Москва, март 1847 года.
Звонили к вечерне. Сперва, как всегда, чуть раньше в храме Рождества, а через несколько минут – в Борисоглебской церкви[1].
Церковь Бориса и Глеба на Поварской улице, 1881 г. pastvu.com
|
– Хорошо как, правда, Оленька?
– Славно, Саша.
Немолодая ладная женщина отвлеклась от журнала и взглянула на мужа. Он стоял у окна и смотрел на ярко-синее небо с быстро бегущими белыми облаками и близкий купол, позолоченный лучами заходящего солнца.
– Надо бы на Литургию сходить, давно ведь не были.
– Ты же говорил, это все предрассудки и обрядовость.
– Разве? Когда? – Он повернулся и, чуть прищурившись, как всегда в минуту раздумий, внимательно посмотрел на супругу. Крепкий, статный, с высоким лбом и умными темными глазами, он казался ей таким же красивым, как много лет назад, в день первой встречи.
– Да хоть бы год назад, у Скорятиных.
– О, может быть, может быть. Но ты же знаешь, что теперь это не так. Окончательно и твердо.
– Прости, милый, просто захотелось тебя немного подразнить. Конечно, знаю.
Александр Иванович подошел к жене, быстро наклонился, поцеловал еe в лоб, вернулся в своe кресло и взял книгу.
– Знаешь, от старосты пришло письмо. Просит среди прочего денег на подновление храма. Думаю, поехать на неделе, пока реки стоят и дорога хорошая. Уж больно много хозяйственных вопросов накопилось.
– До мая не подождут? Все вместе бы и отправились, – откликнулась Ольга Фeдоровна.
– Нет, милый друг, откладывать не стану.
Невеселый привычный пейзаж не развлекал и не отвлекал от мыслей. Александр Иванович Кошелев, опытный хозяин, часто бывал в рязанском имении Песочня, которое приобрел больше 12 лет назад у князя Долгорукого. Обустроил хозяйство, вникал во все дела и даже успел послужить предводителем местного Сапожковского дворянства.
Усадьба А. И. Кошелева в селе Песочня
|
Однако он совсем не уделял внимания небольшой Троицкой церкви, хотя старый священник несколько раз просил помочь приходу. До недавнего времени мысли Александра Ивановича занимали философы Кант и Спиноза да покупка новых машин для лучшей обработки земли.
Сани остановились у храма, и слуга побежал к сторожу, чтобы тот открыл двери.
– Батюшка, как же ты не упредил старосту? Уж встретили бы, натопили, свечи зажгли, – растерянно кланялся хромой Аким.
– Ничего, так посмотрю, ступай пока. Ключ оставь Петру.
Александр Иванович прошел к алтарю, перекрестился и положил земной поклон. Как не похожи были его теперешние мысли на прежние. Церковь земная казалась единственно верным устроением жизненного порядка. Евангелие, труды Василия Великого и Иоанна Златоуста составляли постоянное чтение после долгих вдумчивых бесед с друзьями[2].
Как не похожи его теперешние мысли на прежние. Церковь земная казалась единственно верным устроением жизненного порядка
Он достал небольшую записную книжку, карандаш и стал вносить заметки о необходимых работах. Помимо простых улучшений, вроде оштукатуривания и замены рам, он положил заказать несколько икон и пригласить художника для росписи потолка и стен.
– Как же, есть у нас художник: Тимофей, очень хорошие картинки рисует. Старый барин ему сам краски привозил, пока к нам приезжал. Соседские господа иногда приглашают его портреты делать. Я отпускаю, ведь оброк он исправно платит. – Староста Федор говорил, а отец Николай согласно кивал – рад был любой помощи в богоугодном деле.
– Пусть придет ко мне ваш живописец, потолкую с ним, – решил Александр Иванович.
«Сможет ли самоучка исполнить настолько сложный, трудоемкий и серьезный замысел? Впрочем, почему нет?»
Он вспомнил великолепные живые картины бывшего крепостного Василия Тропинина, которые украшали дома его московских знакомых. Но ведь тот учился в Академии художеств.
