Главная > Журнал > Жизнь обители > Жизнь вопреки. Часть 1

Жизнь вопреки. Часть 1

Ольга Орлова

Распечатать

История послушника о своем друге

Как часто мы, гоняясь за чудесами, волнуясь о том, чтобы не пропустить очередного старца, не замечаем тихого присутствия благодати. Бог рядом...

В Сретенском монастыре огромное количество прихожан, многие приезжают издалека, кто-то из Подмосковья, а потому после службы зачастую спешат – на автобус, потом на электричку… Сергей и сам добирается до обители с другого конца Москвы, и все же он живет в совершенно другом темпоритме…

Этот человек здесь, в Сретенском, с самого начала возрождения в обители монашеской жизни. Его знают практически все старожилы монастыря. И он знает всех. Все вместе они тоже – живая история обители. Сам я в монастыре не так давно. Но с какого-то момента я стал подвозить Сергея после воскресной службы в интернат, где он живет, и услышал от него немало историй…

Хотя, конечно, прежде всего мне хотелось узнать побольше о нем самом, – естественное желание при знакомстве с человеком.

Сразу после его рождения стал известен диагноз: ДЦП. Часто эта патология и возникает в результате сложных родов. Родители воспитывать Сергея не смогли. Но он очень хорошо помнит свою бабушку – Елизавету, и всюду всегда при случае просит помянуть ее. Она и была тем человеком, кто отдавал беззащитному в этом мире младенцу всю свою любовь. Только проблема в том, что Сергей при его заболевании и, повзрослев, остается всё так же беззащитен. А даже самые любящие бабушки не остаются в этом мире навсегда…

Когда бабушка Лиза умерла, он попал в детдом. Город Трубчевск в Брянской области – восемь лет его жизни. Кто-то мог бы озлобиться, а Сергей и это время с благодарностью вспоминает. Мы не ценим, что можем ходить, а для него даже вспомнить о том, как он практически ползком по травке впервые преодолел расстояние до пруда, когда их всех, таких же как он, вывезли впервые погулять на природе, – уже радость. Была весна, всё вокруг ликующе щебетало… Трава была столь же неокрепшим новичком в этом мире, – а мы же всегда ищем аналоги нашему внутреннему состоянию.

В фильме «Сталкер» Андрея Тарковского есть удивительные слова: «Когда человек родится, он слаб и гибок, когда умирает, он крепок и черств. Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко, оно умирает. Черствость и сила спутники смерти, гибкость и слабость выражают свежесть бытия». Сергей в каком-то смысле навсегда остается ребенком. Сказано же в Евангелии: будьте «как дети» (Мф. 18: 3), «ибо таковых есть Царствие Божие» (Мк. 10: 14).

Веру ему передала бабушка, и это, пожалуй, самый ценный дар, который человек только может получить в этой жизни.

Веру ему передала бабушка, и это, пожалуй, самый ценный дар, который человек может получить в жизни

Крестили Сергея в детстве в честь, разумеется, преподобного Сергия Радонежского. А вот крестик в детском доме надевать не разрешали, – у тех, кто сам не верует так глубоко, как Сергей, был страх: а вдруг он себя удушит гайтаном?

Но он и не думал об этом. С увлечением учился писать. С большим теплом вспоминает Антонину Григорьевну – свою первую учительницу. Это именно она учила его держать ручку, выводить первые каракульки. Радовалась вместе с ним, когда они уже складывались в осмысленные слова, предложения, абзацы…

Его любимую нянечку тоже звали Тоня. Причем все к ней даже в том далеком от монастырских устоев заведении обращались не иначе как матушка. Такая она была любвеобильная, отзывчивая и простая. Сережу очень любила. Возилась с ним часами. Учила, как правильно держать ложку, как чистить зубы, как расчесываться, другим навыкам самообслуживания. Терпеливо раз за разом отрабатывая движения. Вникала во все его вопросы. Все, чему она его научила, до сих пор ему очень облегчает жизнь.

Потом была Валентина Павловна – она научила его ходить. Сам он, разумеется, делал попытки, но при его сложнейшей форме ДЦП в одиночку не справился бы с этой задачей. Нужны были знания, особая разработка суставов, а также специальные ходунки, и – вуаля! – он пошел. Те, кто не сталкивался с подобной проблемой, не знают, насколько для нас на самом деле важно вертикальное положение тела. Ночью-то мы отдыхаем, но днем призваны ходить. И это счастье тоже не каждый из нас осознает и ценит. Спустя какое-то время, окрепнув, Сергей уже встал на костыли. И в этом тоже была радость преодоления недуга!

