Однажды весной

В комнату неслышно вошли сумерки и укрыли ее мягкими тенями, задернули шторы с огромными павлинами: старые знакомые встретились и кивнули друг другу радужными головками. Тройное зеркало во мраке разбило комнату на части, отразив с разных сторон один и тот же беспорядок. Скомканное вечернее платье – на дверце шкафа. Лаковые туфли – на стуле, повсюду раскиданное белье, полотенце. Стопки книг, развалившиеся на столе, под ним и во всех углах. Постепенно темнота закрасила хаос, странный в таком уюте, а с ним и следы неудавшегося бала.

1.jpg

Устроившись в своих недолгих владениях, сумерки увлеклись игрой разноцветными звездочками, оставленными на люстре еще с зимы. Блестяшки раскачивались на ветру и, кружась, вспыхивали в темноте. Наташа, утонувшая в подушках, блуждая взглядом по родному потолку, остановила взгляд на светящейся мишуре. Ушедший день провалил ее в черную дыру, выбраться из которой не было ни сил, ни желания. Плакать она больше не могла: в душе звенела пустота, и никак нельзя было предположить, что она так оглушительна. Вне черной дыры продолжалась жизнь. Под окнами грохотали машины, от которых Трубный переулок, то бишь Труба, гудел и звенел всеми оконными стеклами, и по нему металось испуганное эхо.

В открытую форточку вместе с ветром залетали весенние ароматы, а в скверике неподалеку то и дело слышался сухой, как выстрел, треск: влюбленные рвали сирень. Кто не гулял майскими ночами по городу и не слышал сиреневой канонады московских бульваров?!

На кухне лилась вода. Мама ругала Котофея, который, грозно мурча, настырно пытался влезть в помойное ведро. Жизнь продолжалась и текла своим чередом. Только Наткина остановилась.

«Все кончено», – обдавало холодом даже под пуховиком. Мечта, которой она была одержима с самого детства, смысл настоящего, краеугольный камень будущего, рухнула в один миг. Жить стало нечем.

«Господи, а теперь-то как?.. И зачем все?..» – Ната всматривалась в знакомый до боли потолок, словно лабиринты трещинок таили в себе разгадку бытия.

Батюшка, словно угадав Наткины мысли, поспешно сказал: «Нет. Нет. Беру благословение обратно…»

Дурные предчувствия посещали ее не раз, но происшедшее сегодня превзошло самый страшный и фантастический сон. Эта нелепость началась задолго до злополучного дня, а именно с того самого момента, когда батюшка не благословил ее поступать в театральный институт. Наталья предполагала священническое несочувствие к выбору профессии и решила не огорчать духовника, а взять благословение на поступление молча, про себя помолившись Богу. Но произошло нечто… Возможно, выражение ее лица было необычным, или она все-таки промямлила, сейчас не вспомнить. Но когда отошла от креста, батюшка, словно угадав Наткины мысли, поспешно сказал в ее напрягшуюся спину: «Нет. Нет. Беру благословение обратно…» Все получилось неожиданно и странно, пол под ее ногами стал тихо вибрировать. Не подавая вида, Ната молча поклонилась священнику, а в сердце вошла заноза.

2.jpg

Хотя что касается сердца, то оно было добрым. Поэтому, услышав о Боге, что Он есть Любовь, Наташа поверила сразу и в ответ полюбила Его до самозабвения. На Святую Троицу Нату привели в храм, который в этот день превратился в зеленую рощицу, благоухающую фимиамом и скошенным сеном. Двери рядом с алтарем отворили в небольшой приходской сад, и церковным песнопениям антифонно вторил птичий клирос. На душе было тихо-тихо, и невольно думалось: «Такого не бывает... Если только с Богом».

Девушка стала приходить в храм. И, следуя вычитанному изречению Григория Богослова: «Если хочешь быть божественным, будь сокровен, как Бог», облюбовала себе дальний угол. Из своего лампадного укрытия присматривалась, прислушивалась и даже принюхивалась к новому загадочному миру. Привлекало то, что здесь Божий дом, все улыбаются друг другу, много поют и везде чистота, свежесть, небывалое дело в их театрально-студийной семье.

