сле, силь­но вздувшись, лоп­нул. Во­и­ны же, на­сме­яв­шись над Иису­сом и бив тро­стью по го­ло­ве (Мф. 27: 27–30), воз­ло­жи­ли на Него Крест; по­том, за­хва­тив Си­мо­на Ки­ри­не­яни­на, за­ста­ви­ли нести Крест Его (Мф. 27: 32; Лк. 23: 26; Ин. 19: 17).

Око­ло тре­тье­го ча­са, при­дя на Лоб­ное ме­сто, там рас­пя­ли Иису­са и по обе сто­ро­ны от Него – двух раз­бой­ни­ков, чтобы и Он был при­чтен к зло­де­ям (Мк. 15: 27–28; Ис. 53: 12). Во­и­ны раз­де­ли­ли одеж­ды Его из-за бед­но­сти их, бро­сая жре­бий о цель­но­тка­ном хи­тоне, при­чи­няя Ему мно­же­ство вся­че­ских оскорб­ле­ний – не толь­ко этим, но и из­де­ва­ясь над Ним. Ко­гда Он ви­сел на Кре­сте, го­во­ри­ли: «Э! Раз­ру­ша­ю­щий храм и в три дня созидающий! Спа­си Се­бя Са­мо­го». И еще: «Дру­гих спа­сал, а Се­бя не мо­жет спа­сти». И еще: «Ес­ли Он Царь Из­ра­илев, пусть те­перь сой­дет с Кре­ста, и уве­ру­ем в Него» (Мк. 15: 29–31; Мф. 27: 40, 42).

И ес­ли они дей­стви­тель­но го­во­ри­ли прав­ду, то по­до­ба­ло им без со­мне­ний об­ра­тить­ся к Нему, – ведь от­кры­лось, что Он Царь не толь­ко Из­ра­и­ля, но и все­го ми­ра. Ибо для че­го по­мерк­ло солн­це на три ча­са, да еще в пол­день? Чтобы все узна­ли о Его стра­да­ни­ях. Земля по­тряс­лась и кам­ни рас­се­лись, чтобы об­на­ру­жи­лось, что Он мог это сде­лать и с иуде­я­ми. Мно­гие те­ла усоп­ших вос­крес­ли – в до­ка­за­тель­ство все­об­ще­го вос­кре­се­ния и для яв­ле­ния си­лы Стра­дав­ше­го. За­ве­са в хра­ме разо­дра­лась (Мф. 27: 51), как буд­то храм гневал­ся, раз­ры­вая свою одеж­ду за то, что стра­да­ет Про­слав­ля­е­мый в нем, и всем от­кры­лось неви­ди­мое преж­де – Свя­тое свя­тых.

Хри­стос был рас­пят в тре­тий час, как го­во­рит свя­той Марк (Мк. 15: 25). От ше­сто­го же часа тьма бы­ла до ча­са де­вя­то­го (Мф. 27: 45; Мк. 15: 33). То­гда и Лон­гин сот­ник, ви­дя солн­це по­мерк­шее и дру­гие зна­ме­ния, устра­шил­ся весь­ма и ска­зал: «Во­ис­ти­ну, Он был Сын Бо­жий» (Мф. 27: 54; Мк. 15: 39; Лк. 23: 47). Один из раз­бой­ни­ков зло­сло­вил Иису­са, а дру­гой уни­мал его, ре­ши­тель­но за­пре­щая ему, и ис­по­ве­дал Хри­ста Сы­ном Бо­жи­им. Возна­граж­дая его ве­ру, Спа­си­тель обе­щал ему пре­бы­ва­ние с Со­бою в раю (Лк. 23: 39–43).

