Образ Ламеха является одновременно трагичным и мистическим. Трагизм заключается в том, что этот человек совершил абсолютно немыслимое деяние для того времени – первый полигамный брак в человеческой истории связан с его именем. Он же продолжил и умножил генеалогию греха своего печально известного предка Каина.
Адам и Ева после изгнания из рая. Мозаика собора Монреале. Палермо
|
После изгнания из рая история развивается следующим образом: «И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их» (Быт. 3: 21). Священник Олег Мумриков пишет по этому поводу: «Не отвергая буквального смысла этого текста, отцы и учителя церкви указывают на глубокий символический и онтологический смысл этого высказывания: облаченный в кожаные ризы после нарушения повеления Божия человек принимает "звериное естество", его тело становится смертным, как тело других живых существ»[1]. В этом подходе ключевым является сам момент облачения в кожаные ризы, который подразумевает трансформацию всего тварного мира.
В мире, уже зараженном грехом, начал свою жизнь Ламех. Он, как было замечено ранее, был одним из потомков Каина, шестым от праотца Адама. Его отца звали Мафусаил, сам же он являлся отцом Иавала, Иувала, Тувалкаина и Ноемы. Неясным остается происхождение и значение его имени. Корень имени не представлен в западносемитских языках, однако в арабских диалектах есть омонимы его имени, имеющие значение «сильный», «крепкий», «свирепый». Чаще всего имя Ламех переводится именно так.
Беспрецедентным был случай двоеженства в то время. Моногамия была установленным Богом союзом между мужчиной и женщиной, однако Ламех нарушает эту священную традицию и становится первым двоеженцем в Священной истории. Этот случай стал еще одним подтверждением того, что постепенно все сферы социальных отношений, включая институт семьи и брака, подпали под власть греха и исказили освященный тип модели взаимоотношения полов[2].
Имена жен Ламеха – Ада и Цилла. От первой родился Иавал, ставший отцом «всех живущих в шатрах со стадами», и Иувал, «отец всех играющих на гуслях и свирели». Цилла родила Тувалкаина, который стал ковачом, и дочь Ноему, которая стала, по Преданию, изобретательницей украшений (см.: Быт. 4: 19–22). Святоотеческая экзегеза в отношении рода деятельности сынов Ламеха говорит о том, что первые люди пытались чем-то заглушить свою тоску по Богу, поэтому создавали произведения искусства. Само их стремление к прекрасному говорило о том, что жива была еще в первых людях память о рае.
Первые люди пытались заглушить тоску по Богу, поэтому создавали произведения искусства
Существование у первых людей семьи подтверждается, в частности, археологическими свидетельствами[3]. Образ жизни первых людей оставил после себя стройные системы жилищ и поселков, сложные структуры которых говорят об определенной системе внутреннего распорядка, характерного именно для семей, причем семей моногамных. Полигамия изначально была извращенной формой семейных отношений.
В Талмуде есть легенда, согласно которой ослепший Ламех охотится и по ошибке убивает своего предка Каина. Узнав об этом, он в отчаянии размахивает руками и нечаянно убивает и своего сына Тувал-Каина[4]. Мидраш проводит параллель между злодеяниями Ламеха и всемирным потопом, находя в этом причинно-следственную связь.
Убийство Каина слепым Ламехом. Мозаика собора Монреале. Палермо
|
В целом можно сказать, что образ Ламеха в Священном Писании Ветхого Завета – образ беззаконника, который идет против естественного порядка и нарушает даже общепринятые, традиционные нормы. Этого человека нельзя назвать счастливым и довольным своим положением, так как он душевно терзается от совершенных им преступлений. Он изрекает сам о себе: «Если за Каина отомстится всемеро, то за Ламеха отомстится в семьдесят раз семеро» (Быт. 4: 24). Смысл этого изречения, как может показаться, в том, что Ламех намерен мстить сам за себя самым жестоким образом. Но…
Песнь Ламеха (см.: Быт. 4: 23–24) является уникальной в своем роде. Во-первых, она является древнейшим памятником семитской поэзии, в котором встречается характерный для нее параллелизм мыслей и строф. Во-вторых, смысл этой песни, которая занимает всего два стиха библейского повествования, остается до сих пор не ясным.
