Главная > Журнал > Бог и человек > Жизнь в смерти и смерть в Жизнь

Жизнь в смерти и смерть в Жизнь

Епископ Игнатий (Триф)

Распечатать

Беседа с епископом Хушским Игнатием (Трифом). Часть 1

В этом интервью нам открывается возможность вместе с епископом Хушским Игнатием (Трифом) пройти путь от смерти, к которой нас притягивает мир сей, до воскресения, к которому призывает Христос. Мы созданы для жизни, – говорит епископ Игнатий, – поэтому страх смерти и объял нынешний мир, так далеко отошедший от Бога и избравший культуру греха и смерти. Но Пасхальные торжества вселяют в нас огромную надежду, ибо Христос воскрес и Своим Воскресением победил смерть для всех впускающих Его в свое сердце, когда Он смиренно стоит у двери и стучит (см.: Откр. 3: 20).

Епископ Хушский Игнатий (Триф)

Еще живые или уже мертвые?

– Ваше Преосвященство, бывают ли люди живые, но мертвые духовно?

– Что касается вашего вопроса, я, в свою очередь, тоже хотел бы спросить: а кто решает, что человек находится в духовной смерти? Очевидно, что, с объективной точки зрения, можно утверждать: покуда мы позволяем греху набрасывать на нас свой хомут и затягивать нам горло, мы сами принимаем решение броситься в объятия этой духовной смерти. Грех по преимуществу является агентом духовной смерти. Грех – это реальность, отлучающая нас от Бога.

Думаю, было бы очень хорошо, если бы мы избавились от этого скорее юридического понимания того, что такое грех, а именно, что это вид нарушения заповедей Божиих. Реальность греха гораздо глубже и влечет куда более тяжелые последствия в духовной жизни человека в том смысле, что грехом мы делаем не что иное, как подписываемся под собственным «разводом» с Богом, а в тот момент, когда мы «разводимся» с Богом, с Тем, Кто является Жизнью по преимуществу, мы фактически сами решаем перейти в царство того, что называем духовной смертью.

Теперь, возвращаясь к сказанному вначале, а именно: кто констатирует чью-либо духовную смерть, думаю, прежде всего ты сам констатируешь, что находишься в духовной смерти, когда видишь, что грех водворяется в твоей жизни и неминуемо уводит тебя в направлении ослабления интенсивности твоих отношений с Богом. Следовательно, совесть каждого – вот неложный свидетель его духовной смерти. Констатировать эту духовную смерть может, затем, духовник – если у нас имеется духовная жизнь, если мы вовлечены в то, что в целом называется жизнью во Христе.

У каждого человека есть этот шанс – вырваться из пут духовной смерти

Лично я предпочел бы немного более деликатный подход к констатации духовной смерти окружающих нас людей. Не то что я бы хотел занять позицию попустительства, духовного нереализма, но мне хотелось бы сделать акцент не столько на том, что кто-то пребывает в состоянии духовной комы или «клинической смерти» с духовной точки зрения, сколько на способности и шансах этого человека воскреснуть. То есть я сделал бы акцент на том, что у него есть этот шанс – вырваться из пут духовной смерти, из всего, что может уничтожить его как субъект в отношениях с Богом.

Почему я говорю это? Потому что констатировать что-то, диагностировать очень просто, гораздо важнее сосредоточиться на том отношении, какое бывает у врача к пациенту, стоящему на краю пропасти. Он не станет разглагольствовать, составлять замысловатый дискурс о состоянии пациента, находящегося в когтях смерти. Для него главный приоритет – спасти больного от неизбежности биологической смерти, и он со всей имеющейся у него профессиональной подготовкой обдумывает все стратегии, лишь бы вырвать его из смерти. Думаю, нам тоже следовало бы иметь такое отношение к тем, о ком мы думаем, что они могут стоять на краю пропасти, на пороге духовной смерти. Спросим же себя: что можно сделать, чтобы они воскресли?

«Откровение Божие становится твоей собственной плотью»

– Если посмотреть на противоположный полюс, то каковы признаки того, что душа духовно жива?

– Живой человек, живая душа не может быть иначе как свежей, спонтанной и очень нежной, это душа, излучающая богатство своего внутреннего благородства. Жива та душа, которая особо не расточается на слова, дискурсы о духовной жизни. Она сама есть состояние, она передает состояние, определенное обаяние жизни, в которую погружена, а именно жизни во Христе.

