Главная > Журнал > Общество > Православие и театр: вместе или врозь?

Православие и театр: вместе или врозь?

Игумен Лука (Степанов)

Распечатать

Если мы напишем в интернет-поисковике «Святые отцы о театре», то обязательно столкнемся с резкой критикой. Причем критиковали театр не только в древности, но и в относительной современности, например в XIX веке, когда святой праведный Иоанн Кронштадтский был категорически против театров. Отцы отговаривают православных людей идти в театр, предупреждая, что там есть определенная духовная опасность. Но мы знаем, что сегодня есть православный театр. И многие актеры являются прихожанами храмов, веруют в Бога, исповедуются, причащаются. Так все-таки изменился ли театр сегодня по сравнению с древним? Существует ли эта духовная опасность? Совместим ли театр с духовной жизнью православного человека? В рамках проекта «Говорим» Духовно-просветительского центра Сретенского монастыря игумен Лука (Степанов), настоятель Спасо-Преображенского Пронского мужского монастыря, писатель, телеведущий, выпускник ГИТИСа и ныне преподаватель ГИТИСа, предлагает свой взгляд на эту тему.

Балаганы и водевили против Гомера и Шекспира

Святые отцы и их последователи, наши современные христиане, сами имеют устойчивый иммунитет от театра и сообщают его своим слушателям. На заседании Всемирного Русского Народного Собора один из уважаемых людей среди прочих комментариев сказал о том, что театр – это в любом случае плохо, это противоположность Церкви и дело разрушительное.

Мне приходилось составлять работу по святителю Феофану Затворнику, моему любимому святому, как раз по тематике его отношения к театру. Конечно, большую часть этой работы составляла систематизация поводов, почему Феофан Затворник категорически не рекомендует посещение театра, сам театр. Какие-то древние мотивы, я думаю, вам знакомы. Театр и начинался с языческих мистерий и продолжался в этом роде. На Руси само название какого-либо театра было связано в основном с какими-то медвежьими потехами.

Церковь запрещала театр – зрелища, связанные с простонародными и непристойными шутками

Просвещенные знают про запреты Трулльского Собора, который как раз подводил итоги пятого и шестого Вселенских Соборов и сформулировал решения о недопустимости смехотворцев. Речь не шла о высоком античном театре, имелись в виду комедианты и зрелища, как правило, связанные с простонародными и непристойными шутками, которые составляли непременную часть обычных рынков, базаров в праздничные дни. Как раз с этим и связана практика запретов. Никто из великих не обсуждал всерьез или не говорил негативно о Гомере, скажем. Напротив, мы знаем чудную 22-ю беседу святителя Василия Великого, которая рассказывает о пользе изучения языческих поэтов-философов для современной христианской молодежи. Так что сразу приходится говорить, что область запретов касается балагана. Русский театр XIX века, как правило, был водевилем. Это был французский театр с максимальным изобилием внешних форм, эффектных костюмов для девушек-артистов. В комедии использовался мужской костюм для женщин. Тогда лосины не носили, а здесь была шикарная возможность под предлогом сюжета продемонстрировать все свои красоты, формы для еще большего успеха у аудитории. То, о чем говорили наши святые, все-таки касалось достаточно легкомысленного и внешне эффектного театра, целиком настроенного на оказание впечатлений, на низкие стороны человеческой души.

Могу рассказать по пунктам, где Феофан Затворник был против. Во-первых, он говорил, что вечерами перед большими праздниками храмы полупусты, а театры полны при любом объявленном представлении. Речь идет о Петербурге, а о провинциальных театрах и говорить не стоит. Провинциальный театр – это тоже притча во языцех, где все французские нравы, одежды представлялись в каком-то пародийно-убогом виде. Поэтому и актеры провинциального театра, и сам по себе провинциальный театр были синонимом безвкусицы, дешевого эффекта, но тем не менее пользовались большим спросом в связи с общей разцерковленностью.

Это были последствия Синодального периода, где Церковь стала выполнять функцию государственного учреждения, одного из министерств, ведомства, присматривающего за народной нравственностью. И от этого теряла дух всенародной духовной матери.