Песнь начинается обращением к женам: «Ада и Цилла! Послушайте голоса моего; жены Ламеховы! внимайте словам моим» (Быт. 4: 23). Повторение одной и той же мысли разными словами – типичный упомянутый нами параллелизм. Из начала песни следует логичный вывод: адресатом песни выступают жены Ламеха, непосредственно к ним обращается Ламех. Далее он продолжает: «Я убил мужа в язву мне и отрока в рану мне» (Быт. 4: 23). Профессор А. П. Лопухин замечает: «Здесь точно так же повторяется одна и та же мысль, хотя и с некоторыми вариациями. Гораздо труднее вопрос о том, в каком смысле следует понимать всю эту речь Ламеха перед своими женами о каком-то будто бы совершенном им убийстве. Говорится ли все это только в вопросительной форме, т. е. в смысле того "разве я убил мужа... и юношу", или в положительной – как уже о совершившемся факте только двойного убийства, или же, наконец, лишь в предположительной – именно, что "я убью всякого, кто станет на моей дороге, будет ли то зрелый муж или юный отрок"? Большинство современных экзегетов склоняется на сторону последнего решения вопроса, находя, что здесь прошедшее время глагола "убил" употреблено вместо будущего, для выражения несомненности исполнения выражаемого им действия: "Я несомненно убью, все равно как бы уже убил", – дерзко и хвастливо заявляет о себе Ламех»[5].
Следует заметить, что песнь Ламеха следует после повествования о Тувалкаине, который был первым в человеческой истории «ковачом всех орудий из меди и железа». Он же стал изобретателем меча. Существует предположение, что Ламех, потрясенный грозным изобретением своего сына, хвалится им перед своими женами, обещая убить всякого, кто встанет на его пути[6].
Ламех. Гравюра
|
В то же время значение песни может относиться к уже совершенному событию. Ламех превозносит свой поступок, который заключается в убийстве двух людей, мотив которого – месть либо за незначительные телесные повреждения, либо за оскорбления личного характера.[7]
Ряд представителей западной библеистики считает, что изначальное значение песни Ламеха не может быть установлено ввиду того, что предание о подвигах Ламеха не сохранилось до нашего времени, но было известно современникам пророка Моисея и последующим поколениям древних израильтян. Эти подвиги, скорее всего воинственного характера, могли бы пролить свет на смысл песни Ламеха[8].
Интересную гипотезу относительно смысла песни Ламеха выдвигает архимандрит Никифор (Бажанов). Он пишет о том, что, возможно, самого Ламеха и его жен смущали сравнения Ламеха с Каином и обличения по поводу полигамии. В свое оправдание Ламех говорит как бы следующее в вопросительной форме: «Разве я убил мужа или отрока, разве я преступник такого рода, чтобы подвергать опасности мою жизнь? Я не убил ни одного человека, как Каин, я не являюсь убийцей, потому если за Каина, как за виновного, отомщено семеро, то за меня, как невиновного, отомстится семьдесят раз семеро»[9].
Святоотеческая экзегеза видит в песни Ламеха раскаяние. Особое внимание уделяется образу Ламеха в Великом покаянном каноне преподобного Андрея Критского. Из 250 тропарей канона 34-й и 35-й тропари посвящены эпизоду, связанному с жизнью знаменитого потомка Каина. 34-й тропарь начинается с обращения Ламеха. Он сознается в убийстве мужчины из-за нанесенной ему ссадины и юноши за полученную от него рану. После этих слов следует важное замечание: Ламех не просто их произносил, но кричал, при этом рыдая, что характеризует эту речь как вопль раскаяния в содеянном. Вряд ли это можно считать художественным вымыслом автора канона, преподобного Андрея. Сам канон очень глубок по смыслу и содержанию, и основным объектом покаянного обращения в нем является человеческая душа, потому любые преувеличения и собственные домыслы в таком гимнографическом творчестве, направленном на уврачевание души, просто немыслимы.
