Наталья запирала на ночь калитку и, закрывая дверь домика, каждый вечер видела, как с крыши крыльца спускался грузный, но шустрый паук. Он, словно циркач, выделывал свои замысловатые кренделя и, казалось, каким-то немыслимым образом без опоры кувыркался прямо в воздухе. Было в нем что-то милое и правильное: ночь – его время, вышел в прохладе поохотиться.
Но едва Наталья закрывала дверь, как неизменно оживал и другой – страшный, невидимый, но навязчиво слышимый ночной паук. Где-то каждую ночь сыпуче грохотало и резиново бухало. Эти истерично-похотливые, методичные, словно сломанный сваезабиватель, звуки нельзя было назвать музыкой. Иногда ветром доносило задорно-гнусавые вскрики диджея, и на мгновения затихшая долбежка возобновлялась с новой яростной силой.
Лежа без сна на темной веранде, Наталья представляла, как на этих душных потных дискотеках извиваются полуголые девушки, парни в шортах, банданах, футболках с изображениями окровавленных чудовищ. Там пиво – рекой, наркотики – на любой вкус, блуд – на десерт. И, наверное, они, рабы дискотек, его не видят, но он висит над ними – огромный, разжиревший, в черном фраке и с сигаретой в зубах – ночной паук с тремя шестерками на косматой спине. Он вроде бы дремлет. Но обманчив его сон. Один молниеносный бросок – и еще одна жертва «на игле», а вот эту сегодня в три ночи изнасилуют, а те двое с зелено-сиреневыми волосами под утро разобьются на иномарке и станут инвалидами… «Я сплю, пляшите, детки. Пока…» – посапывает он.
Рабы дискотек его не видят, но висит над ними ночной паук с тремя шестерками на косматой спине
Цветы, лесной воздух, закатное зарево – все это каждый вечер осквернялось, убивалось пауком. «Если нам так далеко от этой дискотеки и то слышно, как же терпят те, кто живет рядом? – недоумевала, возмущалась, вздыхала Наталья. – Да неужто нет управы на это?!»
В тот вечер забухало засветло. Предвидя бессонную ночь, Наталья подошла к матери:
– Мам, давай помолимся по соглашению. Как молодых-то этих жалко, погибают…
Помолились по памяти, больше своими словами. Наталья мало надеялась, что поможет. Однако Бог милостив. В ту ночь спали. И стали молиться каждый вечер.
|
У соседки по даче умер муж. Умер без исповеди, похоронили без отпевания. И стал он каждую ночь вдове сниться, мол, жду тебя. Соседка Елена Сергеевна, зная, что хожу в храм, жаловалась:
– Спать боюсь, одеяло с меня тянет… Посоветуй, Катя, что делать? – просила она меня, нервно перебирая рукой жемчужные бусы.
– Он хоть крещеный был?
– Да вот не знаю. Спрашивала его при жизни, он не помнил. Но ведь тогда всех крестили…
– А вы-то почему крест не носите?
– Да как сорвали у меня крестильный золотой, так и не соберусь купить.
Я купила Елене Сергеевне в нашем храме крест, шнурок. Нашла адрес церкви святого мученика Уара, которому молятся о некрещеных. Радостная, что помогу, шла на дачу.
Соседка крестик взяла, но надевать сразу не поспешила:
– У меня дома серебряная цепочка есть…
– Вы носите, обязательно носите крест, – увещевала я. Рассказала про храм мученика Уара. Думала: «Ну теперь будут долго собираться». Но уже через несколько дней Елена Сергеевна сообщила, что съездили с сыном в Тихоновку.
– На душе легче стало, – поделилась она.
Креста, однако, на ее открытой загорелой груди не было.
Через неделю я узнала, что соседку на собственном участке укусил энцефалитный клещ. Пролечившись, она, похудевшая и слабая, снова появилась на даче. Смотрю: опять без креста.
– Что же вы крестик-то не наденете? – не удержалась я.
– Вот мылась, а цепочка в мочалке запуталась…
«Эх, да разрежь ты мочалку, цепочку порви, хоть на тесемку святыню надень, только носи!» – хотелось крикнуть ей. Но я промолчала.