Тимофей оказался мужчиной лет тридцати пяти: высокий, светловолосый, с ясными добрыми глазами. Он, видимо, волновался, оказавшись в просторной гостиной.
– Что же ты робеешь? – мягко успокоил его Александр Иванович и изложил суть дела и свои сомнения.
– Простите, ваша милость, давно с важными господами не говорил, только со знакомыми. Про церковь не беспокойтесь – я несколько раз помощником был, когда подновляли образа. Монахов приглашали и в Воздвиженский, и в Преображенский храмы, – ответил он на сомнения хозяина. – Мне бы только краски хорошие да кисти, и пусть Митька помогает.
– А где бы мне твои прежние картины увидеть? – невольно улыбнулся Александр Иванович.
– Так как же, барин? Кроме вот этих привозных все я и написал.
Александр Иванович не сразу вник в смысл простых слов. Дом князя Долгорукого он нашел в хорошем состоянии. Сменил только обои, кое-какую мебель. А картины, которые тот почему-то оставил, посчитал привезенными из Европы. Почти все оставил на прежних местах, но несколько самых искусных велел отправить в московскую усадьбу.
– Боже мой, Тимофей, да тебе надо в столицу или, самое меньшее, в Москву перебираться, – такой талант!
– Что вы, барин, у меня же родители-старики, жена, ребята, не надо мне никуда перебираться, – возразил мастер.
– Ладно-ладно, это потом решим. Пиши, что надо, и приступай к работе. Грамоте-то обучен? – спохватился вдруг Александр Иванович.
– Обучен.
– Ну, ступай, обдумай хорошо, всё тебе из города доставят.
– Представь себе, мой друг, как, погрузившись в дела мирские и хозяйственные, я не заметил, что рядом живет большой талантище.
Александр Иванович, как это бывало с ним при увлечении какой-либо идеей, страстно делился переживаниями с другом юности Иваном Васильевичем Киреевским.
– Вот взгляни, ведь это не европейский академик написал, а крепостной крестьянин. И сколько еще грех порабощения христиан христианами будет бесчестить наше Отечество…
|
Перед отъездом из Песочни Александр Иванович провел несколько вечеров, составляя план украшения храма. Вместе с Тимофеем выбрал сюжеты и героев росписей, и художник сделал несколько набросков. А ещe хозяин попросил назвать ему те работы, которые несколько лет назад забрали из Песочни в Москву.
Мужчины подошли к пейзажу. Тихий сонный пруд в окружении величественных тополей был написан мягкими уверенными мазками. Казалось, будто творец картины в совершенстве овладел искусством живописи где-то на юге Италии.
– Нельзя скрывать в глуши твоего живописца. Непременно уговори его приехать, не только я буду рад с ним познакомиться, – после долгого молчания произнес Иван Васильевич.
Казалось, будто творец картины в совершенстве овладел искусством живописи где-то на юге Италии
Дождливый май задержал отъезд семейства в деревенскую усадьбу. Недели две назад с сильным опозданием пришло письмо о том, что прежний староста сильно занемог и сход выбрал ему на замену одного из пятидесятских[3].
Александру Ивановичу не терпелось увидеть, как продвигаются работы в храме. После утомительной дороги, хлопот и распоряжений, он не смог сразу отправиться в церковь. А на просьбу пригласить к нему Тимофея местный дворецкий Василий как-то странно замялся и, сославшись на срочные дела, деликатно покинул гостиную.
– Что же тут творится, друг мой Ольга? – задумчиво протянул Александр Иванович. – Какие-то все притихшие, пугливые… Пойду после обеда сам смотреть. И куда новый староста запропастился? Раньше, бывало, Федор сразу являлся, а новый не спешит.
Старик отпер дверь церкви и, памятуя прошлую волю барина, молча удалился в свою сторожку. Пахло свежей штукатуркой, запах которой не мог выветриться из запертого помещения. В одном из больших проемов между окнами Александр Иванович рассмотрел незаконченную роспись. Это был эпизод встречи Авраама с Тремя Ангелами – ветхозаветный образ Троицы. Забытые у стен лестницы кисти и баночки с краской были оставлены не вчера и даже не неделю назад.
