В Издательстве Сретенского монастыря вышла новая книга священника Александра Дьяченко «Телефон доверия и другие рассказы». Настоятель храма Тихвинской иконы Божией Матери села Иваново Александровской епархии называть себя профессиональным писателем отказывается, но его рассказы о приходской жизни, о людях, которых он знает и любит, привлекают своей искренностью и добротой. Иеромонах Афанасий (Дерюгин) расспросил отца Александра, как писалась эта книга и из чего складывается жизнь полусельского священника.
Беседа
(продолжительность: 46:39)
* * *
– Отец Александр, поймал себя на мысли, когда читал ваши рассказы, что это вроде бы совершенно простые истории, жизненные, которые наверняка есть у любого священника, но при этом читать настолько интересно, настолько это захватывает, что просто оторваться не можешь. Как вам пришла идея начать писать рассказы?
– Родилось это творчество не тогда, когда подумалось: «А дай-ка я что-нибудь напишу», – но при стечении определенных обстоятельств. Я начал писать в ЖЖ, когда дети приехали из Москвы: я им что-то рассказывал, они посмеялись и говорят: «Папа, пройдет немного времени, все это забудется, сотрется. Ты записывай истории, мы тебе в ЖЖ страничку сделаем». И я стал писать такие небольшие рассказики. Писал-писал-писал… Но я же священник, и так дел полно, а тут еще пишу-пишу. Вот и думаю: все, хватит, побаловался, и ладно. А у меня уже было около 200–300 подписчиков, и они просят продолжения: людям понравилось.
И я подумал эти рассказы по-другому подать, со смыслом, но совсем не нравоучительно. Потому что если говорить менторским тоном, то люди сразу это понимают, закрывают страницу, а если это книжка, то ее выбрасывают. А когда ты просто рассказываешь, это принимается. Даже более того: я стал писать правду о себе, что здесь вот я ошибся, здесь – неправильно поступил; мне возражали, что священник не имеет права ошибаться.
Мои читатели, наверное, обратили внимание, что я самый идеальный человек. Поэтому я себя дистанцирую: я, протоиерей Александр Брагар, дистанцируюсь от своего двойника-священника Александра Дьяченко – это он такой замечательный, это он везде прав и никогда не ошибается, а я-то обычный человек. И еще: хотя у меня вышло уже десяток книг, я должен сказать, что я – не литератор. Я – священник. Я – писатель, но я не литератор. И когда меня приглашают поучаствовать в литературных конкурсах, я только тогда соглашаюсь, когда мне говорят: «Ну пожалуйста!». Людей не хочется подводить. Когда я читаю книги профессиональных авторов, которые участвуют в тех же самых конкурсах, и если я кого-то из них обошел, мне становится неудобно.
Вы правильно подметили, что читается легко. Почему? Раньше в деревнях не было ни телевизора, ни радио, собирались в избе женщины, особенно зимой, пряли пряжу, мужики сидели курили, и кто-то начинал что-то рассказывать: небылицы, бывальщины, да все что угодно. Становилось так интересно!
|
Думаю, тут еще и благословение митрополита Владимирского и Суздальского Евлогия (Смирнова), Царство ему Небесное. Я считаю его своим и духовным отцом, и наставником. Когда-то он благословил меня на миссионерскую деятельность. И, видимо, его благословение тоже сыграло, что нашлась такая форма, а рассказики – это форма миссии. Если миллион человек еженедельно имеет возможность читать мои комментарии или рассказики – это же миссия. А вы попробуйте человека заставить читать. Он читать будет, если ему интересно. Поэтому минимум сложностей, максимум уважения, и как-то попытаться стать человеку другом.
– Я почувствовал, что вы показываете церковную жизнь такой, какая она есть. Без прикрас, со всеми трудностями. Это, наверно, и вызывает особое доверие, особый интерес?
– Церковь на самом деле в приходах. Там происходит все самое главное, самое основное. Кто-то выступает от лица Церкви, у кого-то полномочия на это, но Церковь – это народ. Народ, который вместе со своими пастырями движется к Царствию Небесному. Все идут, у каждого своя дорожка, но дверь одна. И то, что здесь, оно и плохое, и хорошее, но оно все здесь. И мне кажется, что плохого мало, а хорошего больше. Прихожане становятся родными.
Церковь на самом деле в приходах. Там происходит все самое главное, самое основное
Я служу в нашем храме уже практически 21 год, а восстанавливать мы его стали с 92 года прошлого века. И конечно, те люди, которые были рядом, потихонечку-потихонечку стареют, ветшают, отходят от дел. Некоторых дети увозят куда-то, кто-то умирает, и это все проходит через сердце. К нам в храм приходят только те, кто конкретно идет на службу или на кладбище, а по дороге заходит сюда поставить свечку, помолиться об усопшем своем близком родственнике.