Многие из нас знают Сергея именно таким – с большими усилиями, но все же преодолевающим свой путь в Сретенской обители на костылях, подволакивая ноги, с большим напряжением опираясь-подтягиваясь на костылях, и неизменно стремящимся в храм. Потом он пересел на коляску – об этом еще расскажу.

В Трубчевске он прожил до 13 лет. Потом была Дубровка – это тоже поселение в Брянской области. Там он пробыл один год и месяц. Это для нас время подчас однотонно бежит, и мы его практически не замечаем: ну что такое год и месяц? А он был благодарен за всё – даже за то, о чем мы и подумать боимся… Там был дом для слабоумных. У Сергея нет никаких умственных отклонений, он в здравом уме. И тогда понимал, что это вынужденная мера: детский дом, где он жил до этого, закрывался, страна стояла на пороге развальных 90-х. Тогда вообще мало было хороших новостей. Но Сергей спасался книгами, буквально проглатывая их одну за другой. Вот за книги-то, которыми его снабжали, перерывая собственные и библиотеки знакомых, он и благодарен тамошним воспитателям. Заметив это, директор учреждения, сам нашел его маму и посоветовал ей написать прошение в Москву о переводе сына в другой интернат – для… продолжения образования. Так в 1983 году Сережу перевели в Дмитров. С особым чувством он отмечает, что это произошло 8 сентября – в день празднования Владимирской иконы Божией Матери. Эта святыня ему станет такой родной уже здесь, в Сретенском монастыре. В Дмитрове он прожил шесть лет, это было время напряженной учебы с 6-го по 9-й классы.

А потом – новое испытание. Спецшкола окончена, и встал вопрос о распределении. По возрасту он уже не мог находиться в дмитровском интернате. Кого-то оттуда забирали родители, у иных появлялись приемные опекуны. А Сергей только грустно смотрел на то, как одного за другим увозят одноклассников. Ему самому пришлось решать, куда далее перебираться. Родные не вмешивались, иначе и ответственность надо брать на себя. А у него, собственно, и выбора-то не было: единственный вариант – Звенигород, дом престарелых и инвалидов...

Это место ему было знакомо, он приезжал туда на лето работать, но тогда еще даже и вопрос не вставал о переводе. И вот ему 21 год, и он оказался там. Начало 90-х, всё рушится... В какой-то момент людям даже нечего стало есть. В комнату к Сергею стал заявляться какой-то изверг… Парень лет 18–20, примерно ровесник или чуть младше Сергея. Поврежденный какой-то, одержимый… Приходил всегда пьяный, бил Сергея по лицу, выкручивал ему руки, глумясь над его болезнью… Однажды вырвал ногти, – это была одна из самых жутких пыток у гестаповцев во Вторую мировую войну, так как боль при этом неимоверна. Садисту нравилось смотреть, как мучается беззащитный. Сергей потом еще долго после этого не мог есть сам, а чтобы накормить его, не всегда кто-то находился рядом… Мучитель смотрел и усмехался. А Сергей вычитал не то у апостола Павла: «Нас почитают умершими, но вот, мы живы» (2 Кор. 6: 9). И этим жил.

Сергей вычитал: «Нас почитают умершими, но вот, мы живы». И этим жил

Помнит это время как полное одиночества. Спасала только молитва. Постоянно хотелось есть. Пенсии у него тогда не было. Цеплялся за любые подработки. Как-то дали клеить конверты, это с его-то руками… Каждый конверт – победа. А ему за 500 таких вымученных конвертов 83 копейки полагалось... В месяц около трех рублей в лучшем случае выходило. А еще инфляция, которая и эти крохи сжирала. Да пустые полки в магазинах… Скоро, впрочем, и этой работы не стало. Принялся собирать бутылки, которые разбрасывали во время гулянок соседи по интернату, в том числе тот, кто над ним издевался. Приходилось выбирать время, когда те напивались до беспамятства, чтобы не нарываться.

