Дети с визгом носились в пыльном дворике, залезали на ржавую горку, катились с нее. Скакали вокруг песочницы. Кто-то из другого двора привел собаку, белого щенка, он бегал за всеми и тоже повизгивал.
Ира опустилась на скамейку, громко смеясь. К ней подбежала Олеська. Обычно вредная Олеська не играла с Ирой, только когда всем двором. Ира нахмурилась: чего это она задумала?
Фото: freepic.com
|
Олеська шлепнулась рядом с Ирой и заявила:
– А я на эту Пасху, на праздник, знаешь где была? У бабушки!
– На Пасху? Это что такое? – удивилась Ира. Хоть в школу ей только через год, она уже давно и прекрасно умеет читать. И никогда про такой праздник нигде не встречала ни слова. Ни в газетах, ни в книжках.
– Это когда на кладбище идут в деревне! И все куличи едят и яйца красят!
– Куличи? – совсем растерялась Ира. Куличи – это же в песочнице, зачем их есть? А яйца? Кто же их красит? В магазине они всегда белые, а как-то мама купила на рынке деревенские – так те темные. Чушь какую-то соседка городит.
– Не знае-ешь? – протянула Олеська. – А ты спроси у своей бабушки! Это потому что для верующих праздник. А бабушки все в Бога верят!
Ира побледнела.
– Нет! – вскочила она. – Моя бабушка неверующая!
Олеська приблизила веснушчатый нос к носу Иры и крикнула:
– Нет, верующая!
Ира вскочила и помчалась к подъезду. А Олеська кривлялась и кричала:
– Твоя бабушка-а-а! В Бога верит, в Бога верит!
|
В подъезде Ира села на холодную ступеньку. Оглянулась: никто не выходит из дверей, никто не увидит? Ее била дрожь.
С детства Ира всего несколько раз дома слышала слово «Бог». Каждый раз – в связи с кем-то из соседских родственников: «У нее тетка за Уралом живет, она это... (тут голос понижался) в Бога верит!» И слушающий делал такое лицо, будто сказали что-то неприличное, и качал головой. Спокойно взрослые относились к этому слову только тогда, когда встречали его в книжках: «Помолясь усердно Богу, отправляется в дорогу...» «Раньше люди были неграмотные, поэтому верили в Бога», – объясняли Ире. Ира кивала. На картинках в книжке сказок иногда появлялась церковь с желтыми куполками и крестами. Ира однажды перерисовала ее себе в альбом. Увидев это, мать ахнула и изумленно посмотрела на бабушку.
– Ничего-ничего, Наталья. Спокойно, – сказала бабушка обычным жестким голосом. – Ира просто перерисовала из книжки картинку. Может быть, она вырастет и будет изучать историю, – правда, Ира? Нет в этом ничего плохого. И нечего привлекать внимание!
Ира поспешила закивать. Про «привлекать внимание» она поняла смутно. Но что она точно хорошо уяснила – что для ее родных предположение, будто они «верующие», стало бы огромным оскорблением. Может быть, самым большим в их жизни, поэтому так напугала ее противная Олеська. Пусть сама ест свои куличи, что бы это такое ни было. В Ире боролись два желания: спросить у взрослых про эти самые куличи и яйца (потому что Ира привыкла, что знать и понимать нужно всё, ее так учили) – и промолчать и не рассказывать об Олеськиной болтовне, чтобы никого не разозлить. Она решила, что второе лучше, и с этими мыслями постучала в дверь.
Для ее родных предположение, будто они «верующие», стало бы огромным оскорблением
– Где ты была так долго? – с порога напустилась на нее мать. – Бабушка сердится! Только шляться бы тебе! И грязная!
– А, надоело лодыря гонять, – зазвучал бабушкин голос из кухни. – Наталья, пусть она вымоет руки и идет в маленькую комнату писать прописи. Пишет как курица лапой. Позорит нас, будто бы ее тут никто не учит. И проверь потом, плохо напишет – гулять завтра не пойдет.
В большой комнате то ли кашлянул, то ли что-то коротко воскликнул дед. Он вышел в коридор, молча потрепал внучку по голове и ушел обратно.
***
– Придется ехать, раз обещали. Наталья, одевайся, я сама ее заплету.