Феофан Затворник замечает, что нельзя быть и там, и там. На всенощную люди не ходят даже перед большими праздниками, а театры полны. Дальше он говорит: как Церковь воспитывает определенный вкус, так и театр воспитывает вкус или безвкусицу, или вкус к светскому, к мирскому. Кто усердно ходит в храм, постепенно понимает приобретение вкуса к церковному. Мы же понимаем, что говорить крикливо – это признак нецерковности, и одеваться крикливо – признак нецерковности. И вот святой праведный Иоанн Кронштадтский говорит, что невозможно осваивать тот и другой вкус. И неизбежно посещение театра прививает тебе декларацию вкуса в одежде, в речи, в самовыражении. Феофан Затворник печется о том, чтобы те, с кем он находился в переписке, приобретали церковный вкус. Это не происходит одновременно с посещением театров, а напротив. Неизбежно человек, который потихоньку начинает воцерковляться, теряет вкус к театральному зрелищу.

Как Церковь воспитывает определенный вкус, так и театр воспитывает вкус или безвкусицу, вкус к мирскому

Следующее, что замечает Феофан Затворник, что всякая церковная жизнь связана с выгоранием некоторого огонька в сердце. Это вопрос достаточно таинственный, немного мистический, но кто ходит в храм, те понимают, как что-то в сердце появляется. Феофан Затворник говорит: «Не вы зажгли в себе, и Тот, Кто зажег в вас этот огонек веры, Он ревнив». От посещения театра недалеко до того, как этот огонек незаметно для вас угаснет. А зажжется ли вновь? Не вы зажигали, в вас зажгли, а Он – ревностен. Есть такой парадокс.

Третий пункт – это огонек, который трудно объясним. Но это огонек веры, который оказывает на нас изнутри действие, привязывающее нас к регулярному богослужению, к изменению жизни. Дух, о котором Феофан Затворник заботится у своих духовных чад, называется самоукорением, внутренним покаянием; это то, без чего нет церковного человека. Одна из его крылатых фраз: «Мы как ангелы должны быть. Те непрестанно приносят Богу жертву хваления, а мы, как существа падшие, непрестанно должны приносить Богу жертву самоукорения». Вот и вся наша задача, то есть плакать – это наш внутренний долг. Кто еще не стяжал, тот еще на пути к воцерковлению, а театр к этому никак не ведет. Нельзя плакать и быть в театре. Во всяком случае, в театре, современником которого являлся Феофан Затворник. Поэтому не стяжаешь ты, не поддержишь в себе плач при достаточно систематическом навыке посещения театра. А если у тебя он не систематический, то тебе он и не интересен.

Еще один пункт у Феофана Затворника: он говорит нам опасаться укорений от подобных нам людей. Надо сказать, что к тому, что я сейчас перечислил, Феофан Затворник, кроме отдельных комментариев о театре, причисляет пиры, балы и другие развлечения, свойственные тому времени. Это недовольство, которое ты непременно вызовешь у твоих приятелей, если откажешься с ними идти на «развлекуху». Может быть, ты потому и ходишь, что не можешь извиниться и сказать, что театр – это дело вредное, а пиры и балы – дело бестолковое? Пообижаются на тебя, а потом оставят в покое. Необходим момент некоторого перешагивания в своих отношениях с теми, кто раньше был приятелем. По этому поводу много пишут до сих пор батюшкам те, кто немного начинает воцерковляться. Мол, приятели обижаются, что не поехал с ними туда-то, там не поучаствовал, сюда не пошел. Но Феофан Затворник говорит, что это нормальный признак того, что вы становитесь причастниками, гражданами Неба, прихожанами и начинаете носить в себе христианский дух. Это тоже маленькое дело, которое нужно совершить. Нельзя угождать и тем, и другим. Тогда внутри стройности не будет никогда, а одно только метание.

Из неопубликованного у Феофана Затворника есть очень интересная вещь. Обращаясь к дочерям того семейства, которому пишет, он говорит: «Красавицам привет, поклон. Ходить на балы им не благословляется, а хотят плясать – пускай поклоны земные делают. Будьте веселыми и радостными».

