Главная > Журнал > Общество > Плакать отменяется

Плакать отменяется

Эглани (Галина Сахарова)

Распечатать

В Богомоловом доме, в Троицком, жили привидения, об этом знала вся деревня. Но они любили пугать, когда человек оставался один, а когда много, им было не интересно. Осенью, когда яблоки из сада рассыпали на чердаке, а сорт этот был очень крупным, они любили шумно гонять их по чердаку, а если кто поднимался наверх, на чердак, видел, что никого там не было.

В этот вечер муж был в отъезде и Поля кормила младенца сидя на лавке у печи. В углу перед образами горела лампада, а на столе – керосиновая лампа.

Младенец засыпал у мамы на руках. Но тут появились эти двое – ниоткуда, при закрытых дверях. Один из них – маленький тонкий, другой – толстый. Рядом, у печки, в углу, лежали поленья. Примериваясь метнуть в нее поленом, маленький со злобой сказал: «Давай убьем ее». Толстый ответил: «Нельзя сейчас – она младенца кормит». «Господи, Иисусе Христе, помилуй нас», – взмолилась она перед образами, и привидения исчезли.

Летом с детьми жили в деревне в Троицком, а на зиму – в Хамовники, там у отца квартира. Участвовавший в Брусиловском прорыве, он закончил свою боевую карьеру в чине поручика с многочисленными осколками от снарядов и с подвешенной простреленной рукой не мог уже участвовать в боевых действиях по инвалидности. Однако, получивший хорошее образование в Петербурге, занимал руководящую должность на Краснохолмском комбинате, используя полученные знания и свои способности в химии.

После мальчика Жени родилась через два года Юля, еще через два года – Зоя. Зимой – Москва, а весной, как только можно ехать, – в Троицкое, в деревню, в дом, где жила их бабушка Мария Ивановна. Троицкое – это поля, раздолья, леса, овраги, речки Благуша и Северка, это пруды с карасями, это церковь с высокой колокольней, это Спас, где погост остался, это таинственные рассказы, преданья и поверья, которыми проникнуто все Троицкое, это аромат разнотравья с лугов и полей, это песни, это любовь к родному месту, которое, как магнит, притягивает, это доброта бабушки, которая обнимет, и погладит по голове, и благословит в дорогу.

У Жени с рождения был абсолютный слух, и как только в доме появилась балалайка, а потом гитара, – он на них играл и, конечно, пел, а с ним и Юля, и Зоя. А еще Женя прекрасно рисовал. Юля же с раннего возраста отличалась математическими способностями, а Зоя любила книги, много читала. Шла учеба в школе, а состояние здоровья отца все ухудшалось. Попытка заглушить боль крепкими напитками усугубляла его болезненное состояние. Кроме того, близились неспокойные времена репрессий, а у Александра Николаевича была сабля офицера, давшего присягу государю императору, боевые ордена. В 1935-м отца положили в госпиталь в Кашире, и туда же приехала Поля с детьми, снимали комнату.

Муж вскоре умер в больнице от пулевых ранений. Похоронив Александра Николаевича, Поля поехала с тремя маленькими детьми в московскую квартиру, а там оказалось – другие люди живут, якобы за неуплату отобрали.

Плакать не принято. Плакать – отменяется. Пришлось на время отвезти детей в Троицкое – в дом к матери, а самой в Москве искать работу и жилье. Устроилась она работать на завод, и вот, наконец, выделили ей с детьми восьмиметровую комнату в домике, состоящем из двух комнат и сеней, в Духовском переулке, напротив Дома-коммуны. В одной комнате уже жила женщина с дочерью, а вторую комнату дали Поле с тремя детьми. Тульская, Духовской переулок в те годы имел репутацию неспокойного места. Здесь кучковались и местная шпана, и ворье.

Плакать не принято. Плакать – отменяется. Пришлось на время отвезти детей в Троицкое – в дом к матери, а самой в Москве искать работу и жилье.

