Главная > Журнал > Бог и человек > Спасет ли красота мир?

Спасет ли красота мир?

Иеромонах Гавриил (Хутен)

Распечатать

«Такая красота – сила, – горячо сказала Аделаида, –
с этакою красотой можно мир перевернуть!»
Ф. М. Достоевский, «Идиот»

Пожалуй, самые известные слова из всех многочисленных сочинений Ф. М. Достоевского – «красота спасет мир». Всевозможные критики и обозреватели (среди них как православные, так и неправославные) рассуждали об этом утверждении, не жалея чернил. Нам, православным, безусловно, не стоит забывать, что красота – важнейшее в нашей вере. Наверное, сыны Запада в большинстве своем унаследовали представление о христианстве как об абстрактом морализме, о чем-то холодном и формальном. О красоте нашей веры нужно говорить не только в контексте богослужений и богословия (в конце концов, о богослужениях и богословии многое уже сказали за нас), но также в контексте внутренней борьбы, которую каждый ведет в своей духовной жизни.

Но как? Когда речь заходит о проблеме красоты, оказывается она не такая уж и простая. Ведь для самого Федора Михайловича Достоевского вопрос красоты не был таким однозначным, как может показаться, если размышлять о его известных словах поверхностно и бегло.

Кстати говоря, сам Достоевский никогда не говорил, что красота спасет мир. Эти слова несколько раз встречаются в его романе «Идиот», и главный герой, князь Мышкин, их не произносит, их ему приписывают другие герои. О красоте князь Мышкин говорит совсем иначе и более тонко: «Красоту трудно судить; я еще не приготовился. Красота – загадка». Красота – загадка (не хочу приводить много цитат из книги), которая чуть его не погубила.

К теме красоты Достоевский возвращается в своем magnum opus, в романе «Братья Карамазовы». О красоте говорит Дмитрий Карамазов (на мой взгляд, эти слова одни из величайших в мировой литературе):

«Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут. Я, брат, очень необразован, но я много об этом думал. Страшно много тайн! Слишком много загадок угнетают на земле человека. Разгадывай как знаешь и вылезай сух из воды. Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом Содомским. Еще страшнее кто уже с идеалом Содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его, и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает, что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В Содоме ли красота? Верь, что в Содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, – знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».

Действительно, борьба ведется долгая и ожесточенная, а на поле битвы множество тел погибших. Давайте не будем забывать, что именно красота толкнула праматерь Еву на грех в Раю, из-за красоты человек пал. И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел (Быт. 3: 6). Не будем забывать, что сам сатана принимает вид Ангела света (2 Кор. 11: 14).

Как самая изощренная ложь диавола скрывается под личиной полуправды, так и самые страшные и жуткие грехи – те, что скрываются под лоском и благолепием красоты. Как раз об этом, исходя из собственного горького опыта, предупреждает блаженный Августин в своем величайшем сочинении «Исповедь»: «Куда бы ни обратилась человеческая душа, всюду кроме Тебя наткнется она на боль, хотя бы наткнулась и на красоту». Святой не только нас предупреждает, но и подсказывает выход: наша душа должна обращаться не просто к тому, что красиво, но к красоте, созерцать которую можно только в Самом Господе Боге.

В общем, нам нужно стать аскетами.

Выстраивать жизнь вокруг истинной красоты можно только путем аскетического отречения от мирских благ. Это звучит странно. Если и так, то только потому, что мы не знаем, что есть аскетика на самом деле. В том, что нам трудно понять, что такое аскетика, нет ничего удивительного. Святитель Игнатий (Брянчанинов) в «Аскетических опытах» писал: «Падение столько усвоилось всему существу человеческому, что отвержение этого падения соделалось отвержением как бы жизни». Нам, падшим грешникам, духовным младенцам, самые основы аскетической жизни, безусловно, кажутся чем-то весьма болезненным и неестественным.

Выстраивать жизнь вокруг истинной красоты можно только путем аскетического отречения от мирских благ

Возможно, аскетика такой и кажется, но, на самом деле, она совершенно непохожа на чрезмерно суровые практики средневекового самобичевания. Мы начинаем аскетические подвиги не для того, чтобы лишить себя чего-то хорошего, чтобы как-то ради Бога себя наказать. Нет, мы начинаем аскетические подвиги для того, чтобы более не довольствоваться лишь мирским и преходящим, чтобы сердце устремилось к вечности, чтобы оно прежде всего искало ни с чем не сравнимой красоты Небесного Царства. Мы становимся аскетами не для того, чтобы закрыть свое сердце, наоборот, чтобы открыть его.

Мы начинаем аскетические подвиги для того, чтобы сердце устремилось к вечности, чтобы оно искало ни с чем не сравнимой красоты Небесного Царства

Об этом говорил великий богоносный старец девятнадцатого века святой Варсонофий Оптинский, когда люди приходили к нему, спрашивая, стоит ли слушать оперу. До поступления в монастырь старец очень любил музыку, поэтому подтверждал, что некоторые произведения поистине красивы и назидательны. Но он также отмечал, что в человеческом сердце есть очень много так называемых «клапанов». Чем больше из них будут открыты восприятию мирских наслаждений, тем меньше сердце сможет воспринимать красоту духовную. И наоборот, закрывая сердце земному, мы открываем его духовному.

Дорогие братья и сестры, если говорить в общем, наши сердца сегодня маленькие, сморщившиеся, но в то же время как никогда за всю историю человечества их переполняют земные заботы и удовольствия. Как в них найти место Богу, Матери Божией, святым, друг другу? Очень просто: в этом нам поможет только аскетика.

Закрывая сердце земному, мы открываем его духовному

Как я уже говорил, только мы встанем на путь аскетической жизни, нам будет, безусловно, трудно, лукавый будет делать все, чтобы убедить нас в том, что духовная жизнь бесполезна и безрадостна. Поэтому, принимаясь даже за самые малые подвиги, мы призваны всегда помнить о цели аскетики: оставив все незначительное и гибнущее, уже в этой жизни познать истинную радость и истинную красоту, которые возможно обрести только в Царстве Божием.

В двенадцатой главе Послания к Евреям апостол Павел наилучшим образом доказывает и показывает величие и красоту аскетической жизни:

Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей, свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех и с терпением будем проходить предлежащее нам поприще, взирая на начальника и совершителя веры Иисуса, Который, вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление, и воссел одесную престола Божия (Евр. 12: 1–2).

Конечно, как и преподобному Варсонофию, нам не нужно отрицать, что в этом мире есть и красивое, и полезное, не нужно автоматически себя отрезать от мира. Даже святой Исаак Сирин, который прекрасно знал, насколько суровым и трудным может быть аскетический путь, заявляет, что природа – одна из двух книг (вторая – Священное Писание), через которую Господь являет Себя человеку. Итак, мы подошли ко второму критерию, по которому христианин должен судить о красоте: приводит ли нас красота к Богу, возносит ли сердце к небу?

Даже Ипполит, злобный, погибающий, революционно настроенный нигилист, знал, какой вопрос задать князю Мышкину: «Какая красота спасет мир? Мне это Коля пересказал... Вы ревностный христианин? Коля говорит, что вы сами себя называете христианином».

Какая красота спасет мир? Только красота Христова. Только красота Креста.

«Очистим чувства и узрим Христа, сияющего неприступным светом Воскресения» (Пасхальный канон).

Перевела с английского Мария Лицман
Ancient Faith