Искусство призвано воспитывать чувства

Я перейду к оправданиям Феофана Затворника. У него по искусству были очень четкие формулировки о том, что оно вполне необходимо. Он говорит, что правительство потому театры не закрывает, что не все люди верующие. И с тем, чтобы не увлеклись чем-то худшим, пускай хотя бы будут театры. Вообще, искусство призвано воспитывать чувства. Хорошая литература, классика воспитывают чувства. Уже не говоря об античном театре, где вообще не до смеха, а в основном драмы и трагедии, которые раскрывали человеческую душу. Гамлет – это, кстати, замечательная энциклопедия отношения к театру. Шекспир в уста самого принца вложил свое отношение и рекомендации по театру, по его высоте.

Поскольку не все верующие, то необходимо творческими способами дисциплинировать душу и показывать ей добрые примеры

Святитель Феофан четко говорит о том, что это нужно, о большой силе влияния искусства. Особенно там и на тех душах, на которых еще не водворилась благодать церковная. Поскольку не все верующие, не все ходят в Церковь, не все молятся, то необходимо творческими способами дисциплинировать душу и показывать ей добрые примеры.

Огромная сила живописи, еще большая сила в музыке, наивысшая сила – в поэзии. Такую иерархию он сам предлагает. Из этого я сделал вывод, что самая могущественная сила, которую Феофан Затворник имеет в виду, – это опера. Потому что музыка вместе с поэзией – это самое сильное влияние. И фильм Франко Дзеффирелли «Травиата» – это максимальная гармония всех сил влияния на человеческую душу. Тогда, когда это имеет и музыкальное «оперение», когда это и драматическое искусство, и поэзия, – всё это способно замечательно деформировать душу в ту сторону, в которую задумывает художник. Особенно сила поэзии способна на это. Так что надо под нее подставлять эти души.

Искусство – то, что служит к возвышению человеческой души, прославлению Источника всякой красоты

Есть у Феофана Затворника очень простой пример. Три картинки: нейтральная, отрицательная и положительная. Например, деревья, ручеек – это нейтральная картинка. Душа стремится созерцать что-то красивое, это в ней заложено от Бога как Источника красоты. Другая картинка описывает сельскую реальность, поздний вечер. Утомленная мама, с печки на нее подглядывает неспящий детка, а мама после всех трудов затеплила лампадку и в покаянии обращается к иконе Богородицы. Дитя смотрит на тайну материнской молитвы. И еще одна картина: учитель на фортепиано с ученицей играют в четыре руки. Мама внимательно слушает из другой комнаты, чтобы всё было благопристойно. А в это время учитель и девушка целуются. Мама оказывается на бобах – это дурная картинка. Это и искусством назвать нельзя. Искусство – это всё то, что служит к возвышению человеческой души, прославлению Того, Кто является источником всякой красоты, которая только отпечатлевается на земных творениях и земной душе.

Задача театра – это отражение и возвышение жизни человеческого духа на сцене

В мои студенческие годы было трудно увидеть зарубежные фильмы. Возле Афонского подворья, где я потом оказался монахом, находится мой любимый кинотеатр «Иллюзион». Там показывали ретроспективы фильмов великих режиссеров. Среди них был и Бергман с его удивительной возможностью обнаружить пустоту и трагедию безблагодатной человеческой души. Но в его фильмах – «Осенняя соната», «Сарабарда», «Седьмая печать», «Крики и шепоты» – всегда есть благодать жертвенной любви, которая сияет в какой-то из героинь. В этих фильмах, довольно печальных, мне кажется, обязательно есть луч Божьего света, который сияет.

И Феофан Затворник это декларирует, поэтому для него искусство, в том числе театральное, существует как необходимость. Хотя он пишет, что уже Великим постом открыты театры, так дойдет и до отказа монашеству.

И он как в воду глядел. Чуть позже него уже Достоевский писал «Апологию монашеству» в публицистике, где отмечал, что монахи – это вовсе не паразиты, которые зря хлеб едят и сидят по монастырям. Этот путь приводит меня все-таки к позиции Константина Станиславского, который четко формулирует задачи театра. Это отражение и возвышение жизни человеческого духа на сцене для зрителей и для самих исполнителей. Это психоанализ, логика жизни и развития души, человеческих чувств. Он тут даже не открывает Америки. Это как раз в чистом виде Шекспир и восторги Гамлета по поводу настоящего театра.