В до­вер­ше­ние ко всем из­де­ва­тель­ствам, Пи­лат на­пи­сал на Кре­сте: «Иисус На­зо­рей, Царь Иудей­ский» (Ин. 19: 19). Хо­тя пер­во­свя­щен­ни­ки и не поз­во­ля­ли Пи­ла­ту пи­сать так, од­на­ко он воз­ра­зил: «Что я на­пи­сал, то на­пи­сал» (Ин. 19: 21–22). Потом Спа­си­тель про­из­нес: «Жаж­ду», – и Ему да­ли ис­соп с ук­су­сом. Ска­зав: «Совершилось!» – и пре­кло­нив гла­ву, Он пре­дал дух (Ин. 19: 28–30).

Ко­гда все разо­шлись, при Кре­сте сто­я­ли Ма­терь Его и сест­ра Ма­те­ри Его, Ма­рия Клеопова, рож­ден­ная от Иоси­фа по­сле то­го, как Клео­па умер без­дет­ным; а так­же любимый уче­ник Гос­по­да Иоанн (Ин. 19: 25–26). Обе­зу­мев­шие же иудеи, ко­то­рым недоста­точ­но бы­ло ви­деть Те­ло на Кре­сте, про­си­ли Пи­ла­та, так как то­гда бы­ла пят­ни­ца и ве­ли­кий празд­ник пас­хи, при­ка­зать пе­ре­бить у осуж­ден­ных го­ле­ни, чтобы ско­рее наступила смерть. И у дво­их пе­ре­би­ли го­ле­ни, по­то­му что они бы­ли еще жи­вы. Но, при­дя к Иису­су, уви­де­ли Его уже умер­шим, не пе­ре­би­ли у Него го­ле­ней. Один же из во­и­нов по име­ни Лон­гин, уго­ждая безум­ным, под­нял ко­пье и прон­зил Хри­сту реб­ра с пра­вой стороны, и тот­час ис­тек­ла кровь и во­да (Ин. 19: 31–34).

Пер­вое по­ка­зы­ва­ет, что Он че­ло­век, а вто­рое – что Он вы­ше че­ло­ве­ка. Или кровь – для таин­ства Бо­же­ствен­но­го При­ча­ще­ния, а во­да – для Кре­ще­ния, ибо оба ис­точ­ни­ка поистине да­ют на­ча­ло Та­ин­ствам. И Иоанн, ви­дев­ший это, за­сви­де­тель­ство­вал, и ис­тин­но сви­де­тель­ство его (Ин. 19: 35). Ведь на­пи­сал при­сут­ство­вав­ший там и ви­дев­ший всё своими гла­за­ми; и ес­ли бы он хо­тел го­во­рить ложь, не за­пи­сы­вал бы то­го, что счи­та­лось бес­че­сти­ем для Учи­те­ля. Го­во­рят, буд­то он то­гда со­брал в некий со­суд Бо­же­ствен­ную и Пре­чи­стую Кровь из ис­то­ча­ю­щих жизнь ре­бер.

По­сле этих уди­ви­тель­ных со­бы­тий, как уже на­стал ве­чер, при­шел Иосиф, тайный ученик Иисуса, из Ари­ма­феи, осме­лил­ся вой­ти к Пи­ла­ту, бу­дучи из­ве­стен ему, и про­сил Те­ло Иису­со­во (Мк. 15: 42–43; Ин. 19: 38); и Пи­лат поз­во­лил взять Тело (Ин. 19: 38). Иосиф, сняв Его с Кре­ста, по­ло­жил со вся­ким бла­го­го­ве­ни­ем. При­шел так­же и Ни­ко­дим, – приходив­ший преж­де к Иису­су но­чью, – и при­нес некий со­став из смир­ны и алоэ, приготов­лен­ный в до­ста­точ­ном ко­ли­че­стве (Ин. 19: 39). Об­вив Те­ло пе­ле­на­ми с благовони­я­ми, как обык­но­вен­но по­гре­ба­ют иудеи, они по­ло­жи­ли Его по­бли­зо­сти, в гро­бе Иоси­фа, вы­се­чен­ном в ска­ле, где еще ни­кто не был по­ло­жен (Лк. 23: 53; Ин. 19: 40). Так устро­и­лось для то­го, чтобы, ко­гда Хри­стос вос­креснет, вос­кре­се­ние не мог­ло быть приписа­но ко­му-ни­будь дру­го­му ле­жав­ше­му вме­сте с Ним. Смесь же алоэ и смир­ны еванге­лист упо­мя­нул по­то­му, что она очень клей­кая. Чтобы мы, ко­гда услы­шим о пе­ле­нах и го­лов­ных по­вяз­ках, остав­лен­ных во гро­бе (Ин. 20: 6–7), не ду­ма­ли, буд­то Те­ло Хри­сто­во укра­де­но: ибо как мож­но бы­ло, не имея до­ста­точ­но вре­ме­ни, ото­рвать их, на­столь­ко сильно при­лип­шие к Телу?