Всякое земное творчество имеет предел, а молитвенное – бесконечно и вечно

«Потолка-то нет, – объясняла Ната друзьям-артистам бесконечность духовного искусства. – Всякое земное творчество имеет предел, а молитвенное – бесконечно и вечно. И до третьего неба поднимались, и даже до Бога». Студийцы в ответ безмолвствовали. «Настоящее искусство прекрасно и стремится к Абсолюту», – вздыхала она.

Батюшка в храме был добрый, но Наташа его все равно стеснялась. Он, когда исповедовал, говорил: «Прости, Господи» – и не ругал за согрешения, а высказывал некий афоризм, который она долго обдумывала, или задавал вопросы, тревожащие тайники совести. Ната поражалась: «Откуда он знает?» – и проникалась к нему все большим доверием. Только в тот необыкновенный раз она на батюшку сильно огорчилась.

Но с Николаем Николаевичем, их режиссером, дело обернулось еще неожиданнее. Обожаемый, любимый Ник-Ник, вверх дном перевернувший театром детство, – и вдруг… Этот парадоксальный человек всех вокруг заражал сценой. Выйдя из ГИТИСа, талантливый, блистающий в общих надеждах режиссер не пошел в профтеатр, а занялся детьми. Бесповоротного романтика сманил замысел сделать новый, небывалый театр-семью без интриг, зависти и слез – и он стал воспитывать себе актеров с детского возраста. Но… как всем прекрасным утопиям, сбыться ей было не суждено: театр он построить не смог. Зато его студийцы становились замечательными актерами, эстрадными певцами, журналистами, коммерсантами, импресарио и просто добрыми, обаятельными людьми. «Главное для меня – разбудить в ребенке потребность жить творчески, – говорил он пришедшей посоветоваться маме. – И вообще, я счастливый человек: занимаюсь любимым делом, а мне еще и деньги платят!..»

3.jpg

С ребятами, оканчивающими школу, Ник-Ник по традиции устраивал серьезный разговор – и Наталья получила аудиенцию. В студии всегда шумел народ: репетировал, скандируя, фехтовал на рапирах, стучал молотком, сколачивая декорации, шил костюмы, бренчал в углу на гитаре или просто собирался вместе – друг с другом-то хорошо. В таком круговращении сосредоточиться невозможно, и поговорить решили у него дома, где привыкли к вечному многолюдству.

Гром средь ясного неба грянул на кухне, хотя начало его не предвещало. Она завороженно наблюдала, как Ник-Ник кулинарит… Его давно уже здесь не было, исчезла и кухня стандартного дома. А Натка приоткрыла дверь в подземелье древнего алхимика, тихо шептавшего над своими колбами в поисках философского камня. А может, это факир жестикулирует своими руками с длинными пальцами вокруг шипящей сковороды, над вырывающимся к потолку газовым пламенем и яркими всполохами горящего в ней масла.

Ник-Ник жизнь превращал в игру: обыденность разлеталась яркими осколками, которые он на лету режиссировал

Он ничего не умел делать по-человечески. Жизнь превращалась в игру: обыденность разлеталась яркими осколками, которые он на лету режиссировал. «Дети мои, – повторял он на занятиях, – прошу вас об одном: не уходите в быт и серость, как все. Поднимитесь над… и станьте поэтами своей судьбы. Утром радуйтесь наступающему дню. Радуйтесь, что вы молоды, здоровы и живете в этом мире. Любите жизнь. Любите друг друга и эту студию. Увидьте в окружающих самое лучшее. Радуйтесь и удивляйтесь успехам своих товарищей, а непонимание прощайте. Помогайте всем и всегда. И тогда ваша жизнь начнет дарить вокруг себя счастье». Ребята его обожали.

– Здорова ли ваша маменька? – разговор наконец начался. Ник-Ник строго самостоятельно сервировал стол, а Наташино сердце екнуло: не к добру так издалека. Что и не замедлило подтвердиться.

Расспросил о настроении, предстоящих выпускных экзаменах, вскользь – о вступительном репертуаре и вдруг стал расхваливать ее блестящие педагогические задатки, как ее любят дети в младшей группе.