Ира знала, что лучше свою радость не показывать: бабушка недолюбливала родню, к которой сейчас собрались ехать. Но радость очень-очень грозила вырваться наружу, и Ира подпрыгивала на месте. Сейчас дедушка подъедет прямо к подъезду на старенькой машине, и они отправятся далеко-далеко, с окраины города – в самый центр, и из старого двухэтажного дома, с первого этажа выйдет тетя Маша их встречать! Бабушка, конечно, отвернется, когда тетя Маша ее обнимет, она всегда ругалась, что ее любимый младший брат женился на «мещанке», которая еще и «толстая и за собой не следит». Недовольна она будет и тогда, когда увидит тихими шажочками выходящую из комнаты свою старенькую мать, бабу Катю. Бабушка и мать среднего роста, а тетя Маша и баба Катя маленькие, низенькие, они как будто ближе к ней, к Ире, и к другим детям. «Здравствуй, мама», – скажет бабушка своей матери, а тут выйдет и дядя Коля, тот самый брат, и все увидят чудо: бабушкину улыбку. Бабушка улыбается только тогда, когда видит своего брата. И иногда, когда дедушка поздравляет ее с днем рождения. И всё...
Фото: freepic.com
|
– Дорогие наши приехали! – распахнула объятия тетя Маша.
Ира выскочила первой – и оказалась в этих больших объятиях, у теплой тетимашиной груди. На шее женщины была золотая – а может, и не золотая – цепочка, в ушах – большие серьги, Ира жадно вгляделась в них, потому что дома украшения разрешались только ее маме и только «скромные и на работу, потому что туда все так ходят». У тети Маши вообще было все не так, как у них: цветной халат вместо строгого домашнего платья, и цепочки с серьгами, и мебель в квартире старая-старая и невероятно красивая, еще бабы Кати. Иногда у них даже могли лежать не на месте вещи! Все это казалось Ире каким-то... человеческим. Ей было стыдно перед матерью и бабушкой за свои чувства, но тут ей было тепло, а дома – холодно. И почему-то ей казалось, что дед бы ее понял. Хотя и не сказал бы об этом. С любыми вопросами он отправлял ее к матери с бабушкой, а сам либо садился обратно за газету, либо громко оповещал жену, что собирается в гараж.
Ей было стыдно за свои чувства, но тут ей было тепло, а дома – холодно
Тетя Маша не хотела отпускать Иру: «Ребеночек ты наш, ребеночек!»
– Не сюсюкай с ней, – раздался от машины голос бабушки. Прямая, в своем единственном выходном платье, она казалась большой и грозной по сравнению с тетей Машей.
– Да ла-адно тебе, – протянула та.
Цепочка съехала набок, и Ире показалось, что она увидела на ней крест. Не может быть! «Показалось, показалось», – забормотала Ира и быстро отодвинулась от тети Маши.
И бабушка одобрительно посмотрела на внучку.
***
Бабушкин брат, вопреки ее ожиданиям, больше хотел поговорить с Ириным дедом. Они ушли на балкон и закурили, а бабушка не выносила табак.
– Коля, маму задушите куревом, ей же в форточку задувает! – пару раз крикнула она из комнаты.
Ира совсем забыла про бабу Катю. Прабабушка только один раз показалась, тетя Маша под руку помогла ей дойти до ванной, а потом обратно. Еду для бабы Кати отнесли к ней в комнату.
В комнату к прабабушке нельзя, потому что «нельзя беспокоить старого больного человека», воспитанная Ира это помнила хорошо. Но в этот раз... нет, это было не любопытство. Там, за дверью, был ее родной человек. Так почему же нельзя подойти?
|
Ира заглянула в приоткрытую дверь. Железные ножки кровати с набалдашниками. Массивный большущий шкаф со стеклянными дверцами, что в шкафу – в полумраке не видно. Ира еще подтолкнула дверь, чтобы увидеть бабу Катю, сделала шаг, но остановилась. Она увидела что-то большое и темное в углу комнаты, заключенное в рамку из фольги. И от этого темного она ощутила такую волну тепла, что в носу защекотало, а из глаз полились слезы. Ира никогда не плакала. Даже когда дралась во дворе с мальчишками или разбивала коленки. И даже когда на нее кричали за непослушание бабушка и мама – тоже научилась не плакать. И когда страшно – тоже, а то бабушка скажет «раз ты плакса – ты мне не внучка». А тут... И ей впервые не было стыдно за то, что она плачет.
А еще в комнате был слабый свет. Он шел непонятно откуда и освещал всю комнату прабабушки небывалыми тонкими лучиками. Спокойный, нежный свет.
Ира решилась. Сейчас она совсем откроет дверь. И увидит и бабу Катю, и источник света, и поближе подойдет к этому темному и теплому в рамке.