«Троица Ветхозаветная», фрагмент иконы XIX в.
|
– Изволите-с осматривать? – Вкрадчивый тихий голос заставил Александра Ивановича вздрогнуть.
Справа немного поодаль замер незнакомый человек в довольно потертом, с чужого плеча сюртуке неопределенного цвета, темном платке на шее и изношенных сапогах. Он подошел совсем бесшумно – ни одна половая доска не скрипнула.
– Напугал, бестия! Ты кто таков будешь? – наверное, слишком резко спросил Александр Иванович.
– Как же-с, староста ваш новый, Никита.
– Вот как, староста, значит. А где Тимофей и помощники? Почему работы встали?
– Так ведь все на кирпичном заводе. Заказ большой поступил – туда мужиков после посева и отправил.
– Как? Художника на завод?
– Художника? Простите-с, ваше превосходительство, но Тимофей мужик-с. И вот всех мужиков я отправил на фабрику. Ведь прибыль вам будет, довольны останетесь.
Александр Иванович чувствовал, как подступает гнев, который только подогревался всем видом этого принужденно улыбающегося человечка. «И где он набрался этой манеры прибавлять "с" и через слово вставлять "превосходительство"?»
Никита говорил что-то про личные усовершенствования, систему отбора работников и полное согласие мужиков, которым он представил все это на сходе.
А Александр Иванович пытался успокоиться: «Чем виноват этот Никита: он обычный плод системы – с желанием угодить сильному, выказать себя перед барином. Как здесь, в деревне, без образования мог он научиться хорошему? Хотя прошлый староста понимал же, как лучше распоряжаться способностями людей? Задумывался, советовался».
– Вот что, сейчас же верни Тимофея и всех, кто ему нужен. Видишь, работы встали. Как отцу Николаю служить прикажешь?
– Но… – попытался было возразить староста, однако, наткнувшись на холодный взгляд хозяина, поспешил ретироваться.
Так и получается – люди не властны над собой, своей жизнью и судьбой. Хорошо, если попадется добрый, внимательный хозяин. А то ведь художник станет буфетчиком, кузнец – лакеем, музыкант – пахарем, а актриса – швеей. И в несчастии и печали проведeт человек жизнь свою. Каково это – быть невольником?
Так и получается – люди не властны над собой, своей жизнью и судьбой
Александр Иванович несколько дней обдумывал это невеселое открытие. Сам он был ли таким внимательным хозяином? Нет, не был. Что греха таить? Мало задумывался о том, чем живут и дышат вверенные ему Господом люди. Только рассуждал в гостиных о неправильном строе жизни. А что сделал, чтобы его переменить?
Как-то вечером после посещения церкви, где на радость снова кипела работа, он сел, достал бумагу и чернила и принялся писать:
«Охота пуще неволи. Часто повторяем мы сию пословицу, но редко, весьма редко думаем о глубоком ее смысле. Чего не делаем мы по охоте! Скачем по большим дорогам, не спим ночи, работая с утра до вечера, и нам все это нетяжело. Успех большею частью увенчивает наши усилия; почему? Потому именно, что мы все это делаем добровольно; что мы имеем в виду достижение нашей цели и работаем для себя. Как тяжело всякое принуждение!..»[4]
[1] Храм Рождества Христова в Кудрине – утраченный православный храм Москвы, располагавшийся на Поварской улице, 33. Церковь святых страстотерпцев Бориса и Глеба – утраченный храм на пересечении Борисоглебского переулка и Поварской улицы, 32.
[2] Друзья А. И. Кошелева – Алексей Степанович Хомяков и Иван Васильевич Киреевский.
[3] Помощник старосты, которого избирали от 50 дворов.
[4] Эта статья была отправлена А. И. Кошелевым в редакцию «Земледельческой газеты» 3 ноября 1847 года.
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все поля обязательны к заполнению.