– Театр – прекрасно. Для меня это – все. Но понимаете… Раздвоение: сцена – закулисье… – тут он помедлил и, посмотрев в лицо своим проницательным совиным взглядом, твердо сказал: – Мне кажется, это не ваша дорога и призвание. Слишком много ухабов, на которых ваша хрупкая натура разобьется. – От неожиданности у Наташи все внутри оборвалось. Она положила вилку, выпрямила спину, молча остановила взгляд на тарелке. Пауза затянулась. – Я сделал вам больно. Ужасно не хотелось. Но промолчать – ваша жизнь обернется в беду.

4.jpg

В глазах у Наташи потемнело, и, как тогда в церкви, пол под ногами стал вибрировать. Слова эти явились полной неожиданностью. «Сговорились с батюшкой?! – лихорадочно соображала она. – Быть не может. Не знакомы». И резко ответила:

– Я вам не верю. Вы меня слишком много расхваливали. Я не могу без театра.

– Душа моя, – радостно вспыхнул режиссер, – как же вас не хвалить, если вы очень талантливы. Но услышьте меня: вам туда не надо. Потому как, кроме таланта, нужны зубы. Вашу тонкую организацию, с такой впечатлительностью и беззащитностью там сломают и затопчут. Вы себе вообразить не можете, что с вами сделают. Боже мой, да я костьми лягу, а в театр тебя не пущу!..

– А Сивцова?! Вы ей не говорили комплиментов, а уже готовите вступительный репертуар. Она мне все рассказала! – вызывающе сопротивлялась Ната.

– Сивцова там себя найдет. Поверьте моему опыту: здесь есть скрытые резервы к творчеству и зубам. И потом, у Людмилы чудные административные способности. Я ее там вижу.

– Скажите на милость, какие подпольные таланты объявились на белом свете. – Наталья вдруг ощутила, что Ник-Ник ей страшно несимпатичен. Все мгновенно стало отталкивать: тонкая шея и бородка клинышком, длинные пальцы и даже железная оправа очков. Мир кружился безумной каруселью и рушился в темноту вместе с их шумными спектаклями. Наташа вспомнила «Чудо-дерево». В детском, тогда еще пионерском, лагере, прямо в лесу они разыграли представление. Добрые герои повели детей к Чудо-дереву. А пираты, решившие его присвоить, приплыли на лодке и стали уводить зрителей, но Белоснежка с гномами разрушили их коварство. И тут из болота вылезли кикиморы и побежали за детьми, которые скоро опомнились сами и погнались за чудищами. Робкие кикиморы спаслись от зрителей только благодаря высоким деревьям и новым приключениям сюжета. Когда наконец добрались до Чудо-дерева, обвешанного конфетами, яблоками, бананами, пастилой, мармеладом, апельсинами, к Наташе в костюме цветка подошел карапуз из младшего отряда и, глядя на нее огромными глазами, заговорщически спросил: «Аленький цветочек, а мы правда в сказке?» После чая уставшие, но счастливые актеры и зрители повалились на траву: лежали и пели песни. Как?! Все это оставить без продолжения?! Бросить в никуда детство, свою сказку?

– Вы вообще запрещаете мне заниматься театром?

– Наташенька, не смотрите на меня так. Конечно, в нашем цыплятнике вам всегда будет тепло и светло. А там вы погибнете.

– Благодарю. Приму это к сведению. Вы у меня возьмете подписку о непоступлении?

5.jpg

Ее наставник сразу осунулся и потух:

– Я не тюремный надзиратель, душа моя. А что «он» говорит вам? – «Он» – это о священнике. Когда о «нем» заходила речь, Ник-Ник, глядя в пол, сразу напружинивался и приосанивался. Но иногда внимательно расспрашивал о храме, а затем очень много и долго объяснял право личности на свободу. Ната деликатно в спор не вступала, хотя имела об этом вопросе свое суждение. Ник-Ник это чувствовал, гладил ее по голове и называл «умницей».

– «Он»... – Ната помедлила, – вероятно, не благословляет. Точно не знаю. Мы с «ним» об этом не говорили.

– Да?! – Ник-Ник сверкнул из-под очков. – И в церковь вы стали ходить. В этом мире ничего просто так не бывает, поверьте на слово старому режиссеру.