Особого присмотра за стариками и инвалидами в интернате не было. Сергей на костылях с большими усилиями обходил территорию их заведения, выходил за его ограду. Если видел бутылку, вставал на колени и, как мог, заталкивал ее в сумку. Огромного напряжения стоило снова встать, карабкаясь и опираясь на костыли. Это момент наибольшей уязвимости, любой мог толкнуть, посмеяться. К тому времени Сергей уже познакомился и сблизился с тем, у кого была такая же тяжелая форма ДЦП. Однако поражение пластики всегда бывает уникально. Так что брату по несчастью доводилось – у него это лучше получалось, – мыть бутылки. Он же их и отвозил в ближайший пункт сдачи стеклотары, так как передвигался на коляске. На вырученные деньги покупали чай, сахар и что-то из еды. Того, чем их кормили, совсем не хватало даже для элементарного утоления чувства голода. Сергей и сейчас, кстати, непременно запасается некоторой едой, сладостями, – такое бывает: известно, что и те, кто пережил блокаду, потом всю жизнь обязательно что-то съестное держали при себе. Так Сергей еще и непременно угощает тех, кто его навещает. В этом тоже есть особая отрада для того, кто сам голодал, – кормить других, точно насыщая тем самым и свой психологический голод.

Сергей знает, чего стоит внимание человека к человеку. Здоровье у Сережи в какой-то момент было уже критически запущено: они и питались они скудно, да и никакой медицинской помощи в интернате его постояльцам не оказывалось. Лишь мама его друга каким-то чудом сумела выбить для Сергея направление на обследование в московский медцентр, что в Царицыно. У него выявили серьезные воспалительные процессы, стали лечить. Там Сережа познакомился с Анатолием Семеновичем – тот, несмотря на то что у него были похожие проблемы со здоровьем, был завотделением! Он работал вместе со своей супругой Зоей Петровной, – она заполняла за мужа документы, занималась административной работой, вела канцелярию, так как у него самого руки плохо слушались. Сытый голодного не разумеет, а вот тот, кто сам столкнулся с подобной немощью, как никто понимает собрата по несчастью.

У этих добрых супругов была и еще одна боль – их сын, ровесник Сергея, тоже страдал ДЦП. Они не усугубляли его скорби – никуда не сдавали, воспитывали сами, окружив заботой и теплом. Их родительской ласки и любви хватило и на Сергея. Любовь – она же такая: если ее проявлять, она только увеличивается, становится во образ Божий – преизобильной.

Любовь, если ее проявлять, увеличивается, становится во образ Божий – преизобильной

Вот так у Сережи появились близкие люди. Это новая страница его жизни. Их сын стал его другом. Наш страдалец стал часто гостить у них – бывало, и на год останется или на несколько месяцев. Дом у них был на Сухаревской, недалеко от Сретенского монастыря. Сергей, несмотря на свою немощь, выучился помогать по хозяйству, подметал, пылесосил, потом как-то попробовал гладить белье, – у него получилось, ему понравилось. Помогал и с уходом за их сыном. Хотя Зоя Петровна вовсе и не нагружала его этими хлопотами, это он сам в благодарность как-то пытался быть полезным. А хозяйка любвеобильно заботилась о нем, чтобы он как можно больше всего интересного увидел, побывал в святых местах. Она часто отпускала Сергея погулять. Подсказывала, куда еще можно сходить. По началу он бродил окрест их дома по Москве, потом стал ездил на метро – люди помогали ему спускаться и потом поднимали его, сам он все-таки боялся пользоваться эскалатором. Любил заходить в храмы, часто бывал в церкви Николая Чудотворца в Кленниках у праведного Алексия Мечёва, здесь когда-то служил и его сын – тезка Сережи. Его-то, Сергия Мечёва, мощей нет, он священномученик, место его захоронения неизвестно, а вот мощи папы – отца Алексия Мечёва в 2001 году обрели и перенесли в храм, где он при жизни служил. Это была особая радость для Сергея – точно к живому можно было обращаться теперь к праведнику. А отец Алексий Мечёв, также испытав боль за близкого немощного человека, – у него очень тяжело прикованная к одру болезни умирала любимейшая молодая жена, – был особенно чуток еще при жизни в мире сем ко всем страждущим; слышит и откликается на просьбы таковых он, безусловно, и сейчас.

Очень полюбилось Сереже ездить и к святой блаженной Матроне Московской, – она же тоже при жизни была немощной, всё поймет, всегда услышит… Ее мощи обрели и перенесли в Покровский монастырь еще в 1998 году, так что Сергей и ей, поддерживаемый кем-то из помогающих, постоянно что-то шептал на ушко. То ли так он себе вымолил свой ставший ему любимым монастырь… Но однажды Зоя Петровна, удивившись, что Сергей тут еще не был, настоятельно отправила его в бывший с их домом по соседству Сретенский монастырь. Это еще одна новая страница его жизни! Даже уже множество страниц, которые складываются в свой неповторимый – свой у каждого прихожанина – том…

