Священномученик Иларион (Троицкий). Творения
Четырехтомник содержит исторические очерки о Церкви, богословские труды, публицистические статьи, рецензии, письма и другие работы.
«Главное, чтобы в сердце Бог был». Памяти иеромонаха Нила (Григорьева)
Он делился сердечной болью и энергией смеха и тем самым помогал бороться с грехом тем, кто не навык еще этой брани. Сегодня на сороковины отца Нила (Григорьева) публикуем воспоминания послушника Сретенского монастыря Павла Пархоменко.
Бдения над экраном
послушник Павел Пархоменко
С отцом Нилом я познакомился немного меньше года назад, когда меня поставили на послушание дежурить у него. Он своим юродством – тем, что у него, например, целый день Первый канал вещал, – мог даже смутить поначалу.
Придешь – скажешь духовнику. «Ты что? Ты не знаешь его жизнь, что он пережил в заключении, потом в деревне, где всех перехоронил. Его и самого там отравить пытались. Жизнь батюшки совершенно не соотносима с нашей. А сейчас он еще и безропотно несет крест болезни, уже это ему вменяется в праведность», – объяснит. Как и даст понять напоследок, что это, конечно, не значит, что тебе, молодому, надо интересоваться, что там по телевизору идет.
Я и пытался как-то даже вырубить его.
– Ты чего?! Оставь-оставь! – старец всполошился.
«Для старца это не в соблазн», – опять поясняет духовник. «Может быть, он так от боли отвлекается», – подумаешь было. Так он ведь еще и побурчит там на какую-нибудь ведущую: «Ничего не понимает! Ничего не понимает!!!» Или выдаст в сердцах: «Вот зверь, зверь!» А то и вовсе вздохнет: «На кол посадить!..»
Потом пришло осознание, что за всей этой эксцентрикой реальное видение того, куда народ толкают и чем это чревато.
За всей этой эксцентрикой реальное видение того, куда народ толкают и чем это чревато
Сам я с Украины. Мы часто с батюшкой говорили про все происходящее.
– Жалко народ, – невольно вырвется у меня.
– Все потеряно, там все потеряно! Надо идти освобождать территорию, – отец Нил отвечал.
Я и спорил. У меня же там родные.
– Все потеряно, – повторял, точно напоминая евангельское «озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лк. 9: 62).
Хотя сам со мной иногда и по-украински говорил. Придешь к нему, а он:
– Добридень!
– Добридень! – отвечаешь. И снова Евангелие пронзает душу: «Нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной» (Мк. 10: 29– 30).
Или при отходе ко сну окликнет:
– Паулюнный (он так меня называл), добраніч! (спокойной ночи).
И было действительно спокойно на душе.
Он прекрасно знал историю России, нашу общую историю. Это знание не было абстрактным, он как бы проживал все это, изнутри опытно понимая исторические закономерности – что за чем последует. Потому в своих бдениях над экраном он точно духовную стражу нес – молился, переживал.
Бывало, резко станет очень серьезным, когда речь заходила о церковном служении, спасении душ. Становилось понятно – он молится всегда.
Поездка в Крым
Многое из чинопоследований служб батюшка знал наизусть, цитировал то и дело, а то и напевать начнет. Когда в Херсонес к владыке Тихону ездили, у моря там всё воскресный догматик 5-го гласа распевал:
– В Чермнем мори неискусобрачныя Невесты образ написася иногда. Тамо Моисей – разделитель воды: зде же Гавриил – служитель чудесе…
Любил рано утром бывать у моря и особенно на закате смотреть вдаль за горизонт.
Как он мог вообще в свои 76 лет с тяжелейшими своими недугами взять да и поехать в такую даль, с этим длительным перелетом – для нас вышеестественное чудо. Это он за послушание владыке Тихону. Очень его любил.
– Приходит ко мне, – нарадоваться там, в Крыму, не мог.
Всегда о владыке с таким теплом рассказывал. Про их приключения, – некоторые из них изложены в книге «Несвятые святые».
Отец Нил и сам был потрясающий рассказчик. Мы его всегда заслушивались. То ли он так на ходу сочинял – та же самая история, а в разных интерпретациях тебя каждый раз по-новому захватывала.
Иеромонах Нил (Григорьев) и митрополит Тихон (Шевкунов)
|
Взгляд такой всегда хитрый, смотрит на тебя – один глаз прищурит. Реакцию оценивает, – и давай дальше! Он так живо все в слове представлял.
В Крыму батюшка прямо преобразился – каждый день мы с ним выходили на улицу. Сам потихонечку пешочком он и на братскую трапезу там ходил. Когда не успеем к общему часу трапезы, сам медленно с выражением читал молитвы. И тут его можно было заслушаться…
– Нужно говорить «Аминь».
