Сегодня 9-й день преставления ко Господу заслуженного профессора Московской духовной академии Константина Ефимовича Скурата, отца преподавателя Сретенской духовной академии – протоиерея Николая Скурата.
Коллегу по Московской духовной школе вспоминает тот, кто знал его с самого детства, – протоиерей Николай Диваков, клирик храма Тихвинской иконы Божией Матери в Алексеевском города Москвы, сын протопресвитера Владимира Дивакова.
Константина Ефимовича я знал еще задолго до учебы у него – он не только мой учитель, наставник, как и ранее еще у моего папы в семинарии и Академии, но и просто наш сосед по даче, отец моих друзей. Я помню его с самого моего детства. С его сыновьями мы гоняли летом на великах. Их с Марией Константиновной дом всегда был гостеприимен. Всех они готовы были принять, и это при том, что ни минуты, казалось, ни сидели без дела, были очень трудолюбивыми, но для гостей у них непременно находились и время, и внимание, и теплота их заботливых душ.
Константин Ефимович вообще со всяким человеком мог найти общий язык, невзирая на высокий сан и статус, возраст и ученость или отсутствие таковой. Он был прекрасным собеседником и для архиерея, и для малого ребенка, и для подростка, кои в поисках самоутверждения бывают со взрослыми не в ладах, а вот Константин Ефимович к каждому мог найти подход, разговориться на обоюдно интересные темы.
Хотя со своими детьми в воспитательных целях он бывал и весьма строг. Помню, у нас был любимый веломаршрут из Абрамцева в Радонеж. И вот мы с его сыном Алексеем туда как-то укатили, а в пути нас застал дождь, и достаточно сильный. Мы пометались и спрятались под мост. А дождь все не прекращается. Мы там разговорились, как-то еще и шалить стали. В общем, за временем совсем не уследили, а уже смеркаться, смотрим, начинает. Дождь все капает. Но как-то мы все-таки потихонечку восвояси покатили. Первым по пути был мой дом, заезжаем, вижу, бабушка в предобморочном состоянии. Так… Родители тоже раздерганы: где мы? Думаю: «Надо Леху выручать». Успокоив своих, что мы живы-целы, поехал я с ним на правах старшего его родителям объяснять, что да как нас подзадержало. Константин Ефимович был очень сдержан, все спокойно выслушал:
Константин Ефимович Скурат
|
– Спасибо, Коль. Все понятно, – я выдохнул. Но он тут же как-то веско добавил: – А с Лешей мы сейчас поговорим.
Повисла пауза. Делать было нечего, я развернулся. Но знаете, когда тебя эмоционально отчитывают, это еще не так страшно.
Впрочем, Константин Ефимович вовсе не держал детей, что называется, в ежовых рукавицах, – они росли в большой свободе и, я бы даже сказал, в уважении, что все-таки не во всех семьях по отношению к детям практикуется. Дома у них поощрялся юмор. Но вот стоило Алексею начать декламировать стишки про «маленького мальчика», которые я вообще-то впервые в жизни от него и услышал, так что даже некогда мелькнуло, не он ли их сочинял, – на пороге комнаты тут же появлялась его мама Мария Константиновна:
– Леша, прекрати.
То есть какие-то рамки все же ставились.
Они нам всем, молодежи, являли пример даже без каких-либо слов и наставлений
Кстати, однажды наши родители сидели за столом, был, видимо, какой-то праздник, и папа, чествуя, возможно, кого-то из юбиляров, отметил, что когда супруги давно живут вместе во взаимных верности и согласии, они со временем даже внешне, не то что внутренне, становятся похожи друг на друга. Вот про Константина Ефимовича и Марию Константиновну это было верно на все сто процентов. Они со временем стали точно брат с сестрой – будто отражения один другого. Этим они нам всем, молодежи, тоже являли пример даже без каких-либо слов и наставлений. Слова назидают, а примеры убеждают.
Про Константина Ефимовича нельзя сказать, что он был такой «душой компании», который может отпускать какие-то универсальные шутки, чтобы все хохотали, – нет, это что-то не в его духе. Юмор у него был всегда таким изысканно-отточенным.
Помню, например, к нему пришел как-то наш общий знакомый – парень лет 28, который, потом, к сожалению, умер молодым от рака, и вот Константин Ефимович наливает ему винный напиток, который сам же и готовил, потчуя им своих взрослых гостей. Тот стал смаковать подношение:
– Ммм, а что это за вино? – спрашивает.
А Константин Ефимович возьми да и заяви первое, что в голову пришло:
– А, ватиканское!
Гость помолчал, все еще вникая в послевкусие, всмотрелся в бокал на свету…
– А хорошо делают, – говорит.
Тут уж Константин Ефимович не смог себя сдержать от смеха.
Так у нас потом это «ватиканское» и стало расхожим выражением. Только речь зайдет о застолье, сразу кто-нибудь «ватиканское» вспоминает.
Хотя в плане соблюдения чистоты веры, в отношении к расколам Константин Ефимович, разумеется, был чрезвычайно принципиален. Ни на какие компромиссы никогда и ни с кем в этом плане не шел. Помню, у меня, как, впрочем, и у многих, по молодости лет была некая идеализация Русской Зарубежной Церкви, – Константин Ефимович от этого предостерегал, цитируя письма Святейшего Патриарха Тихона о самоуправлении епархий исключительно в условиях плохой связи со священноначалием, но все это вынужденная мера, отмечалось там, до нормализации взаимообщения, ни о каком окончательном разделении речь даже в сложнейших обстоятельствах начала XX века не шла.
|
Когда уже в наши дни произошел раскол на Украине, Константин Ефимович как-то в профессорской обмолвился о том, что написал его виновнику:
– Я-то ему пишу, м. Филарету (имея в виду: монаху Филарету).