Мне кажется, что в согласии с ним находятся примечания святых о том, что искусство, которое находит возможность приближения человека к познанию самого себя, не только имеет право на существование, но даже необходимо. По статистике, верующих у нас всего два процента. Это те, кто ходит на воскресную Литургию, исповедуется, причащается и встал на путь спасения. Мы говорим о 80 процентах крещенных соотечественников и о семи-девяти процентах в официальной отчетности. Я также говорю о 10 процентах заключенных, потому что бываю в тюрьмах.

Искусство, которое приближает человека к познанию самого себя, необходимо

Действительно, у нас очень мало церковного народа. Поэтому по преимуществу сейчас время, когда мы должны наше творческое влияние, благодатное, миссионерское, применить на современную молодежь. На современном этапе это подтверждается самой практикой. Что отец Артемий Владимирский, что отец Андрей Ткачев – это не только батюшки, но еще филологи, писатели. Не скажу, что артисты, это будет несколько дискредитационная формулировка. Но во всяком случае термин артистичность не запрещали даже для священника. С какой интонацией, по воспоминаниям о великих, говорил святитель Иннокентии: «Останься со Иисусом! Ах, расстанься с миром! Ах, останься!» А Иоанн Златоуст как проповедовал! И его не заподозришь в лицедействе, но эта обогретость чувствами, эта способность передать другому свои чувства относится к области творческого окрыления. Она есть в слове, которое пишут упомянутые мной батюшки.

Я хотел бы напомнить вам Гамлета, его переживания. Первая фраза из Шекспира, оправдывающая театр: «Зрелище – петля, чтоб заарканить совесть короля». Она показывает вид отравлений, которыми воспользовался Клавдий, отравив отца Гамлета. Для нашего хорошего спектакля – это тоже петля. И она на нас так действует, когда мы читаем хорошую русскую литературу, драматургию. Если на тебя произведение действует укорительно, побудительно к покаянию, то ты узнаешь свои собственные чувства и страсти в героях.

С другой стороны, есть комедийность и разыгрывание всего постыдного ради угождения тем зрителям, которые на это настроены. Общий тон разговоров сегодня – что заказывает публика, то мы должны им предуготавливать.

Есть некоторые современные, явно нездоровые душевно режиссеры со своими нездоровыми зрелищами. В недавние годы было какое-то нашествие интерпретаций классиков, в одной из которых, например, все было доведено до такого безобразия, что Алеша Карамазов просфорой застрелился. Современные режиссеры, с одной стороны, настроены на эпатаж. Они как бы говорят, что срывают с обывателей их шоры и табу, чтобы они заглянули внутрь самих себя. Вроде бы они делают то же самое, что делает Станиславский, Достоевский или Бергман, когда вскрывают человеческую душу и помогают в коллизиях своих историй увидеть реальность человеческого безблагодатного состояния, от чего-то ужаснуться, а чем-то вдохновиться. Как правило, примером покаяния или самоотверженности.

Во всех нас есть неизжитый грех. И если мир нам распялся нашим отхождением от мира греха, то, по толкованию Феофана Затворника, мы миру еще не распялись в том смысле, что страсти живут в сердце и проявляют себя то теми, то другими грехами, которые в мыслях, в чувствах, словах или действиях приходится нам исповедовать то и дело. Кстати, это и есть исповедь по определению Феофана Затворника. Это есть в его книге «Что потребно покаявшемуся и вступившему на добрый путь спасения».