Ира решилась. Сейчас она откроет дверь. И увидит источник света
– Кто там? – раздался скрипучий голос бабы Кати.
Ира хотела ответить, но обернулась – и увидела свою бабушку.
– Это я, мама, – сказала она и вошла в комнату. И закрыла за собой дверь. На замок. Оставив Иру в коридоре.
Перед отъездом бабушка что-то жестко высказывала тете Маше. И Ириной маме. И та, и другая при этом косились на Иру и молчали.
Вскоре после этого дня баба Катя умерла. Бабушка узнала об этом по телефону и плакала. А потом собралась и уехала на похороны – одна из всей семьи. Когда вернулась – только ругалась, что «Маша была вся в черном, как ворона, и старух в черном понагнали, к чему в наше время эти предрассудки, не пойму».
***
– Как это – ты ни разу в церкви не была?
Надька чуть не поперхнулась кофе.
– А зачем мне? Я же неверующая.
– Да просто так же, посмотреть! Интересно ведь!
– Да ну, как-то... неприлично.
– Церковь – неприлично? Ну ты скажешь. Опять же история, традиции. Наши бабки-прабабки ходили – неприличные были, что ли? А тем более я тебе про собор говорю. Это же такое место, историческое! Вот когда все храмы закрыли – его не закрывали. И до сих пор там все почти как в прежние годы осталось. Слушай, а ты вообще куда-нибудь выбираешься? Вот ты когда в последний раз в старом городе была? По улицам, там, пройтись, – а?
Хороший вопрос. Ира там, можно сказать, вообще не была. На одной из исторических улиц стоял дом ее прабабушки – это да. Но его давно снесли, а тетя Маша с дядей Колей умерли один за другим. А еще Ира, студентка и почти уже выпускница, пару раз была в театрах и один раз – в музее. А по улицам не ходила. И уж тем более не интересовалась старой церковью.
– Поехали, – залпом допив кофе, решительно сказала вдруг Надя. – Хоть что-то увидишь.
– Но в церковь же надо как-то иначе одеться, – вспомнилось Ире.
Надя подергала себя и подругу за легкие шарфики на шее:
– На голову наденем – и сойдет!
На улице Ира испуганно оглянулась на дверь кафе. Да, ей почему-то было страшно.
***
– Ира... Ира... ты чего?
Ира удивленно обернулась.
– Ты знаешь, сколько времени ты так стоишь?
Нет, Ира не знала.
Сначала они шли по улицам мимо покосившихся деревянных домиков, которые перемежались с добротными строениями причудливой архитектуры. Надька, как хороший экскурсовод, без умолку тараторила, в каком году еще девятнадцатого века они были построены, а иногда могла припомнить и архитекторов. Ира мысленно корила себя, что давно ничем не интересовалась, кроме учебы, а надо бы было знать историю своего города. Но странное дело: шаг за шагом город будто бы открывался ей, начинал с ней говорить. Ире казалось, что когда-то она знала эти улицы, эти нагретые солнцем вековые стены. Будто бы выросла здесь, а потом забыла. Конечно же, такого быть не может, но что это в таком случае?
|
И вот они у того самого собора. Ира огляделась. Солнце заливало двор, Ира будто бы купалась в этих лучах. Надя, видимо, тоже что-то ощутила – даже потянулась, так беззащитно, по-детски. Бродяга, просивший милостыню у ворот храма, засмеялся, Надя что-то сурово буркнула ему, накинула на голову шарфик и быстро зашагала к собору. Ира не поспевала за ней.
Она осторожно переступила порог. Стены показались ей знакомыми. Вспомнилась лесенка в подъезде дома прабабушки, деревянная, скрипучая, несколько ступенек вверх. Но пол здесь каменный, шаги отдаются гулко, при чем же тут?..
Запах. Ира ощутила его будто бы всей кожей. Тот же нежный аромат, что лился из комнаты бабы Кати. Не смешиваясь с приятным, но совсем другим запахом старых домов, он царил здесь, все наполнял и пропитывал.
Ира пошла дальше, в сени. Там на маленьком столике, в окладах и рамках из фольги, стояло несколько небольших темных старых икон. Девушка замерла. Так вот что было в комнате бабы Кати! А ведь она с тех пор и не задумывалась. Тот день остался в ее памяти как прощание с теплой сказкой. А потом – холод. Утро, день, вечер. Учеба, работа. Делать то, что говорят, а потом – то, что надо. И среди этого царства холода – сейчас – тепло. И вот он, его источник.