– Мимо идти и не зайти не получается?
– Не получается. У нас захожане есть, а вот прохожан нет, потому у нас и на службах такое молитвенное состояние, и дверями никто не хлопает. Идет такая молитва-молитва, и люди приходят действительно что-то вдохнуть, вобрать в себя. Такой, как у нас была община, которая все камни на себе таскала, уже нет. Новые люди приходят, но заменить тех, кто ушел, не получается. Говорят, что нет незаменимых людей. Есть! Есть незаменимые. Я знаю, что на этом месте стояла такая-то, а сейчас ее нет. Место пустое. И всякий раз это режет по сердцу.
– Отец Александр, вы служите больше 20 лет. Как изменились, на ваш взгляд, люди за это время? Нередко говорят, что 20 лет назад люди были более искренние, более ревностные, более горящие, а сейчас как-то все попривыкли. Согласны ли вы с этим?
– Конечно, люди изменились, а последние 30 лет человек изменился кардинально. Приведу такой пример. В начале 2000-х годов, когда мы восстанавливали храм, здесь постоянно были дети. Приходит, допустим, шаланда с кирпичом, ее нужно отпустить, а ты попробуй такое количество кирпичей в два-три человека разобрать. Звоним нашим учителям, те – по ребятам, и эта детвора, как муравьи, бегут, родители приходят, так что шаланду за 20 минут разбирают, выкладывают. А здесь очень много московских дачников. И вот одна женщина увидела, что у нас детвора какие-то деревца сажала, и стала кричать: «Вы что делаете?! Вы эксплуатируете детский труд!..» Когда я впервые с этим столкнулся, то посмеялся. Детей спросили, платят ли им что-нибудь. Они говорят: «Нет, мы православные». А потом проходит еще какое-то время, и с каждого родителя, с каждого ребенка от нас потребовали получить согласие на то, чтобы он пришел в храм и что-то там сделал. Затем родители стали требовать оплаты. В нашу среду общения стала прокрадываться эта постоянная материальная заинтересованность. Она стала коверкать людей.
А этот призыв 1990-х годов: «Работайте! Зарабатывайте! Идите на вторую, на третью работу! Делайте-делайте-делайте!» Еще в 2000 году, когда я служил в городе Покрове, стал замечать, что мы все чаще отпеваем молодых мужчин, лет 40. Причем как они умирали: пришли в выходной день с женой на рынок, что-то там купили, вдруг сердце прихватило. Упал и умер: или инфаркт, или сердечная недостаточность. И вот мы одного отпели, второго, третьего, и я думаю: «Что такое? Что с людьми происходит?» А оказалось, что практически все умершие – это люди, которые лет по 10 работали в Москве. Они у нас рано-рано утром садились в электричку, досыпали там, выходили на Курском вокзале, который, как я понимаю, уже ненавидели, и шли на работу. Потом возвращались домой, нужно было расслабиться… А как мужики расслабляются? По чекушечке. И вот в таком ритме человека на 10 лет хватало, а потом он умирал. Я тогда был потрясен.
У меня есть рассказ на эту тему. Это реальная история. Родители взяли ипотеку, работали, чтобы ее выплатить. На нашем заводе. Хорошие заказы идут на завод – у нас здесь биологическое производство, это востребовано всегда. И вот, допустим, пришел большой заказ, руководство говорит: «Мы не укладываемся в срок, нужно брать людей дополнительно или же вам увеличивать рабочий день», работники говорят: «Увеличивайте!» – соответственно, и их зарплата возрастает. А маленький ребенок – с бабушкой. Но хотя бы в выходные родителей видел. А потом еще увеличили рабочий день. Уже ипотеку выплатили…
– …но остановиться невозможно.
– Ребенок спрашивает бабушку: «А почему я не вижу родителей?». Та отвечает: «Родители продают свое время, свое здоровье. Они ради тебя, ради благополучия твоего работают и за это получают деньги». И ребенок стал работать. Как? У соседей мусор выкинет – рубль, у бабушки посуду помоет… И вот приходит ребенок к родителям, приносит коробочку и говорит: «Я хочу купить у вас один день», – представляете? Открывает, а там некая сумма, ребенок заработал: «Я хочу купить у вас один день, чтобы вы побыли со мной». Вот тогда у людей открываются глаза.