Все это чу­дес­но со­вер­ши­лось в ту пят­ни­цу, и бо­го­нос­ные от­цы по­ве­ле­ли нам тво­рить память обо всем этом с со­кру­ше­ни­ем серд­ца и уми­ле­ни­ем. За­ме­ча­тель­но и то, что Гос­подь рас­пял­ся в ше­стой день сед­ми­цы – в пят­ни­цу – так же, как и вна­ча­ле в ше­стой день был со­здан че­ло­век. А в ше­стой час дня был по­ве­шен на Кре­сте, как и Адам, го­во­рят, в этот час про­стер ру­ки, при­кос­нул­ся к за­прет­но­му дре­ву и умер, по­сколь­ку по­до­ба­ло ему сно­ва вос­со­здать­ся в тот же час, в ка­кой он пал. А в са­ду – как и Адам в раю. Горь­кое пи­тие – по об­ра­зу Ада­мо­ва вку­ше­ния. По­ще­чи­ны озна­ча­ли на­ше осво­бож­де­ние. Опле­ва­ние и позорное вы­ве­де­ние в со­про­вож­де­нии во­и­нов – по­чет для нас. Тер­но­вый ве­нец – устранение на­ше­го про­кля­тия. Баг­ря­ни­ца – как ко­жа­ные одеж­ды или на­ше цар­ское убранство. Гвоз­ди – окон­ча­тель­ное умерщ­вле­ние на­ше­го гре­ха. Крест – дре­во рай­ское. Прон­зен­ные реб­ра изо­бра­жа­ли Ада­мо­во реб­ро, из ко­то­ро­го про­изо­шла Ева, от ко­то­рой – пре­ступ­ле­ние. Ко­пье – устра­ня­ет от ме­ня ог­нен­ный меч (Быт. 3: 24). Во­да из ре­бер – об­раз Кре­ще­ния. Кровь и трость – ими Он, как Царь, под­пи­сал крас­ны­ми бук­ва­ми гра­мо­ту, даро­вав нам древ­нее оте­че­ство. Есть пре­да­ние, что Ада­мо­ва го­ло­ва ле­жа­ла там, где был рас­пят Хри­стос – Гла­ва всех, и омы­лась ис­тек­шею кро­вью Хри­сто­вой, – по­че­му это ме­сто и име­ну­ет­ся Лоб­ным.

При по­то­пе че­реп Ада­ма вы­мы­ло из зем­ли, и кость пла­ва­ла на во­де, как некое яв­ное чу­до. Со­ло­мон со всем сво­им вой­ском, по­чтив пра­от­ца, по­крыл его мно­же­ством кам­ней на месте, ко­то­рое с тех пор на­зва­но «по­стлан­ное кам­нем». Ве­ли­чай­шие из свя­тых го­во­рят, что, по пре­да­нию, Адам был по­гре­бен там ан­ге­лом. Итак, где был труп, ту­да при­шел и орел – Хри­стос, Веч­ный Царь, Но­вый Адам, Дре­вом ис­це­ля­ю­щий вет­хо­го Ада­ма, пав­ше­го через дре­во.