Ламех не просто произносил слова песни, но кричал, при этом рыдая
В 35-м тропаре 2-й песни степень обличения молящегося повышается. Преподобный Андрей Критский начинает песнопение с жесткой констатации его подражания Ламеху, первому убийце, и, более того, еще и его предку, Каину: душа, словно муж, ум, как юноша, и, наконец, тело грешника, словно брата Каинова, убиваются сластолюбивыми желаниями (молящегося человека).
Преподобный Андрей Критский берет из библейского канона основные моменты песни Ламеха: убийство и наказание. Сам же ветхозаветный убийца становится в каноне человеком кающимся и молящимся. Его жертвы воспринимаются как разные люди, в отличие от имеющегося в библейской экзегетике мнения о том, что это был один человек. Если юноша в обоих песнопениях толкуется как ум, то мужчина в одном случае понимается как плоть, а в другом – как душа. Объяснить эту непоследовательность не представляется возможным. В подобной экзегезе жертв Ламеха до святого автора Великого канона нет никого, кто схожим образом осмыслял бы их. Поэтому в данном месте экзегезу преподобного Андрея необходимо признать самостоятельной.
|
О покаянии Ламеха говорит и святитель Василий Великий. В своем письме к епископу Оптиму он влагает в уста Ламеха слова раскаяния, в которых объясняется большее наказание Ламеху за его преступление, чем его предку Каину: Каин не имел перед глазами примера, который мог бы оградить его от братоубийства и трагичных последствий, связанных с ним, Ламех же знал историю своего предка, однако не внял этому уроку[10].
Преподобный Исидор Пелусиот объясняет, почему Каин был в итоге наказан, а Ламех – нет, хотя оба совершили страшное преступление. Первый был обличаем Самим Богом, однако не раскаялся, второй не был обличаем никем, но принес покаяние. Именно за это он получил милость. Если, говорит преподобный Исидор, до своих преступлений они были равны в нравственном отношении, то после их участь была разной в зависимости от внутренних волевых перемен[11].
Таким образом, песнь Ламеха является достаточно сложным для экзегезы объектом. Являясь уникальным древним поэтическим текстом, она оставляет для читателя больше вопросов, чем ответов. Святые отцы придерживаются версии о покаянии Ламеха, которое он выразил в своей песни, ряд же церковных авторов говорят об этой песни как о гимне воинственной жестокости.
[1] Мумриков О., свящ. Концепции современного естествознания: христианско-апологетические аспекты. – М., 2014. С. 468.
[2]Wenham G.J. Genesis: an authorship study and current Pentateuchal criticism. Dallas, Texas. 1982. P. 182.
[3] Снигирев Р., прот. Библейская археология. – М., 2007. С. 110–111.
[4]Тора с комментариями Раши: Брейшит. М., 2009. Т. 1. С. 127.
[5] Лопухин А. П. Толковая Библия или комментарий на все книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Т. I. М., 2003. С. 78.
[6]См. тамже. С. 78.
[7] Brayford S. Genesis. Boston. 2007. P. 256.
[8] Westerman C. Genesis 1-11: A Comment. Minneapolis. 1984. P. 334–335.
[9] Никифор (Бажанов), арх. Библейская энциклопедия (электронная версия).
[10] Василий Великий, свт. Творения: в 2 т. Т. 2: Аскетические творения. Письма. – М., 2008. 865–866.
[11] Исидор Пелусиот, преп. Творения. – М., 2004. С. 396.
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все поля обязательны к заполнению.