И ребенок протягивает родителям денежку: «Я хочу купить у вас один день, чтобы вы побыли со мной»
Ищем, кому надо помочь, а практически некому. Таких голодных – только семьи алкоголиков. А те, кто хоть как-то где-то работает, – живут нормально. Но всегда надо больше – и это стало нас губить. Ведь что получается? У меня больше, у тебя меньше. И я отношусь уже к тебе соответственно. Бывает разница по автомобилям, по обстановке в квартире, по возможности съездить за границу. И это расслоение меняет людей, принципиально меняет.
– Да, и вы немало пишете о том, к чему эта погоня за деньгами приводит.
– А еще вы постоянно в рассказах подчеркиваете, что у вас сельский приход, далекий от цивилизации. Что самое трудное в служении сельского священника, и что самое радостное?
– Все-таки я определяю себя как полусельский священник. Потому что у нас поселок на 5,5–6 тысяч жителей плюс кто-то приезжает работать. А сам храм находится в селе и только потому и сохранился. Но здесь нет как таковых сельских жителей, почти никого не осталось. Здесь выкуплены фактически все дома, построены дачи. Но такова судьба практически всех деревень, которые находятся в радиусе 150 километров от такого мегацентра, как Москва.
Проблема такая: местные жители, именно наши деревенские, в храм не ходят. Они будут рядом стоять, семечки щелкать, будут скотину свою встречать с пастбища, а в храм не зайдут.
– Относятся очень хорошо, никаких конфликтов?
– Конечно, все очень хорошо. Одно время были конфликты, пока мы не установили забор, потому что рядом паслась скотинка, а когда было жарко, она заходила к нам под колокольню – там было ей очень удобно. И вот когда мы заявили претензии по поводу территории, люди поначалу были недовольны. Потом как-то все это сгладилось.
В основном верующие – это наши поселковые, потому что по сравнению с деревенскими они более свободны даже по времени. Им не нужно за животными следить, много работать на земле. Они могут почитать, посмотреть и послушать что-то в интернете. Один из наших предпринимателей, дай Бог ему здоровья, выделил нам автобус, который привозит на всенощную, на Литургию. Его мама попросила помочь. Так что, когда мне говорят, что на службе не были, потому что добираться сложно, я им отвечаю: «А автобус?».
Верующие люди в деревнях – это проблема. Про человека говорят: «опоганился». А что это значит? Язычник. Люди оязычились. А дачники, которые сюда приезжают, нам помогали, когда физическая сила нужна была. У нас здесь работала бригада – ух! Вот не поверите, кто в составе! Консул в одной из латиноамериканских стран, академик медицины, человек с очень большими, чуть ли не генеральскими погонами. И бомж к ним прибился. И мы все вместе работали, храм восстанавливали. Физическое дело как-то людей сплачивает. А когда все сделали, теперь не надо ни копать, ни кирпичи кидать – идите молитесь, вот тут и затык, тут самое сложное.
Как-то пришел один человек, с нашей старостой разговорился. И сказал: «Да что у вас тут?! Дармоеды! Стоят на этой службе, дурака валяют», а Зинаида Александровна, староста, и отвечает: «Да ты что! Это такой труд! Ты сам попробуй». На ящик коньяка поспорили, что всю службу отстоит. Он постоял-постоял на всенощной, подходит к ней и говорит: «Тебе куда ящик коньяку? Сюда или куда-то еще?». Проспорил. Это кажется анекдотом, да только анекдот из реальности.
– Отец Александр, а какие радости у такого полусельского священнического служения? Мне, человеку, выросшему в Москве, кажется, что у вас и люди как-то ближе друг к другу, и община более сплоченная. Есть ли такое, что особенно вас радует и вдохновляет?
– За столько лет мы друг друга хорошо узнали, и те люди, которые постоянно приходят на службу, это и есть церковная община. Мы знаем, почему человек службу пропускает. Если нужна помощь – мы помогаем. У нас есть своя касса взаимопомощи, куда, получив пенсию, по 100 рублей скидываемся. И из этих денег мы помогаем купить продукты, лекарства, даже на операцию выделяем из кассы деньги. Однажды потребовалась операция человеку, который иконы для иконостаса в нашем храме пишет. Понадобилась большая сумма, и мы ее собрали между собой.