Вопрос о праздновании Великой Пятницы в ранней Церкви неотделим от вопроса о праздновании Пасхи, которая во II–III вв. отмечалась в разных местностях по-разному и нередко понималась не как праздник Воскресения, а как воспоминание Распятия (поскольку Страсти Христовы приходились именно на празднование иудейской пасхи). Например, в сочинении Epistula apostolorum, написанном в Малой Азии во II в., воскресший Господь Иисус заповедует апостолам «праздновать воспоминание Его смерти, т. е. Пасхи». У Тертуллиана Пасхой называется день Распятия и Крестной Смерти. Ориген в беседах на Книгу пророка Исаии объясняет, что на Пасху вспоминаются страдания Христа по той причине, что Его Воскресение и так празднуется каждую неделю. У многих ранних авторов само слово «Пасха» понимается как производное от греческого глагола πάσχειν (страдать). Даже там, где Пасха понималась как праздник Воскресения, пасхальной Литургии предшествовал многочасовой пост (древнейшее свидетельство – Tertull. De orat. 18; De jejun. 2. 2), долженствовавший напомнить о Распятии.

Поскольку до I Вселенского Собора практика праздновать Пасху, понимаемую как праздник Воскресения, в один из воскресных дней не была всеобщей, то и день для воспоминания Страстей в разных традициях выбирался по-разному. Это был или день иудейской пасхи (по юлианскому календарю в разные годы выпадающей на разные даты), или 25 марта (как историческая дата Страстей), или еще какой-либо день. После I Вселенского Собора всеобщей стала традиция праздновать Пасху в 1-е воскресенье после 1-го весеннего полнолуния, а воспоминание Страстей закрепилось за пятницей перед этим воскресеньем, получившей наименование Великой, Страстной и др.

Преподобный Александр Ошевенский родился 17 марта 1427 года, в 80 верстах от Белозерска в Вышеозерской волости, за несколько месяцев до кончины преподобного Кирилла Белозерского († 9 июня 1427 г.), с которым был связан в последующем духовными узами всю жизнь.

Алексей (мирское имя преподобного Александра Ошевенского), пятый сын богатого земледельца Никифора Ошевена и супруги его Фотинии, был долгожданным ребенком и родился по усердным молитвам Фотинии. Сама Божия Матерь вместе с преподобным Кириллом Белозерским явилась ей и обещала рождение сына, по ходатайству преподобного Кирилла.

Хотя Алексей был младшим сыном, родители чаяли видеть в нем наследника и их питателя в старости. В детстве мальчика обучили грамоте и готовили из него предприимчивого хозяина.

В 18 лет юношу пытались женить. С дозволения родителей он отправился помолиться в Кирилло-Белозерский монастырь и остался там. Игумен полюбил юношу за смирение и вскоре предложил ему принять постриг. Но Алексей отказался, решив испытать себя. Изучая Священное Писание, он шесть лет прислуживал братии послушником и лишь тогда принял иноческий постриг.

К тому времени родители его переселились в село Волосово в 30 верстах от Каргополя, вниз по реке Онеге. Вскоре Никифор испросил у новгородского боярина Иоанна место для поселения у реки Чурьюги, получившее название Ошевенской слободы.

Преподобный Александр просил у игумена разрешения принять от родителей последнее благословение и прощение, чтобы затем уйти на уединенное житие. Не сразу благословил игумен молодого инока. Он предупреждал его об опасности пустынножительства. Но преподобный Александр боялся подвижнической славы, которую он имел среди братии, и вторично просил отпустить его из монастыря. Наконец, настоятель благословил его.

Обрадованный встречей отец предложил сыну поселиться на реке Чурьюге и обещал содействовать в устроении пустыни. Преподобному Александру понравилось место. Он водрузил крест в основание будущей обители и дал обет пребывать здесь до конца жизни. После того преподобный Александр вернулся в Кирилло-Белозерский монастырь и некоторое время нес послушание на клиросе, в поварне и на хлебне. Его посвятили в сан диакона.