На том и расстались. Поплакав, Наталья затаила боль-обиду и, перестав ходить в студию, решила поступать. Репертуар готовила самостоятельно. Идти на прослушивание уговорились вместе с Татьяной, придумав игру в первый бал Наташи Ростовой и Татьяны Лариной. Платья шились к школьному выпускному и конкурсу в институт вечерние.

Ната волновалась. Впервые шла наперекор всем: режиссеру ее жизни, сомнениям мамы и даже священнику – и задумала настоять на своем. Учиться на своих ошибках мы начинаем лишь под конец жизни.

Когда отзвучал последний школьный звонок, девушки отправились на первое прослушивание. Красиво одетые, они привлекли внимание будничной толпы.

ГИТИС бурлил. Вокруг него гулял, перемещался из стороны в сторону, хрипел под гитару молодой бедовый народ. Наталья с Татьяной и здесь не растворились в массе. Утряслись официальные формальности, и пошло тягучее ожидание. Час, два, три… Наташе стало тошно от декламирующих юношей, кокетливых барышень, перекрикивающих друг друга. Конца, казалось, этому не будет. Девушки ошалели от бурного ожидания, и, когда уже забыли о смысле своего прихода, их вдруг вызвали.

Молоденькая студентка, вынырнув из обляпанной краской боковой двери института, звонко и весело крикнула Наткину и Танину фамилии. Выкрикнутых собралось человек десять, и их повели куда-то двором. Место прослушивания оказалось ремонтирующимся спортзалом. Сцена отсутствовала, зрительный зал заменил ряд кресел для абитуриентов. Зато режиссер и его непременный атрибут – стол с лампой – были настоящими.

Наталья сразу определила: это режиссер. Не актер, не студент, которые, по слухам, сидели на первых прослушиваниях, а сам хозяин. Все как полагается: борода лопатой, брови вразлет и темные очки. Последнее Нате не понравилось: не видя глаз, не разгадаешь, что за человек. Но ее симпатия к Ник-Нику полилась на этого незнакомого человека.

6.jpg

А дальше началось то, из-за чего Натка лежала сейчас в постели. Ник-Ник сказал бы: «Не зная брода, не лезь в чужой огород», а храмовые знакомые назвали бы беснованием.

Первым в центр вышел молодой человек с густой темной шевелюрой. Натка внимательно слушала и не понимала: он рассказывал словно для самого себя и вдруг упал на колени, что-то таинственно договорив до конца. Это произвело на всех неприятное впечатление. Режиссер поблагодарил его и отпустил на место.

Следующая барышня продолжила монотонное чтение. Лишь крыловская Лисичка получилась хитрющей и забавной, от нее каркнула бы не только Ворона. Когда она запела, режиссер заставил ее взять нотой выше, потом еще и еще, так она дошла до визга и закашлялась.

– А выше вы не можете? – осведомился странный экзаменатор.

– Нет. У меня голос не так поставлен.

– Спасибо. Садитесь.

Наташа почувствовала, что примерзает к стулу, и у нее появилась скрытая неприязнь к человеку в темных очках.

И вызвали «ее». Наташу и сейчас залила краска стыда, никогда в жизни с ней не бывало таких странных приключений.

Вышеупомянутая особа буквально выбежала на середину спортзала. Девушка мальчикового вида, плотная, сбитая, как упругий огурец, с ореолом рыжих, торчащих во все стороны волос, которые то ли из-за упрямства не хотели укладываться в прическу, то ли хозяйка дала им много воли. В темной футболке и коротенькой джинсовой юбке.

Не успев добежать до середины зала, она на ходу громко отрекомендовалась: «Да, скифы мы. Да, азиаты мы...» Покончив с Блоком, принялась за прозу. Прочитала довольно живо и громко. Режиссер вместе с ней встрепенулся и попросил спеть.

Она картинно встала, протянула вперед руки и запела душевным тихим басом: «Миленький ты мой, – тут она вздохнула, колыхнулась своими пышными формами и подалась вперед, – возьми меня с собой».