Жили бедно, но не голодали. С одеждой было трудно, но Поля перешивала старые вещи для всей семьи, чтобы дети выглядели прилично. Ходили в школу, учились старательно. Женя рано стал понимать, что он в семье один мужчина и защитник. Маму, конечно, любили и берегли, сами жили дружно, интересно. Особенно хорошо было летом, когда уезжали в деревню к бабушке, в Троицкое, там корова Малявка, молоко, сливки, творог. Троицкое – старинное село, здесь жили крупчатники и пчеловоды, здесь из рода в род все друг друга знали. Село разделялось по порядкам: Богомолов порядок, Пузакин, Ломакин, Одиноков порядок. Одиноков порядок – это по крайнему дому, бабушки Марьи, она была околичная: закрывала околицу, когда скотину гнали. Взрослые по большим праздникам гуляли или на свадьбах. А молодежь летними ночами бродила до утра, жгла костры, пела песни.

Конечно, и влюблялись, заигрывали, ухаживали. И кто в кого втюрился – все знали, и кто по кому сохнет.

И хотя в те годы и церковь была разрушена, и в ней даже склад устроили, и про веру никто не заикался говорить, но все были крещеными и родовые русские обычаи сохраняли: Бога бояться, ко взрослым – с уважением, честь свою хранить, особенно касалось это девушек. Честь девичью берегли до замужества для главы семьи, для продолжения рода.

Матом при девчонках парни не ругались. К осени разъезжались в Москву на учебу, на работу.

Вот так выросли у Поли дети – Женя, старший, и две дочери подтянулись, Юля и Зоя. Женя – высокий, худой, чуть-чуть шпанистый, лидер в компаниях, играет на всех инструментах, поет, а еще рисует с легкостью и портреты, и пейзажи. В планах было в институт картографии поступать. Юля со своими математическими способностями в технический собиралась. Зоя – в техникум института культуры, а еще участвовала в школьных вечерах и театральных постановках – были у нее хорошие артистические данные и память. Жили дружно. Троицкие, кто в Москве зимой жил, приезжали к Поле, набивались в восьмиметровую комнату, песни пели, стихи читали.

Так подступил июнь 1941 года.

Женю, как и других ребят его возраста, забрали на фронт.

Они долго шли по дороге к своей части, к границе, и под вечер уставшие и промокшие дошли до хаты, недалеко от Винницы. «Отдыхайте, хлопцы, сейчас печку натоплю», – сказала хозяйка. Изнуренные дорогой, все заснули, где кто мог.

Война была страшна для всех, была физическим и нравственным испытанием. Это спустя много лет, в 2005 году, французский еженедельный журнал «Le Nouvel Observateur» напишет: «Цифры потерь говорят сами за себя: СССР в войне потерял около 20 миллионов мужчин, женщин и детей (по уточненным данным, не менее 27 млн советских граждан), Франция – 540 тысяч, США – 300 тысяч, Великобритания – 400 тысяч. Мир спасла храбрость советского солдата», «Именно русское самопожертвование истощило Германию – вот и вся история войны».

Но не только самопожертвование было решающим, но и нравственная и телесная чистота русских девушек, которые привели в замешательство немецкого врача в период оккупации. При проверке здоровья девушек, угоняемых на трудовые работы в Германию, в процессе медосмотра выяснилось, что большинство из них девственницы. Это настолько потрясло фашистского врача, что он посмел написать в рапорте своему высокому начальству: «Этот народ мы не победим». По-видимому, он был верующим в душе человеком и понимал, что за чистотой стоит Божественная сила.

Осталась Поля с девочками, Юлей и Зоей. В военных условиях шила шинели для бойцов в две смены. Возвращалась домой измученная, вставала на колени перед иконой Смоленской Божией Матери и молилась молча затаенной материнской молитвой.