Шел 1998 год. Сергей в свойственной ему манере обстоятельно заковылял в монастырь, оглянулся и не понял: почему же он действительно здесь раньше никогда не бывал?! К тому времени он уже два года как был завсегдатаем в доме на Сухаревке, что совсем рядом. И с этого самого первого посещения Сретенской обители его уже постоянно стало тянуть сюда. Чувствовал, какое это благодатное место, здесь, как нигде, ощущал, признается, присутствие Божие. Он тут познакомился с послушником Алексеем, чью заботу с большим теплом вспоминает. Тот ремонтировал для Сергея его ортопедическую обувь, без которой двигаться при ДЦП очень сложно, если не сказать невозможно. К сожалению, Алексей потом ушел из монастыря – это редкий случай для сретенцев, но такое тоже случается. А тогда, спустя некоторое время после их знакомства, послушник Алексей представил как-то их нового прихожанина наместнику – тогда еще иеромонаху Тихону (Шевкунову). А с ним Сережа однажды поделился, что очень-очень хочет переехать в Москву, потому как ему всякий раз возвращаться в Звенигород – все равно что в кромешный ад окунаться… Да и так он уже сроднился к тому времени со Сретенской обителью, с братией, прихожанами, которые все тоже полюбили Сережу, что ему и самому не хотелось расставаться с ними. Тогда отец Тихон целых два года упорно добивался его перевода в столицу. В итоге удалось перевести Сережу в пансионат в Коньково, где он и поныне проживает. Здесь, говорит, очень заботливые врачи, медсестры, нянечки, вообще весь персонал.

Первые восемь лет Сережа жил в общей палате на четверых, но при том, что отношения между постояльцами человеческие, и за это слава Богу. В 2016 году милостью Божией его перевели в отдельную комнату, – сам он ее называет кельей. И это не преувеличение – по его просьбе мы там даже сделали иконостас! В целом комнатка получилась похожей на часовню. Он там постоянно молится. Глядя на Сергия, вообще часто вспоминаются апостольские слова: «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите» (1 Фес. 5: 16–18). Если вы хотите научиться настоящему христианству, можете пообщаться с Сережей, – зачастую это не привычное нам вербальное общение, попросту, как правило, болтовня; Сережу Господь оградил от этой напасти – у него плохо с дикцией, но вы сможете ощутить (может быть, кто-то из нас и впервые в жизни), что такое молитвенное общение душ. Я сам, именно общаясь с Сергием, так ясно и четко это прочувствовал. Просто побыть рядом с ним – это уже умиротворяет. Точно отряхивает тебя от всего вороха назойливых, как осенние мухи, бессмысленных помыслов, в бесконечной прогрессии увеличивающейся возни. Одна только его улыбка еще долго потом освещает и отрезвляет весь твой внутренний мир.

Если вы хотите научиться настоящему христианству, можете пообщаться с Сережей

Поначалу Сергей, вспоминает, ходил на исповедь к кому придется. А однажды как-то подошел к седовласому иеромонаху, – тот стоял один у аналоя, его сторонился народ… Оказывается, люди просто побаивались к нему идти, озирались: мол, этот очень строгий. И новички, едва ступив на порог обители и заслышав такие разговоры, тоже не решались, мало ли, и ретировались по остальным исповедующим. А Сергию-то после того, что он и садиста в интернате претерпел, чего бояться? Вот он и заковылял к этой одиноко стоящей укутанной в мантию фигуре.

Считается, что монашеская мантия и символизирует отсутствие рук на делание зла. Как, например, и схимнический куколь, эта маленькая остроконечная шапочка, наподобие тех, какие надевают на младенцев, напоминание для монашествующих о необходимости стяжания младенческого незлобия. Не дети бывайте умы, но злобою младенствуйте, – говорит любимый Сережей апостол Павел (1 Кор. 14: 30). И всё это Сереже среди монашествующих так понравилось! Мы же все ищем какие-то аналоги нашему внутреннему состоянию, – эта жажда объективации идеалов заложена в каждом из нас.

И вот Сережа в монастыре. Стоит у этого непопулярного среди прочих прихожан аналоя. Готовый выслушать всё, что посыплется на его младенчествующую голову за то, что он абсолютного незлобия еще не стяжал. И что-то еще горько помнится… А помнить-то зло нельзя? И вдруг этот батюшка его с полуслова понимает! И начинает с ним беседовать как ни в чем не бывало. И не делает никаких скидок. Да, зло помнить нельзя. Даже если ты беззащитен. Прямо целую проволочку устроил! Исповедник был обескуражен. Это всего-навсего второй священник, который с ним вот так запросто взял да пообщался. Не сюсюкался, не жалел, не потакал саможалению. Поднастроил на самоотвержение и самоукорение, правда, отрегулировал, чтобы и в уныние не заплыть – поставил необходимые буйки. Сергею всё это очень понравилось! И эта образность… Он с детства мечтает попасть на море… Это его заветная мечта. Но мечтать, он слышал от монахов, как раз-таки вредно. В области нашего воображения больше всего шурует лукавый.