И, чтобы быть немного конкретней, думаю, живая душа обладает особой харизмой[1] для описания тебе, как вопрошающему, отношений, которых ты не видел, которым не был причастен. Эти отношения описываются с такой силой, с таким жаром, чрезвычайным напором, что ты, стоя и слушая, получаешь первый контакт с ними, словно уже охвачен не описанием как таковым, а благодатью, стоящей за теми отношениями, которые эта душа описывает.

На каком-то этапе духовной жизни ты уже не нуждаешься в словах. Думаю, по мере своего преуспеяния в духовной жизни мы переживаем Христа как пребывающего внутри нас, как одно из самых глубоких отношений нашего существа – и более не нуждаемся в словах. Мое состояние, в том числе мои жесты, простое воздеяние рук – одно это уже торжественно являет место, где Бог может открыться человеку, стоящему передо мной.

Думаю, это и значит быть душой живой. Это как в той изумительной притче с аввой Антонием в Патерике. Пришли три ученика, чтобы услышать от него слово. Один никогда ни о чем не спрашивал, и тогда авва Антоний задает ему вопрос:

– Почему ты не спрашиваешь меня ни о чем?

А он отвечает:

– Мне достаточно видеть тебя, отче. Больше мне ничего не нужно![2]

Человеку, живущему во Христе, не нужны слова: он самим своим пребыванием в благодати говорит другому о Боге

Думаю, настоящие изменения людей, радикальные изменения (очевидно, нам так и следовало бы меняться – радикально, а не эпизодически или отчасти!) – это те, в которых ты чувствуешь, что благодать Божия (которая приходит через молитву, через читаемую книгу, через человека, через живую душу), эта благодать входит в тебя с такой неудержимостью, что ты не можешь оспаривать ее реальность никоим образом. Это нечто подобное опыту, пережитому святым апостолом Павлом по пути в Дамаск: явление Христа было столь очевидным, Свет тот был столь ярким, что Савл из Тарса не мог его оспаривать. Потому и Христос говорит ему:

– Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Трудно тебе идти против рожна (Деян. 9: 4–5).

Обращение апостола Павла на пути в Дамаск

То есть эта реальность откровения Христа, Света Христова столь очевидна, что, каким бы скептиком ты ни был, каким бы блестящим умом ни обладал, допытывающимся обо всем вокруг, перед тобой возникают эти очевидности, с которыми ты не можешь поделать ничего, кроме как воспринять их такими, какими они перед тобой предстают. И это откровение Божие, эти очевидности ты так хорошо инкорпорируешь в себя, ассимилируешь, метаболируешь их, что они становятся твоей собственной плотью, собственной кровью, твоим собственным мышлением, твоим способом существования.

«Смерть вкусила Жизни»

– Ваше Преосвященство, мы знаем, что в истории Церкви были великие отцы, в уме всегда несшие память о смерти, а на лице – великую радость…

– Это огромный парадокс в духовной жизни. У многих людей имеется, скажем так, весьма мрачное отношение к тому, что означает опыт смерти, в том смысле, что в действительности очень много таких людей, которые боятся смерти. И я подозреваю – хотя, в свою очередь, и сам переживаю этот страх смерти, – что мы боимся смерти потому, что где-то, в сокровенной части нашего существа, заложен страх жизни, но только Жизни истинной.

Мы боимся смерти, потому что… боимся жизни – но только Жизни истинной

Откуда я интуирую[3] эти вещи? Из опыта апостолов. Апостолы в тот момент, когда увидели Христа распятым, поняли преизбыточествующую реальность смерти Христа – оспаривать ее не мог никто. Она так присутствовала в душах апостолов, что они, услышав весть о Воскресении, испугались и спрятались в горнице. И пока не встретили Христа Воскресшего, ими владело это состояние страха. Присутствовала эта смерть Христа, которая, конечно же, имеет другую коннотацию[4], нежели наша смерть.

И я открыл бы тут скобки. Есть одно слово у святого Иоанна Дамаскина, очень красивое, которое связано с тем способом, каким Христос конвертировал[5] эту смерть. Он говорит, что в тот момент, когда смерть отведала животворящего тела Христова, тогда она, на самом деле, вкусила Жизни. И таким образом эта смерть упразднилась, ведь сама смерть Христа была «приманкой» для смерти, внезапно возникшей в человечестве вследствие греха[6].