Я как-то задумался вот над чем: когда придет новый священник, сменив меня, он, может быть, служить будет лучше меня, он, может быть, будет талантливее меня – это очень хорошо, я буду только рад. Но он не знает наших прихожан, их судеб, наш храм. Я знаю судьбу каждой иконы, знаю каждую дощечку, прибитую в храме. Допустим, стоит у нас иконочка Божией Матери Всецарица – я знаю историю, как она появилась; человека, что ее принес, нет уже в живых, а я вижу этого человека перед глазами. Я подхожу к этой иконе, я молюсь о нем. Это ощущение причастности каждого к каждому. Оно присутствует именно в таких храмах. Здесь как-то все проще, чем в городских храмах. Да, у нас нет больших доходов, у нас люди все простые, с нас много чего не возьмешь, но каждую копейку – в дело. И всем интересно, что в итоге получается. Мы все друг за друга молимся.
Это ощущение причастности каждого к каждому присутствует именно в таких, сельских храмах
Хотя вот моя дочка одно время жила в Новой Москве, где строятся храмы по «Программе 200». В этих микрорайончиках, где селится молодежь, создаются великолепные общины. Я когда к дочке ездил, с батюшкой тамошним познакомился. Радость просто, какие они молодцы, тем более молодежь. А у нас вырастает молодежь и уезжает. Поэтому, когда видишь, сколько на клиросе молодых, свежих голосов, сколько детворы в воскресной школе, сколько всего делается, думаешь: «Какие молодцы!». Это очень отрадно.
– У вас приход, можно сказать, живет единой семьей.
– В автобус люди садятся и друг у дружки про соседей спрашивают: давно, мол, Марьи Ивановны нет. Ты не звонила ей? Позвони. То есть это касательство друг другу. Продукты развозят, что важно в такое тяжелое время, ковидное, когда кто-то даже просто боится выходить из дому. Вот наша староста нагружается и едет. У нас в храме нет у верующих проблем с тем, что они покушают и во что они оденутся. Потому что если эта проблема вдруг нарисовывается, мы ее немедленно закрываем. Да, сложности, конечно, есть. У нас сейчас община уменьшилась, уменьшился приток средств на содержание храма… Мы, особенно в нынешние холода, сидим и считаем: «О, тут нам придется платить столько и столько». И никто особо не помогает, а расплачиваемся, вот и думаешь: «Откуда деньги берутся? Как оно так получается?»
Нужно было нам котельную менять к концу того года. Как мы сделали эту котельную? Не знаю, но сделали, мы сидим в теплом помещении, и люди приходят в теплое помещение, молятся.
Нас Господь держит на ладошке. Ты только иди, только поставь эту цель и задачу и иди. Будет у тебя желание помочь людям, Господь тебе даст эту возможность.
Помню, во Владимир приехал к батюшке знакомому. Он зашедшей в храм бабулечке какую-то сумму денег дал. Я ему говорю: «Какой ты молодец! Вот сердце у тебя доброе!». А он: «Замечено: вот этой бабушке дашь сто, и тысяча вернется». Он специально это на моих глазах сделал – он более опытный священник, – чтобы мне показать: так это делается. Если начинаешь как-то проявлять это христианское, то о деньгах вообще вопрос не стоит – Господь всегда возвращает.
Если начинаешь проявлять христианское милосердие, то о деньгах вообще вопрос не стоит – Господь всегда возвращает
– Я замечал: когда совершаешь какие-то требы, то, если думаешь о том, что сейчас что-то подадут, – ничего не дадут. Не думаешь – всегда Господь пошлет.
– Да, и самое главное знаете что? Никогда не обижаться.
Даже бывает так: тебе кто-то пожертвует какую-то сумму небольшую, и ты думаешь: «Мне надо сейчас идти на требы, и я ничего не возьму принципиально, потому что мне уже дали».
|
Помните, рассказ такой есть, как в Оптину пустынь приехали два купца? Отец и сын поселились и стали думать, сколько заплатить за номера, за еду. Им ответили, что нет определенной суммы: сколько дадите, столько дадите. Отец говорит: «А если я ничего не кину?», ему отвечают: «Ничего страшного, кто-то другой кинет». – «Угу, ну надо же! А как такое бывает?» – «Да бывает, сто человек заедут, 99 ничего не дадут, а сотый за всех заплатит». Этот купчина подумал и достает из кошелька крупную сумму. Сын удивился: не много ли? А отец говорит: «За остальных 99 платим – это про нас».
У нас, к слову, не получилось свечи за пожертвование отдавать. Может быть, потому что поселок у нас новый, люди разные съехались и традиции нет. Люди все свечи разобрали, а пожертвования нет – не привыкли.
– Меня поразило, отец Александр, что в ваших рассказах и про людей пьющих, и про заключенных, в тюрьмах сидящих действительно за дело, но я нигде не увидел осуждения. Как у вас получается, видя и все падения этих людей, и очевидные грехи, смотреть на них с такими теплом и любовью?