Наконец, когда преподобный Александр пришел к игумену в третий раз и рассказал ему, как звал его на устроение обители чудный голос, как обещал он пребывать на том месте, настоятель отпустил его, благословив иконами Божией Матери Одигитрии и святителя Николая Чудотворца.

Преподобный Александр освятил избранное место иконами, поручил отцу наблюдать за строительством церкви, а сам отправился к архиепископу Новгородскому Ионе (1459‒1470). Архиепископ Иона посвятил его в сан пресвитера и поставил игуменом обители. Боярыня Анастасия и ее сын Юрий готовы были отдать монастырю всю волость, но преподобный Александр принял грамоты лишь на необходимые земли.

Построенный храм был освящен во имя святителя Николая. С твердостью и мужеством начал преподобный трудиться в созданной обители. Старец, который приехал вместе с ним из Кирилло-Белозерского монастыря, не выдержал трудной пустынной жизни и уехал обратно. Но мало-помалу собралась братия.

Преподобный ввел строгий общежительный Устав, который требовал полного молчания в храме и на трапезе, когда читались жития; в келлии иноки не должны были быть без дела, а во время исполнения послушания ‒ творить Иисусову молитву или читать псалмы. «Братия, ‒ говорил преподобный игумен, ‒ пусть не страшат нас труды и скорби пустыни. Вы знаете, что путем скорбей входят в Царствие Небесное. Пусть живет в вас взаимная любовь и смирение. Бог есть любовь, и Он любит смиренных».

Многие даже из мирян приходили к преподобному и пользовались его наставлениями. Два племянника святого приняли постриг в его монастыре, чем разгневали одного из братьев преподобного, Амвросия. Преподобный Александр кротостью смягчил брата, но племянники охладели в ревности к подвигам и оставили обитель. Скорби за спасение духовных чад расстроили здоровье преподобного. Он лежал и не мог не только приподнять руку или голову, но даже выговорить слово.

В таком изнеможении святой Александр молился преподобному Кириллу, своему покровителю. Преподобный Кирилл явился в белых ризах и, осенив больного крестом, сказал: «Не скорби, брат! Я помолюсь, и будешь здоров. Только не забывай обета, не оставляй этого места. Я буду помогать тебе». Проснувшись, преподобный почувствовал себя здоровым и наутро пошел в церковь. В подкрепление братии он рассказал о посещении преподобного Кирилла. 27 лет преподобный трудился в основанной им обители и мирно скончался 20 апреля 1479 года.

После кончины игумена обитель начала быстро приходить в упадок. Но преподобный не оставил попечения о ней. Однажды монастырскому служителю Марку было видение во сне: обитель полна народу; седой старец в святительской одежде крестом осеняет работающих на постройке. Другой старец, с длинной бородой, окропляет святой водой, а третий, среднего роста, с русыми волосами, кадит. Четвертый инок, молодой, следит за ними издали. Третий старец, а это был преподобный Александр Ошевенский, объяснил, что ему помогают святитель Николай Чудотворец и преподобный Кирилл Белозерский, а юноша, стоявший поодаль, был дьяком Матфеем, которого вскоре постригли с именем Максим и избрали в игумена обители, как и предрек в видении преподобный Александр. Инок Максим был поставлен во игумена архиепископом Новгородским Сергием (1483‒1485) и восстановил обитель. Он настоятельствовал до 1525 года.

При построении нового храма во имя святителя Николая, по указанию явившегося преподобного Александра, были обретены его нетленные мощи. Тогда же был написан его образ ‒ согласно с тем, каким он являлся инокам, и по рассказу знавшего его старца: преподобный Александр Ошевенский был среднего роста, с сухим лицом и впалыми щеками, с небольшой и негустой бородой, с проседью в русых волосах. В таком виде он и изображается на иконах.