– А? Что?
– Почему не говоришь «Аминь»?
– Аминь.
Благословит стол. Он все обстоятельно так делал. Отобедаем. И вроде как находишься под впечатлением от его молитвы, благоговения, с которым он до конца своих дней к пище после голода в лагерях относился… Как вдруг раздается:
– Ну, поели, как в светской столовке: ни чтения тебе, ни вместе с братией не помолились! – подосадует, что медленно шел. Так любил он монастырские установления.
А то принесешь ему там в келье что-то купленное в кафешке.
– Ну, Паулюня… Я это кушать не буду.
Хотя сам же всегда и подтрунивал над привередливостью.
Я уж сам тогда наворачивал. Не выбрасывать же. Выбрасывать он, наголодавшийся в свое время, разумеется, ничего не разрешал. Пища – это вообще любовь Божия, которая стала съедобной. Вычитал где-то. Он был очень начитанным. Пока я ем, он комментирует:
– Готовят без любви и готовят от балды – не спрашивают рецепты. Нет преемства. Вот моя бабка Варвара готовила, это да-а-а… Старики знали толк в этой жизни!
– Батюшка, да можно же собрать, – жую, – рецепты стариков-то.
– Да нет! Стариков уже нет, один я остался.
Не приклонившие колен
«…И моей души ищут, – напомнишь ему из причитаний пророка Илии. – Господи! пророков Твоих убили, жертвенники Твои разрушили; остался я один…» (Рим. 11: 3). Вдруг таким серьезным станет. Он действительно мысленно часто возвращался к тому, что все его родные, близкие уже на том свете. Рассказывал, как мама умирала…
…Он, насидевшись в лагерях, все к свободе стремился. То в Казахстан рванет. «Всё! Мне здесь надоело!», – «сматывал удочки» и тикал куда-нибудь в Херсон, например. На верфи. Когда мы были в Крыму, говорил, что ему видно оттуда бухту, в которую они на кораблях заходили, когда он боцманом подвизался. Потом в Пскове работал, в Новгороде – это он всё где-то там по заводам промышлял. «Опять не то!» Не привязывался ни к чему. К маме вернулся под Старую Руссу.
Он, насидевшись в лагерях, все к свободе стремился
– Ну как же я одна остаюсь? – говорит ему, когда он снова снарядился ехать куда-то.
Брат у него умер, когда он в лагерях был. Мама его потом, дистрофика, наголодавшегося там, откармливала потихонечку. Тут уж он не мог маму не послушаться – не остаться. Дважды, считай, ей уже жизнью был обязан. Потом говорил, что в этих мотаниях туда-сюда ему сложнее всего себе отказать было. Но так послушанию и навыкал – обуздывать свою волю, эту свою ставшую доминантой тягу всё куда-то бежать, бежать.
Он же и из страны удрать хотел. В Московской духовной академии тогда ректором был будущий раскольник Денисенко. Виктору (так звали отца Нила в миру) знающие и подсказали: «Там такие рыси! Тебя не возьмут!» А в городе на Неве духовные школы митрополит Никодим (Ротов) возглавлял, и к нему батюшка не хотел ехать. Решил – в Париж! В Свято-Сергиевский богословский институт к нашим эмигрантам податься. Даже французский язык учил. Но его на границе схватили. Бросили в лагеря, но это тоже своего духовная академия тогда была.
Потом вроде только мама у него из родни и оставалась. Не мог маму не послушаться. Она, потом рассказывал, просто во сне тихо-мирно преставилась. Утром зашел к ней в комнату, а она уже умерла. И такая тишина по всему дому…
|
После он к «старцу Ивану» – батюшке Иоанну (Крестьянкину) – сыновне привязался. Роднило их и то, что отсидели и тот, и другой. «Мой Иван! – батюшка расплывался в улыбке. – Придешь к нему, он тебе наперед все расскажет». «Таких уже не будет!» – пояснял. Хотя и светлел, вспоминая, ответ Божий пророку Илие, когда тот сетовал, что один остался: «Я соблюл Себе семь тысяч человек, которые не преклонили колени перед Ваалом» (Рим. 11: 4).
Монастырское братство батюшка очень любил. Отождествлял монахов с этими «не приклонившими колен». Он всё слова отца Иоанна повторял, что даже ради самого захудющего монашонка Господь сохраняет Россию. А пока Россия, пусть и замордованная, жива, будет длиться история рода человеческого…
С батюшкой все веселели
В последнее время отец Нил передвигался уже на коляске – со временем ему такую электрическую раздобыли с пультом управления. Он всё шутил про нее: «Вертлявая такая! И наехать на кого-то можно». В Херсонесе он, кстати, и наехал… На кого-то высокопоставленного… Мы только потом узнали, что это мэр был. Но тот отнесся к этому «наезду» благодушно.