– Знаете, батюшка, я прошел очень хорошую школу – школу смирения. Когда я был молодым человеком, то, зная, что во мне чуток «голубой» крови, потому что мой папа для нашей провинциальной местности был человек немаленький, стал я свой носик задирать – а это страшное дело. Но это свойственно любому молодому человеку, такая необоснованная гордыня. Никогда не забуду, как в своем родном городе Гродно ехал в автобусе через железнодорожный мост. А там внизу женщины в оранжевых робах поднимали и переносили деревянные шпалины. И я на них смотрю и думаю: «Одно дело – удел господ, другое дело – удел рабов». А потом случилась перестройка, и оказалось, что я совершенно не приспособлен ни к чему: я не умею торговать, у меня ничего не получается. А что делать? Как-то семью надо кормить. Как деньги зарабатывать? И вот после службы в армии (я дважды служил: солдатом и офицером), я 10 лет проработал на железной дороге составителем поездов.
И ту же самую оранжевую робу, на которую я так свысока смотрел, я 10 лет носил
– То есть занимались тем же самым, чем занимались эти женщины?
– Немного другим, но та же самая оранжевая роба, и 10 лет я слышал: «Мальчик, сбегай, мальчик, принеси», те же самые путейцы были с нами. Это сейчас на железной дороге работают люди, у которых чуть ли не обязательно среднее образование, а тогда это была непрестижная работа. У нас было немало бывших заключенных. И я увидел, что эти бывшие заключенные – настолько порядочные люди, воспитанные люди. Ни слова матом, ни один чужой кусочек сахара не возьмут без разрешения. Они настолько отличались от нашей действительности. Это было как раз время тотального воровства, к нам приходило столько бандитов, а мы с этими ребятами так хорошо общались, разговаривали с ними. Мы все люди, просто работа такая. И когда я говорил: «Ты понимаешь, нас предупредили: если вы будете сидеть со мной на моем рабочем месте и вас тут увидят, то меня 100% лишат премиальных», они понимали, что могут меня подвести, поэтому если приходили, то тихонечко, оглядываясь, чтобы меня не подвести. Это железная дорога, здесь очень легко взять человека и бросить под колеса, это секундное дело, никто и разбираться не будет. А они шли мне навстречу: «Это Шурик, Шурик верующий, значит, малохольный немножечко, значит, пойдем ему навстречу». Было время, мне надо было деньги перехватить, я говорил: «Ребят, дайте взаймы», а они: «Да пожалуйста», но нужно обязательно отдать.
Я однажды освящал зону. Мы ходим, кропим, и проходим помещение: решетка, а за решеткой, как сельди, набиты заключенные – карцер какой-то. Они сидят – а рядом сотрудники. Они на самом деле все сидят. Вы понимаете? Все сидят.
Одно время я преподавал миссионерскую практику ребятам из Владимирской семинарии, и мы ходили в зоны строгого режима – тогда еще пускали. К нам приводили заключенных, и я с ними разговаривал на «вы», по-человечески. И люди преображались, достоинство появлялось. Всегда нужно видеть образ Божий в человеке, и тогда этот человек будет видеть образ Божий в тебе. Он не будет в тебе видеть врага. Он будет видеть в тебе человека.
– Да, это очень важно. Отец Александр, спасибо вам большое. И напоследок какую-нибудь из самых веселых историй припомните. Такую, чтобы от души посмеяться.
– Человек приехал к нам в гости, он знал, как храм выглядел в свое время, и он решил сказать мне комплимент. Подошел и говорит: «Батюшка, я так тебе благодарен. Вы здесь просто адский труд проделали». Я говорю: «Да неужели адский прямо?», а он: «Даже не скромничайте, именно адский труд».
Однажды я слышал, как женщина, выступая по телевидению, рассказывала о своей бабушке, а та была человеком церковным. Бабушка ее когда-то пела на клиросе, и вот она с такой гордостью вместо того, чтобы сказать: «Моя бабушка пела на клиросе», говорит: «У меня бабушка пела на паперти» – а на паперти, как вы знаете, просят подаяние нищие. Смешно.
– Спасибо вам большое, отец Александр! Братья и сестры дорогие, всем очень советую, кто еще не читал, прочитать книги отца Александра. И ждем новых творческих свершений, а всем Божией помощи и всего доброго.
– Спаси вас Христос. До свидания.
Со священником Александром Дьяченко
беседовал иеромонах Афанасий (Дерюгин)
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все поля обязательны к заполнению.