«Приподнимем занавес за краешек»: Наташа опустила глаза, начиналось кулисное зазеркалье. Но до конца дослушать не пришлось, режиссер прервал песню и неожиданно дал задание:

– Вот вам этюд. Выгоните их, – он указал пальцами на кандидатов в абитуриенты, – отсюда.

Наташа не успела оценить задание, как рыжая особа, подпрыгнув, воскликнула: «Выгнать?! Пожалуйста!» – и с криком «Ура!», раскинув руки, побежала к сидящим кандидатам. Мало того, она бежала прямо на Наташу, которая, грустно пошутив: «Эта пойдет к славе по трупам, и первый будет мой», потеряла способность соображать и только слышала биение своего сердца да эхо тяжелого бега дикой барышни.

7.jpg

Такое могло присниться только в кошмарном сне. Публика на абитуриентских креслах напряженно ожидала развязки. Несколько секунд показались растянутыми в вечность, Ната успела вообразить: это несется с копьем наперевес рыцарь в шлеме с рыжими перьями. Подбежав, претендентка в артистки вцепилась в Наташины руки и стала выдирать ее из кресла. Но Ната, вжавшись в сиденье изо всех сил, не сдавала позиции, сообразив: если особа поднимет ее, то не удержит, они повалятся – невозможный конфуз. Ната держалась намертво и победила в этом состязании.

Несколько секунд показались вечностью, Ната успела вообразить: это несется с копьем рыцарь в шлеме с рыжими перьями

– А ну, давай отсюда, – заревела особа на Наташу.

– А почему, собственно? Мне здесь удобно, – парировала та.

– Время! – загремел режиссер из-за стола.

– А ну, давайте отсюда. Живо! – Озадаченная этюдница говорила уже без прежней самоуверенности, сообразив: перед ней коллектив, а с ним надо ладить: – Пожалуйста, может, выйдете?..

– Выйти, что ли? – засомневался кто-то.

– Время прошло, – отрезал режиссер. Спасибо.

Следующей прозвучала Наташина фамилия. Это ее убило: надо найти силы ломать комедию перед этим чудовищем. А делать нечего: назвался груздем – полезай… И Наташа поплелась к центру с жгучим чувством негодования на человека, сидящего за режиссерским столом, и досады на себя. Ведь предупреждали.

Гвоздем ее программы тоже был Блок: «Девушка пела в церковном хоре». Наташе удалось почувствовать мелодику стиха и тонко передать ее слушающим. Проза – на контрасте…

Ната не могла выдавить из себя ни звука, молча исподлобья смотрела на сидящего за столом Карабаса-Барабаса. Он тоже наблюдал за ней, казалось, цинично, хотя за темным стеклом не видно.

Скомкав стихотворение, отбарабанив, уже не глядя в сторону стола, прозу, Ната собралась сесть на место.

– Спойте, пожалуйста, – попросил он.

Это уж слишком. Песня раскрывала душу, только не перед ним. Наталья упрямилась, молча стояла и смотрела в неопределенном направлении.

Паузы не выдержала Татьяна, болезненно наблюдавшая эту сцену, и стала громким шепотом подсказывать: «Никого не будет в доме, кроме сумерек…»

– Знаю! – прогрохотала на нее Наташа и обожгла повелительным взглядом. Петь она не стала, а величественно продефилировала к своему злосчастному креслу.

А в центре внимания очутилась Татьяна. Казалось, на нее история не произвела никакого впечатления. Она тихо проговорила: «Мне нравится, что вы больны не мной. Мне нравится, что я больна не вами. Что никогда…» Все притихли. Неожиданность в том, что Танюша – в амплуа травести, подросток лет четырнадцати, а в душе – не по годам взрослая и мудрая девушка. В этом была тайна, и она влекла к себе, ее любили.

Наташе было ни до чего, все плыло перед глазами, ныла рука с яркими следами печальных моментов: «Сколько в ней разрушительной силы, но ведь не сломала. Слава Богу, еще легко отделалась».

Прослушивание кончилось. Они вышли во двор, ожидая результатов. Неожиданно к ним подошла давешняя кипучая особа. Наташа напряглась, ожидая продолжения концерта. Но она только спросила, нервно пыхтя сигареткой:

– Как я показалась?