Содержание письма, без сомнения, было призывом одуматься. Они же вместе некогда трудились, бывали в поездках. Безусловно, у него сердце за собрата болело. Насчет письма, помню, я ему ответил:
– Вы, наверно, не первый, кто ему такое послание отправил.
Там же, в профессорской, сидел рядом отец Александр Шаргунов, он еще добавил:
– Там, вероятно, уже мешок таких писем!
– Ну, что же… – разводит, помню, руками Константин Ефимович. – Надо все-таки постараться как-то подействовать на него.
|
Это действительно человек, который жил в Церкви как в Теле Христовом, – он за каждого переживал, как за себя. Недуги других воспринимал очень близко к сердцу, как то, что требует исправления. Прямо места себе не находил, наверняка молился об оступившихся, чуть ли не плакал. Вот такая у него была участливость ко всем. Никакой теплохладности, безразличия.
Это человек, который жил в Церкви как в Теле Христовом, – он за каждого переживал, как за себя
Точно так же он радовался особенно внутренним, духовным успехам человека, если видел, что кто из окружения работает над собой, старается себя преодолевать, врачевать благодатью Таинств свои немощи. Константин Ефимович своим вниманием точно разжигал в каждом эту пусть даже малюсенькую, едва тлеющую искорку положительного, одобряемого святыми отцами.
Ты и сам, может быть, еще не осознаешь этого здравого ростка в своей душе, а он заприметит и как-то светом своей любви, теплом дружеского участия уже растит в тебе эту благую отрасль, дает тебе какие-то знания, питающие ее. Он и по дому всегда возился с чем-то: пропалывал, подвязывал, чинил, – так и с нами со всеми, по крайней мере, с молодежью, ошивавшейся у него дома, тоже как-то рачительно обходился: дурное мог пресечь, хорошее как-то поддержать, закрепить как опыт.
Причем все это, как иной бы мог сказать, считай, что мимоходом. Но в эти даже краткие мгновения участия Константин Ефимович весь точно обращен был к тебе. Просто делал все и во внешних делах, и в плане внутреннего исправления мастерски, так что почти мимолетного его воздействия было достаточно для какого-то внутреннего замечательного переворота.
Почти мимолетного его воздействия было достаточно для какого-то внутреннего замечательного переворота
Хотя он и был потрясающе деликатен, ничего не допуская не органичного сейчас твоей душе. Вот так рядом с ним «жизнь жительствовала».
Он мог найти, повторюсь, подход к любому человеку, но с каждым был в общении индивидуален: с этим так говорил, с другим иначе, и при этом оставался самим собой – это уникальное качество. Вот в этом смысле он и мог всех объединить, став душой компании: каждый ему доверял, и все к нему тянулись. И детвора, и взрослые, и даже те, кто был старше его.
|
Он специально приглашал в свой дом тех, кто более авторитетен, чтобы их могли опросить и послушать молодые, и сам всегда очень внимательно слушал. Например, у них бывал автор книги «Отец Арсений» – дядя Марии Константиновны, родной брат ее мамы Елены Владимировны Апушкиной, в девичестве Быковой. Они его все звали «дядя Вава». Он, как и многие другие из тех, кто подвергался арестам, прошел ГУЛАГ и другие ссылки, бывая в этом уютном, с его радушными хозяевами, доме, точно отогреваясь здесь душой, делился просто бесценным жизненным опытом.
Вот это еще одно удивительное качество Константина Ефимовича: сколько я его помню, он всегда уже был почтенным профессором, но сам никогда не стремился никого поучать, держался скромно, с такой почти ученической живостью восприятия и интересом ко всем.
Константин Ефимович, кстати, всегда мог сделать какой-то неожиданный вывод даже из незатейливых ребяческих рассуждений. Но так, как будто это все было само собой вытекающим из того лепета, которым мы с ним по его же проявленному к нам вниманию делились.
При том, что его преподавание возникло из его внутренней потребности делиться с молодежью накопленными знаниями, в домашней обстановке он отводил себе роль скорее внимающего. Чему-чему, а вот умению слушать мы у него точно учились. Хотя, может быть, это и есть одно из главных умений.
По семинарии, Академии помню, сам его метод построения занятий предполагал большую, чем у многих других преподавателей, связь с аудиторией, исключал монолог, самозамкнутость. Константин Ефимович всегда был открыт к общению – в этом что-то есть от воплощения в жизнь бытия Пресвятой Троицы, к чему все мы, христиане, и призваны. Первую часть лекции он сам излагал материал, вторую часть отводил на вопросы слушающих (причем от урока к уроку менял: справа или слева класса, предоставляя возможность уточнений, чтобы каждый за неделю успел спросить, что ему непонятно), а третью часть занятия уже сам опрашивал учащихся, выясняя насколько кто усвоил знания, какие есть пробелы, на что надо в дальнейшем при подаче материала сделать акцент. Спрашивал кратко, по сути, чтобы опросить как можно большее количество учеников, – так что к этим его опросам все старались готовиться. Константин Ефимович умел всех как-то именно вовлечь в общее делание. Сам, привыкший с самого детства к труду, знал, какая это радость, и хотел к ней приобщать новые поколения.
Он воспитывал из всех нас – учеников ли, детей ли своих или просто соседских мальчишек – прежде всего христиан. И отвечать нам на все его уроки надо именно своей жизнью.
Записала Ольга Орлова
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все поля обязательны к заполнению.