Поля возвращалась домой измученная, вставала на колени перед иконой Смоленской Божией Матери и молилась затаенной материнской молитвой

В сорок втором голодали, пухли от голода. Зое – шестнадцать лет, но она была чуть крепче, зимой поехала в деревню к бабушке Марье за картошкой. Электрички до Барыбино ходили. А от станции тридцать пять километров пешком по морозу, в валенках, через лес и овраги. Дом бабушкин – Одиноков стоит, встретились, обнялись: «Как Поля, как Юля?» – «От Жени вестей нет». Накормили, отогрели Зоюшку, капуста и морковка в погребе, огурцы в бочке, картошка. Благодаря картошке и выжили, потом Зоя всю жизнь картошку сажала за то, что спасла их в те военные годы. Утром потащила на себе мешок в тридцать килограммов до Барыбино, на электричку до Москвы.

В другую тяжелую голодную зиму ночью кто-то просыпал пшенку в разодранной коробке. Поля с девочками подобрала, но сначала сама попробовала, может, протравленная. Осталась жива, и стали понемножку есть и от голода не умерли.

Летом было легче – приезжали к бабушке, жили в Одиноковом доме. Поля пекла оладьи из лебеды, а там, в деревне, уже и грибы, и малина, и яблоки, и орехи к осени.

Шел уже 4-й год войны – вестей от Жени все не было. Без вести пропавший. А Поля встает каждое утро перед иконой на колени и молча молится. Весной сорок четвертого года приехали в деревню землю копать, сажать картошку. Распускалась сирень, и вдруг на козырек Одинокова дома у всех на глазах сел голубь. Соседи сказали – какую-то весть принесет. Потом еще одно удивительное событие произошло.

Шел 4-й год войны, Поля каждое утро молилась перед иконой, и вдруг на козырек Одинокова дома у всех на глазах сел голубь

В один из теплых майских дней раскрыли все окна. А в доме, как положено в русских избах, в красном углу висел старинный иконостас с лампадкой. В это же самое время влетает в дом целый пчелиный рой и садится на ризы иконостаса. Побежали в деревню спрашивать знатоков, кто пчел разводит, – что делать? Прямо в красный угол сел рой. Ответил один старый пчеловод, Иван Степанович: «Не трогайте и окно не закрывайте. Сам улетит. Это вам хороший знак».

Вначале пришло письмо от Жени. Пишет: «Был в концлагере. Американская армия освободила. Ждем переезда домой».

Бабка сдала безоружных ребят, которые так и не успели дойти до своей части, фашистам. Всю группу отправили в концлагерь.

К окончанию войны, когда стало ясно, что война проиграна, немецкие врачи привили им определенные болезни, своих германских антифашистов кастрировали. Жене привили туберкулез почти перед освобождением. Немецкий доктор был честен: «Тебе привит туберкулез, у тебя осталось ровно пять лет, постарайся прожить это время в свое удовольствие».

С этим известием о болезни приехал Евгений домой к маме и сестрам, в эту же восьмиметровую комнату, где впритык стояли кровати. Встретились, обнялись, плакали, радовались, ведь даже не чаяли увидеться больше.

И надо было жить дальше. Поля на заводе, девочки работали и учились, Жене оформили инвалидность.

Поля приходила с работы, смотрела, чтобы ни пылинки нигде в доме не было, правда, ей говорили, что эта болезнь теперь лечится и Женя поправится. Молилась молча пред иконой Богородицы. При всей своей бедности отдавала нищенкам, которые после войны по домам ходили, какие-то вещицы из одежды, иногда даже новые.

Готовила по старинному монастырскому рецепту снадобье для лечения легких – сок алоэ с маслом и медом перетопленным раскладывала в банки и давала Жене по столовой ложке три раза в день. Поэтому на окне в горшках росли столетники.

Врачи порекомендовали при туберкулезе больше есть виноград, поэтому дом Богомоловский с привидениями она продала, так как нужны были деньги на лечение и чтобы поддерживать силы сына.

И хотя сама Поля улыбаться не могла, но раскисать было нельзя. Знала: надо, чтобы дети трудились, и в кино ходили, и песни пели, книги читали.