Нас вновь делают соучастниками чего-либо нечистого, страстного и греховного. Является ли это высокой целью? На заседании Всемирного Русского Народного Собора мы также вспомнили о том, как родился американский кинематограф. Кодакс Хейса – это принятый для Голливуда в 1930 году кодекс недопустимости изображения в кинематографе каких-либо страстей, чего-либо разжигающего страсти. Это существовало и прекрасно действовало в американском обществе в виде ограничений на фильмы. До нас тогда мало доходило в советские годы. А это был Голливуд довоенного и послевоенного времени с умилительнейшими сюжетами, приятными героями. Всё то, что впоследствии уже стало отвергнуто. О влиянии этого кодекса свидетельствует Александр Дворкин, который уехал студентом из СССР и вернулся в 1992 году. Он рассказывает, что когда уезжал из Америки, то это была еще христианская страна с общечеловеческими понятиями, достаточно бережно сохраненными, в том числе благодаря этим кодексам. А когда он приезжал туда уже в 2000-е годы, то отмечал, что не видел государства более ожесточенного, полицейского и демонизированного. 1990-е годы послужили развалу Советского Союза, колонизации нашего Отечества и переходу США к признанию себя однополярным властителем мира вместе с обнаружением демонического содержания.

Произошла максимальная демонизация молодежи, и все было направлено на максимальное отвержение Христа. У нас разрушалась экономика и все устои советского народа, расхищалось всё что можно. А у них оказалось все уже расхищенным. Это проявление небрежности относительно христианской нравственности собственного народа. Всё было вывернуто наизнанку и теперь во всем проявляется. Это тесно взаимосвязано с отношением к своему искусству, своему театру или кино. Верность этому кодексу в Голливуде сохранялась до 60-х годов прошлого столетия. Так что сейчас к возвращению к театральной и киношной цензуре обнаруживаются все пути.

Константин Сергеевич Станиславский, христианин и в своем роде гений театра, в святоотеческом духе, на мой взгляд, обогатил его и породил вместе с Антоном Павловичем Чеховым. Владимир Немирович-Данченко все-таки больше финансировал эти процессы, и у них были противоречия. Основной союз и то, что писалось прямо на площадку, – это Чехов и Станиславский. Они начинали с «Чайки», выпускали уже новый театр с совсем другими целями. Основная позиция Константина Станиславского была в том, что театр – это храм и нельзя плевать там же, где и молиться. Это его понятие о нравственности и того, что должно быть показано на сцене. Сомнений в его подлинной церковности нет. Как он проплакал весь спектакль по евангельской теме, когда был в Париже уже в советские годы. Это его собственные воспоминания по дневникам. Он постился уже при советском режиме. Тогда не было такого разнообразия постных блюд, и он питался в основном капустой. В своем дневнике он пишет, как некомфортно, должно быть, было его партнерам, что от него пахло капустой. Он переживал, не перебивает ли высокий дух искусства запахом капусты. По его словам, красота – это не то, что возбуждает страсти в зрителе. Его жизнь была в искусстве. Он пытался доказать, что жизнь человека должна быть посвящена возвышению духа и театр должен быть приспособлен к тому, чтобы послужить этим целям и для исполнителя, и для зрителя.

Основная позиция Станиславского в том, что театр – это храм и нельзя плевать там же, где и молиться

Поэтому Чехов весь прописан для этого. Личные проблемы, нецерковность Антона Павловича не играют в данном случае роли. Тут его талант душеведа, человеколюба, гения слова и носителя русской духовной культуры. Это больше его личных проблем с воцерковленностью и раскаянностью. Достоевский тоже метался и проигрывал всё, что можно проиграть. И «Бесы», и «Подросток», и «Братья Карамазовы» были написаны благодаря его супруге Анне. Она терпела его, вышла за него замуж. Он обещал не играть, но все равно всё проигрывал, и она с ним возилась, организовывала его письменные труды, чтобы со всеми кредиторами разбираться. Она так по-женски гениально довела его до чудного финала, до христианской кончины безболезненной и непостыдной. И когда спрашивали ее, почему она не вышла замуж после его смерти, то она говорила: «После Достоевского за кого же замуж выходить? Если только за Толстого, так он женат». Это удивительный пример героической женщины и православной супруги, благодаря которой состоялись его гениальные произведения.

Станиславский страдал оттого, что его учение было воспринято формализмом физического действия, в то время как его главная сверхзадача и сквозное действие были посвящены исключительно осознанию цели человеческой жизни и преображению человека благодатными средствами, которые Господь предоставляет. Поэтому я за театр в таком его виде.

Игумен Лука (Степанов) 9 июня 2022

Издательство
Сретенского монастыря