«Эх, да разрежь ты мочалку, цепочку порви, хоть на тесемку святыню надень, только носи!»
Так без креста и ходит, сверкая жемчужными бусами, которые, как она считает, лечат.
Светало рано. Небо медленно выплывало из ночной росной сини. Золотился восток, и рассыпались длинными веерами легкие перистые облака с розовым пухом по краям.
Иван Иванович каждое утро «доглядывал рассвет». Босой, в старых дачных штанах и выцветшей футболке, дед садился возле калитки на лавку и ждал.
– Вот и слава Богу! – говорил он, когда из алеющего зарева высверкивал первый ослепительный луч.
Шел домой, умывался, надевал чистую рубаху, костюм, начищенные ботинки и благоговейно вставал перед стареньким, еще материнским образом Спасителя. С минуту стоял опустив голову, будто вдумываясь в жизнь и вглядываясь в душу, потом медленно, с расстановкой, любовно и ласково выговаривая каждое слово, вычитывал утреннее правило.
Воззвав ко всем святым и помянув своих усопших, перед «Достойно есть…» Иван Иванович обращался к Богу с тем, что наболело на душе.
Перед «Достойно есть…» Иван Иванович обращался к Богу с тем, что наболело на душе
– Господи, да сколько же будешь терпеть нас, окаянных, Ты, щедрой десницей рассыпающий нам Свои блага?.. Вчерась ходил через лес в Мельничную. Издали такая красота: зелень прямо бархатная, березки кудрявятся, залив голубым оком меж сосен глядит. А в лес-то вошел – о-о-ох! Весь он, бедный, испоганен, всюду свалки, деревья искорежены, порублены. А сосну одну огромную, сколько лет стояла красавица, будто пытали – все лоно выжжено. Кругом банки, обертки, стекло. К берегу подошел – помойка. И ведь кто-то же изгадил все это – Твой, Господи, нам подарок. Кто-то, по образу и подобию Твоему созданный? Почему, зачем, Господи?
Иду обратно – паренек лет тринадцати навстречу. Поравнялись, гляжу: у него мешок на лице, как торба у лошади. Дышит какой-то отравой. Я метнулся к нему, он – в сторону и, вихляясь так, нога за ногу, утек.
На брошенных огородах заборы падают, земля дурниной зарастает, домишки жгут. Теперь только на вольной воде да на чистом небушке отдыхает взгляд. Еще и в последние времена будет родить земля чахлые плоды, сказано в Откровении ученика Твоего Иоанна. Близко уже, видно, к тому. Дороги по обочинам с черными листьями стоят. Малина с червями, капуста вся в дырах. И кормит ведь еще земля наша матушка и, похоже, мстит уже за себя. Потравишь тлю, она живехонька, посадки гибнут и урожаи все хуже.
Чего это я сёдни расплакался? Прости меня, Господи! Сами, сами во всем виноваты. И я, и я!
Иван Иванович, сморгнув так и не пролившуюся слезу, тихонько пропел «Достойно есть…», и взгляд его упал на собранное с вечера ведро вишни.
– Не пойду пока на базар. Хватит нам со старухой. Снесу в интернат, пусть ребятки-сиротки полакомятся.
|
Прошлой весной купила на рынке кустик розы. Посадила на даче. Поливала, рыхлила. Не растет куст. И тут обнаружила, что мне продали просто срезанную ветку без корней. Поливала ветку. И к концу лета вроде подрос чуть-чуть куст.
В этом году появился хилый росток. Его съели кошки. Вот такие они у нас – дикие! Огородила, снова поливала пустое место, как ту смоковницу из Евангелия. И вот, наконец, появился росток, и как раз на день столетия моего отца, ветерана войны, расцвела эта кремовая бархатистая розочка. Сколько же порой нам надо сил и терпения, чтоб возрос плод нашей надежды!
Поминали отца, и еще раз с грустью подумалось, что, только воцерковившись, обнаружила: он был назван в честь мученика Леонида. По святцам ведь называли.
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все поля обязательны к заполнению.