Евгения периодически клали в больницу, а когда был дома – рисовал. И потому, что любил рисовать, и потому, что хотел маме и сестрам память о себе оставить.

Чтобы достать денег на краски, сестры брали подработку – выдергивали нитки из новых платков, тогда были модны платки с бахромой. И покупали для Жени краски. А в качестве основы для пейзажей использовались обложки от старых книг. Потому все картины его были маленького размера.

Чтобы достать денег на краски, сестры брали подработку, Женя рисовал потому, что хотел оставить им память о себе

Их домик стоял впритык к клубу Коммуны, туда и ходили фильмы смотреть.

После войны уже очень редко наведывались в гости бывшие приятели, но песни дома в тесном кругу, как и раньше, пели, а чтобы настроить старую гитару, Женя просил сестру: «Спой синенький скромный платочек».

В апрельские теплые дни хлынул потоком в душу запах молодых листьев смородины и счастья, которого уже не ждешь. Надо было дальше жить и улыбаться каждому лучу солнца, и весенней капели, и первой траве. И хотя ни о чем личном для себя помышлять он не мог, но смотрел на сестер – выросли, заневестились, хотелось, чтобы они счастливыми были. Юля почти заканчивала институт, а Зоя училась и работала. И каждая из них надеялась встретить человека, создать семью, родить детей.

Духовской переулок, особенно после войны, стал неспокойным местом. Здесь жили и шпана, и воры, а в каких-то домах обитали даже бандитские шайки. Только местных они не трогали, потому что и нечего было воровать. Летом в жаркие душные ночи жители выносили из домов матрасы и спали прямо во дворе без всякого опасения.

В этот поздний весенний вечер они шли втроем по Духовскому переулку – две молодые красивые девушки и один очень худой высокий парень. Навстречу им шла банда – не из местных, чужие. Издалека было видно: шли развязно, ухмылялись, посмеивались.

Женя резко сказал сестрам: «Стоять и не двигаться!» – и медленно пошел в их сторону, худой, истощенный, но сильный, готовый на всё. Он остановился перед ними – всего несколько минут длился разговор, не было слышно, что сказал. Он остался так же стоять – не оборачиваясь, а банда пошла в сторону сестер, но, поравнявшись, прошла мимо них – кто-то сплевывал, кто-то отвернулся в другую сторону, кто-то надвинул кепку на глаза. Когда они отошли далеко, Юля с Зоей подошли к брату. Он еще пару минут был в оцепенении, руки были сжаты, потом сказал: «Пошли домой». Сестры были спасены.

В установленный немецким врачом срок, в марте, Евгения не стало. Не проснулся.

Видимо, боль близких людей передается и растениям. В тот же день все столетники на окне сразу погибли. Похоронили совсем близко – на Даниловском кладбище. И Поля часто ходила на могилку. Не могла своей боли унять, но жизнь продолжалась.

Юля встретила интересного умного юношу на работе, который сделал ей предложение. Мама благословила этот брак, и старшая дочь уехала с мужем в коммуналку на Пушкинской улице. Вскоре и Зоя, работая в библиотеке Горного института, встретила красивого умного студента-выпускника и привела его знакомиться с мамой. Он сразу чем-то неуловимо стал напоминать Женю – высокий рост, худой, немножко угловатый. Поздоровался, увидел раздолбанные электрические розетки на стене: «Полина Ивановна, можно я починю?» Через некоторое время молодой человек сделал младшей дочери предложение, и мама благословила их той самой Смоленской иконой Божией матери, перед которой молилась на коленях. Так они остались втроем в восьмиметровой комнате. Время идет быстро – Зоя стала ждать ребенка. Потом родилась и у Юли девочка. С рождением внучек, с детскими криками, радостями и затеями стало оттаивать окаменевшее от боли материнское сердце.

И вот снова летом стали все съезжаться в Одиноков дом, и Юля с мужем и дочкой, и Зоя с мужем и двумя детьми.