Среди этого царства холода – сейчас – тепло. И вот он, его источник
Ира опустилась на колени, чтобы лучше рассмотреть образа. Осторожно коснулась рамок рукой, будто запоминая. А потом, на глазах изумленной Нади, распрямилась и уверенно зашагала внутрь собора. И долго-долго стояла, замерев, у большой храмовой иконы Божией Матери. Один раз только протянула руку к отражению света лампадки на окладе иконы, который лучиками расходился вокруг. Надя бы и дальше не тревожила подругу, раз уж ей тут так понравилось, но прошло десять минут. Потом двадцать. Потом полчаса. «Ира... Ира... ты чего?»
***
– О чем задумалась? – потрепала Иру по плечу бабушка Татьяна. – Раз уж не уходишь – идем в трапезную, накормлю пирожком! А то худющая! Это все мода ваша молодая дурная, худеть. Разве ж можно так. О душе надо думать, а не о моде!
– А пирожки, конечно же, верный путь к душевному спасению, – засмеялась Ирина. – А думаю я вот о чем: интересно, как могли крестить девочку с именем Олеся? Вспомнилось что-то из детства.
– Олесю? Может, Александрой, а может, и нет. У меня вон племянница Оксана, так ее зачем-то Елизаветой нарекли! Попробуй запомни теперь. И чем им Ксения-то не понравилась... Слушай! Я совсем же ж забыла, тебя же регент искала. Наверное, как раз в трапезной она.
– Ну тогда идемте, – кивнула Ира.
– Слушай, Ириш, а вот можно спрошу у тебя... Ты за упокой записываешь одни и те же имена – это кто такие? Я их даже выучила уже, записывать-то.
– А батюшке сами сказали – память у вас плохая для разных новых послушаний, – улыбнулась Ира. Но, видя, как смущенно заморгала глазами раба Божия Татьяна, не стала продолжать и пояснила:
– Екатерина – прабабушка моя. Последний церковный человек из моих предков, так сказать. Мне об этом только недавно мама рассказала, она и сама совсем мало про нее знает. Ее сын Николай и его жена Мария – сложно сказать, веровали или нет, но крещеные были и за своей матерью ухаживали до последнего, и священника к ней звали, хотя с такой работой, как у дяди Коли, это опасно было. Тетя Маша перед самой смертью начала в церковь ходить, это точно. Ну и Василий, это мой дедушка. Он родом из деревни, его крестили в детстве. Вот за них я и молюсь.
|
– Ой, вот ты где! Ой, прости меня, Господи, что ж я тут бегаю-то! – с этими словами в храм влетела регент Даша. – Ир, вот что. У нас Анечка в хоре в декрет уходит – и петь тоже не будет, увозят ее куда-то. Давай-ка ты на ее место. Не-не-не, вот только такие глаза не делай, я тебя всему научу. Ты нам те два раза подпевала – очень хороший голос, очень. Некогда тут скромничать, все будут скромничать – кто петь будет?
– Даш, ну мы же уже говорили. Ну нет у меня ни слуха, ни голоса.
– А я тебе говорю – есть!
Ира поискала глазами поддержки у бабушки Татьяны, но та замахала руками:
– Соглашайся, соглашайся! Божье служение!
– Ну... давайте попробуем, – сдалась Ира. – Просто как-то странно... Я же совсем недавно в храме-то, года нет.
– Ну и что? Веровать – веруешь, а петь – научим! – Даша на секунду сжала ее руки обеими ладонями, а потом убежала, как ее и не было.
– Верую, – повторила Ира. А ведь в детстве она боялась слова «верующий». Как все может измениться даже для одного человека!
– Вот, будешь петь. Как ангел! – разулыбалась бабушка Татьяна.
– Да уж, как ангел, – смутилась Ира.
– А уж как на небе твои будут рады...
– Кто? – не сразу поняла Ира.
– Как кто? Бабушка твоя Екатерина, да Мария, да Николай с Василием! Вот ты запоешь Богу, а они на том свете сядут и слушать будут. И подпоют тебе еще. И будет и им, и тебе так тепло-тепло! Я, когда дома молитвы пою, всегда об этом думаю: вот и мама моя сейчас меня слышит, и все родные, и все мы вокруг Христа-Господа, как вокруг теплого солнышка, и светло нам, и тепло!
Сказала – и замолчала. И пошла лампадку чистить.
Вот и пойми их, этих старушек.
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все поля обязательны к заполнению.