Поэтому мы и говорим: «Смертию смерть поправ». То есть я подаю лукавому «приманку» – смерть, и через эту смерть, вкушающую Жизни вечной – сущностной Жизни Бого-Человека, смерть исчезает. Так мы говорим, что «смерть была побеждена», или, как говорит святой Николай (Велимирович), «если до Христа после смерти стояла точка, то с Воскресением Христа ставится запятая»[7]. Весьма выразительно!

Как же мысль о смерти может стать реальностью, которой мы станем радоваться? Если у меня есть интенсивность общения с Богом еще в этой жизни, если я пропитан тем, что мы называем жизнью, вечностью, то я уже теперь испытываю определенную радость при мысли о наступлении того момента, когда я встречусь с Богом.

Когда ты понимаешь и ощущаешь реальность жизни вечной, то смерть уже побеждена в твоей жизни

Святой апостол Павел говорит, что для него смерть – приобретение (Флп. 1: 21), приобретение потому, что он сполна встретится с Богом. Но эту всецелую встречу с Богом ты уже предвкушаешь, слышишь ее аромат, ощущаешь вкус, если можно так выразиться, еще в этой жизни. И когда ты ощущаешь этот аромат жизни вечной, то очевидно, что смерть уже побеждена в твоей жизни.

– Мы вспоминаем, конечно же, святого Серафима Саровского, говорившего всем: «Радость моя!»

– Святой Серафим Саровский встречал всех приходивших к нему приветствием: «Христос воскресе, радость моя!», потому что, конечно же, Воскресение – это радость. Это радость – встречать человека, который рядом с тобой, но где-то за этим пасхальным приветствием святой Серафим скрывал глубокое переживание того, что эта реальность смерти, благодатию Божией, была «поглощена» духовной жизнью во Христе, которой он жил.

– Но как же получается, что сегодня мы забываем радоваться?

– Конечно, всё очень сложно, особенно в этом мире, который, к сожалению, навязывает культуру смерти на всех уровнях: мы умираем с духовной точки зрения, умираем с культурной точки зрения, умираем с точки зрения своего отношения к нашему народу, его ценностям, к своей идентичности как православных христиан. Нас фактически заманивают и осаждают, чтобы мы переняли некую культуру смерти.

Я не имею в виду культуру смерти, доведенную до крайности – путем навязывания абортов, путем насаждения трансгендерных теорий, что является смертью человека таким, каким его создал Бог и как свидетельствует генетика о том, что такое мужчина и что такое женщина. Это тоже вид смерти – навязывание культуры смерти человека в его биологической идентичности. Но существует еще столько видов, столько форм, которые может принять эта культура смерти, пропагандируемая в нынешнем мире с огромным апломбом.

Так что мы в некотором роде – пленники крайне мрачного взгляда на смерть, менталитета Средневековья, в том смысле, что представляем ее себе как персонаж с косой, одетый в черное, скашивающий жизни людей. Это понимание смерти ограниченное, очень узкое, очень убогое, если можно так сказать. То есть смерть видится как реальность скорее болезненная, чем как реальность, открывающая нам определенную перспективу иной жизни, иного измерения духовной жизни.

(Окончание следует.)

Вопросы епископу Игнатию (Трифу)
задавала Михаела Ралука Тэнэсяну
Перевела с румынского Зинаида Пейкова
Familia Ortodoxa (Православная семья)

[1] Харизма (от греч. Χάρισμα – «милость, дар») – Божий дар, благодать.

[2] См.: Древний патерик. Гл. 17, 5; Достопамятные сказания. Об авве Антонии, 27.

[3] Интуировать – интуитивно воспринимать, чувствовать.

[4] Коннотация – дополнительное значение.

[5] Конвертировать – превращать, изменять.

[6] См.: Иоанн Дамаскин, преподобный. Точное изложение православной веры. Кн. 3. Гл. XXVII (71).

[7] См.: Николай Сербский, святитель. Верую. Вера образованных людей.

Епископ Игнатий (Триф) 15 мая 2019

Издательство
Сретенского монастыря