– Хорошо, энергично, даже жизнерадостно, – спешила с ответом Танечка, выразительно глядя на Наташу.

– Да… Да… – согласилась она в ответ. Разумеется, сантиментов, типа извинений из-за синяков на ее руках, ожидать было даже странно.

В этот миг в дверях спортзала показалась студентка-помощница и, мило улыбаясь, объявила:

– Никто не прошел. Все свободны. Спасибо.

Силы покинули Нату: плохо, гадко и понятно, что ноги ее в подобных местах больше никогда не будет. Татьяна вела свою подругу на Трубу в полуобморочном состоянии.

Дома она пролежала целый день в постели, созерцая трещины на потолке и мерцание мишурных звезд на люстре…

– Натуся, – в дверь поскреблась мама и деланно веселым голосом сообщила: – Николай Николаевич просит к телефону.

«Это Танька! – Ната рассердилась. – Уже наболтала. Подруга называется». А вслух раздраженно ответила:

– Мам, а ты не можешь сказать, что меня нет дома, и вообще в природе? Нет меня!

– Неудобно. Я уже сказала, что сейчас позову.

– Мне не нужно соболезнований: «Ах, моя погибшая молодость… Я же говорил…» – И она поплелась в прихожую. На пути хулиганил котенок: прыгал, кусал за ноги. Натку охватил приступ гнева. Захотелось пнуть его ногой или скрутить ухо. «Спокойно, – одернула она себя, – проигрывать надо с достоинством». 

– Здравствуйте, Николай Николаевич.

– Здравствуйте, государыня Рыбка. Нет Старику мне покоя; что это у вас такой голос скисший?

– Мигрень...

– Ха! Стыдитесь, девушка. Мигрень в вашем возрасте?! Стыдно быть несчастливой, когда вам семнадцать, за окном весна, а впереди еще долгая, прекрасная жизнь. Все у вас будет хорошо. Понимаю, у меня, старого сыча, острый «хандрос» на тему моих семнадцати. Но вам мигрень – стыдно, девушка… Вы согласны со мной? Не слышу!

– Ага…

– Что это вы не появляетесь в студии? Экзамены? Ваши малыши проходу не дают: «Где наша Тата? Где Таточка?» Я сижу и думаю: «А действительно, где?» Детей обманывать нельзя. Вы на кого их покинули?

Наташа как будто проснулась… Увидела себя в зеркале, опухшую от слез… «Да ведь и вправду весна...»

8.jpg

– Никого я не бросала. У меня выпускные экзамены… Вы же знаете.

– Замечательно. А я, между прочим, с просьбой. У меня дома лазарет: жена и дочь с гриппом, представьте себе, под сорок. В храм захотелось. Да и вам сегодня бы туда сходить.

– В наш?

– Да нет, там у вас знакомые. С Богом надо встретиться наедине. Я не эгоист, но, когда хочешь понять, мешают впечатления.

– Бога понять невозможно. Он – Любовь и приходит через сердце.

С Богом надо встретиться наедине, вы уже узнали Бога, а меня Он не посещает

– Наташа, и вы еще носом хлюпаете. Вы же узнали Бога. Меня вот Он не посещает. Так вы идете?

– Да, но сейчас поздно ведь. Хотя… Есть подворье. Сегодня, в субботу, всенощная… Всю ночь.

– Замечательно. Ведете меня туда?

– С радостью.

– Тогда в двадцать два ноль-ноль – около студии. Я вам доверяюсь. За моих помолимся. До встречи.

Пустота перестала звенеть, уступая место важному событию: ее замечательный режиссер собрался к Богу, взяв ее в путеводительницы

Наташа повесила трубку. Пустота перестала звенеть, уступая место важному событию. Ее замечательный режиссер и наставник собрался к Богу, взяв ее в путеводительницы. В этом непредсказуемом мире опять все изменилось: потери обращаются в приобретения. Наталья почувствовала, что перешагнула порог в новую жизнь, и, тяжело вздохнув, пошла собираться в путь.

Размер пожертвования: рублей Пожертвовать
Комментарии
Написать комментарий

Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все поля обязательны к заполнению.

Введите текст с картинки:

CAPTCHA
Отправить