Да с батюшкой все веселели, что бы ни произошло. На него невозможно было обижаться, он и сам ни на кого не обижался, все переводил в шутку.
Решили мы как-то, что рано утром на следующий день на море пойдем, в шесть утра надо было встать, а я проспал. Прихожу в полвосьмого…
– Вот Паулюныш пришел! – торжественно объявляет батюшка в каком-то даже таком восторге: мол, наконец-то ты, дорогой, пожаловал. Как мы тебя ждали, и все такое прочее.
Он-то все это время уже наготове сидел.
– Мы ж договорились! – всыпали было мне тоже ожидавшие.
– Да что вы, все нормально, – батюшка всегда разряжал обстановку. Чуть только какие трения, накал, тут же шуточку ввернет или просто интонацией остудит.
Или, помню, отца Нила там при освящении комплекса в древнем Херсонесе всё передвигали с одного места на другое: «Нет, сюда лучше встаньте, а еще лучше вон туда…» Я уже злился. А батюшка прямо по-детски старательно все исполнял: туда так туда. Бжик-бжик – на своей этой, вертлявой.
Единственное, когда крестный ход пошел, отец Нил включил третью скорость…
– Батюшка, надо сбавить, – пытаюсь на бегу притормозить его.
– Ничего-ничего, – несется.
|
Там тоже был риск на кого-то наехать, но все уже почтительно расступались.
Любил скорость. Вспоминал, бывало, как они с отцом Рафаилом (Огородниковым) гоняли. А то и какую-то веселую историю приплетет, как повезли тому как-то на приход два ящика вина и всё выпили по дороге!
Может быть, он мог что-то и преувеличить, но так искренне старался, чтобы весело было, что мы действительно со смеху покатывались. Уныние же – это тяжкий грех. А он нам помогал бороться с грехами.
Богослужение любить надо
Как-то я дежурил у него здесь, в Сретенском монастыре. Крещенский сочельник, стучусь часов в 10 вечера.
– Батюшка, к вам приходили келью окроплять?
– Да нет, все устали – не пришли, – (хотя к нему на самом деле не всегда-то и попадешь в келью). – Но келью надо окропить.
Вдруг вижу – поднимается. А батюшка тогда уже почти не вставал. Но так бережно надел епитрахиль, фелонь – с пением тропаря.
У отца Нила было особо трепетное отношение к Церкви, к богослужениям. Нам трудно понять через что прошло то поколение, – они и в тюрьмах, лагерях за веру сидели, и на той относительной при безбожном режиме «свободе» из-за гонений были лишены возможности участвовать в службах.
У отца Нила было особо трепетное отношение к Церкви, к богослужениям
И там, в Крыму, его, помню, облачаю на службу под князя Владимира:
– Да возрадуется душа твоя о Господе, облече бо тя в ризу спасения и одеждою веселия одея тя…
А батюшка так аж привстал тоже в коляске. И весь ликует! Очень радостный был. Это всё такие проникновенные моменты, точно на всю жизнь тебе давался образ столь ревностного отношения священника к служению.
– Главное, чтобы в сердце Бог был. Если будет в сердце Бог, тогда и служить будут хорошо, – отозвался как-то батюшка, когда я пороптал на сбивавшихся при пении клирошан, и пояснил уже в отношении пастырей (ты, мол, о своем служении думай): – Если у священника в сердце Бог, то и служит он по-особому, а иначе это просто работа.
Или в другой раз в поездке после службы выезжаем, тихо так. Помолчал и произносит:
– Холодно служили.
– Вроде хорошо служили…
– Нет в сердце Бога. Пока не збудет в сердце Бога, нормально служить не будут. Богослужение любить надо.
Но это он так, посетует просто вслух, поделится, а напрямую замечаний практически не делал.
Чтобы боль сердечная и смех пересилили грех
Я разозлился как-то, но ничего не говорю, даже вида стараюсь не показывать. А батюшка вдруг:
– Ну да, всё мысли-мысли.
– Да, точно мысли, – соглашаюсь, выглядывая из-под стола (я тогда у батюшки уборку делал).
Он всегда так деловито ноги молча поднимет, мол, делай свое дело. Только на пылесос пыхтел иногда:
– Да выключи ты его. Шумит тут!
А тогда, помню, батюшка обличил мои «мысли» (откуда он про них знал?) – и раз: сразу всё ушло! Меня это так поразило… Он стяжал своим подвигом эту власть над духовным миром, как бы он ни притворялся чудаковатым, скрывая свои дары, она у него была!