Кстати, первым священником, кто с ним так просто и отечески назидательно поговорил, делясь именно духовной практикой без оглядки на то, мол, зачем эти тонкости немощному человеку, был отец Лонгин (Корчагин), ныне митрополит Симбирский и Новоспасский, а тогда иеромонах подворья Троице-Сергиевой лавры, что на Сухаревке. Сережа туда в Троицкий храм вместе с Зоей Петровной ходил на службы. А тут, в Сретенском монастыре, он как раз тогда и обрел духовника – им стал отец Арсений (Писарев). Сережа до сих пор его, почившего в 2013 году, вспоминает с огромной любовью, хранит его проповеди, часто возвращается к ним, переслушивает аудиозаписи.

Отец Арсений (Писарев)

Так Сергей и стал после той исповеди ходить каяться к отцу Арсению, – знал, что там поблажек не будет. Никто его по его бедной голове (а Сереже в жизни падать, как и больно ударяться, доводилось гораздо чаще, чем каждому из нас) у того заветного аналоя, знал, гладить не будет. На каждый грех будет конкретный вердикт, – а так и проще освобождаться от страстей, а не пережевывать их, как жвачку, вхолостую пуская слюни и пересказывая из раза в раз одно и то же: как ты вот опять тем же манером нагрешил. Отец Арсений мог приложить как следует, и очень скоро Сергей понял, что что эти внутренние падения, восстания, способность продвигаться, а не топтаться на месте и уж тем более не лежать в бездействии, как и неразработанность суставов души (ее способности сострадать, любить), – всё это гораздо важнее, чем наши кульбиты, ДЦП, паралич и т. д. в физической реальности. Если отец Арсений не исповедовал на ранней, духовный сын оставался и ждал еще и позднюю Литургию. Так, кстати, и привык быть не на одной службе за раз.

Летом он приезжал пораньше на всенощную, просил, чтобы ему вынесли стул, сидел во дворе и, достав из сумки молитвослов, готовился ко Святому Причащению. Бывало, отец Арсений специально в это время выходил на прогулку, подходил к Сереже, и они начинали беседовать на духовные темы. Для Сережи это было настоящее торжество духа. Он изначально был поставлен Господом в такие обстоятельства бытия, которые очень точно иллюстрируют все перипетии нашего (если мы вообще встаем на этот путь) духовного шествия. Так что Сергий всегда с таким вниманием слушал батюшку, он всё прекрасно понимал, он точно прожил уже это всё в реальности на своей шкуре… И удивительно, что отец Арсений его тоже, будто беспрепятственно, невзирая на запинки говорения, слушал и всё сразу же понимал, порою договаривая сам за Сергея начатую им фразу, так что тот только активно и радостно от этого редкого, даже исключительного для него взаимопонимания часто начинал кивать головой. Той самой, которую отец Арсений вовсе не жалел, нагружая четкими святоотеческими наставлениями. Это ты, мол, парень, внешне, может, и расслаблен, а внутренне давай подтягивайся! Без рывков, но поступательной ступай себе вперед. Не топчись на месте. Ты знаешь, что такое преодолевать. Преодолевай себя, преодолевай! Безостановочно. И Сергей кивал головой. И резко вставал. И шел вперед. В храм. На службу. Это он внешне хлипкий, а внутренне он тогда выдвигался, точно боксер, размятый и воодушевленный своим тренером. Серега настоящий боец. Так его научили Бог, жизнь и отец Арсений.

Зимой, когда Сереже было трудно добираться до монастыря (при гололедице для него очень высок риск падения), отец Арсений сам начал приходить к Анатолию Семеновичу и Зое Петровне домой, когда его духовный сын гостил у них, и причащал его на дому. После ездил к нему и в Коньково. Потом, уже после смерти отца Арсения, Сережа узнал, например, что у того было одним из послушаний кормить бездомных у Казанского вокзала. Сережа так полюбил батюшку, что потом всегда с ужасом думал, что было бы, если бы он, послушав «бабьи басни» боязливых, самолюбиво опасавшихся «сурового» отца Арсения, так и не решился подойти к нему?..

(Продолжение следует.)

Ольга Орлова 30 ноября 2022

Издательство
Сретенского монастыря