Или, помню, исповедуешься у отца Нила, а когда он разрешительную молитву читал, то плакал, – до глубины души пробрало.
Говорят: «Грехи повторяем, потому что боль сердечная не пересилила грех», – так вот батюшка мог поделиться с тобой этой болью сердечной, если у тебя самого ее еще недостаточно. И это очень помогало в борьбе со страстями. Как и шутки его – тоже помогали!
Шутки его тоже помогали в борьбе со страстями
– О, Паулюнный пришел! – едва переступишь порог его кельи, начиналось!
Стал я у него как-то окна мыть перед Пасхой, а батюшка всё хохочет:
– Ну, ты конь педальный! – это когда я там с окна на окно прыгал. И сразу к себе как-то относиться начинаешь с самоиронией, точно подзаряжаешься у батюшки ею. Потом только погордишься чем, а в ушах это батюшкино «конь педальный!» – и сразу отпускает.
У него была кошка, с котеночка ее вырастил. В келье жила.
– Киня – бандитская кошка! – смеялся всё на нее, играя с ней, «раздраконивая».
Как он ее только ни называл, она на всё откликалась: Кинька, Килька, Буся, Мурка… – тут же приходила к нему, ласкалась. Пока он ее опять шпынять не начнет, доводя до игрового азарта. И точно так же, как отец Рафаил (Огородников) на свою кошку, батюшка на Киньку смеялся:
– Это мне нельзя, а тебе, тварь безгрешная, можно!
Но как же отец Нил переживал, когда она из окна выпала! Вот тут уж он как стал меня распекать:
– Ты специально это сделал!
– Батюшка, ну как же специально…
– Нет, это ты нарочно оставил открытым окно!
Это тоже помогало прийти в состояние сердца сокрушенного. А даже раз испытанное это состояние уже остается с тобой как опыт и в дальнейшем оберегает тебя.
От него исходила любовь
Батюшка о всех заботился. Он и в Крыму за всякую живность переживал. Пошли мы в сад гулять. Сумерки… Кошка мяукает.
– Где-где кошка? – сразу же встрепенулся.
«Ну и пусть себе, – вроде думаешь, – мяукает…»
– Паулюня, ее надо найти!
Пошел я искать эту кошку в темноте. Еле выкликал, – ко мне-то они так не идут. Принес ее батюшке. Сам пошел ей еду искать. А она так от батюшки и не уходила никуда все это время. От него такая любовь исходила! Божья тварь не могла этого не ощущать.
Он там с нею какую-то глубокомысленную беседу вел, она его слушала. И даже поначалу не особо на еду набросилась, которую я принес, – задумчивая какая-то была от этого их разговора. И так все это время нашего там пребывания батюшка распоряжался, и мы ее подкармливали.
А как уезжать, отец Нил заволновался:
– А как же кошка?!
Встретился с ней, переговорил, успокоился:
– Ну, она охотница, волчица, – резюмировал при прощании, – мышь поймает.
Хотя сам он и к мышам с сочувствием относился. А по детству, рассказывал, с братом в школе на большой перемене бежали стремглав домой, кормили змей – и обратно. Змеи их любили, не жалили.
Так что порою, помню, и задумаешься: а вдруг все эти батюшкины ругательства – «змей сохатый!», «волки позорные!», «волчицы!» – может быть, и не такими уж грубостями в его лексиконе были? Он же всех любил.
А как он природой любовался! Восхищался! По-особому видел, чувствовал красоту мироздания. Там, в Херсонесе, гранаты растут. Елена Николаевна Семыкина, можно сказать, келейница батюшкина, его первая помощница и опора, брала этюдник и рисовала их. Она как никто могла поговорить с ним на все эти эстетические темы.
А как он природой восхищался! По-особому чувствовал красоту мироздания
Помню, разомлеешь тоже: как красиво…
– Паулюня, хватай ведро! – раздавалось тут же. – Вот это дерево сегодня обязательно полить надо, – опять батюшка хлопочет, вот-вот сам будто ринется на помощь, но чтобы этого не произошло, бежишь, ищешь ведерко, тащишь его, переполненное водой.
Известно же, что сейчас начнется, и действительно начиналось:
– И вот это тоже нужно! И то полей!
Мы-то самоуслаждаемся, а он вот так трезвенно ко всему и всем с заботой относился. Возделывал рай (Быт. 2: 15) – по заповеди Бога.
(Продолжение следует.)
Подготовила Ольга Орлова
2 ноября 2024
Размер пожертвования:
рублей
Пожертвовать
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все поля обязательны к заполнению.