Главная > Журнал > Святые и подвижники благочестия > «Так светит свет ваш пред людьми»

«Так светит свет ваш пред людьми»

Людмила Колокольцева

Распечатать

Памяти приснопоминаемого протоиерея Федора Соколова

На заре воцерковления, в далеких 1980-х, мне попалась в руки книга Николая Пестова «Свет совершенной радости». Как было не прочитать ее, будучи матерью, немало озабоченной вопросами православного воспитания? Тогда я еще не знала, что судьба мне подарит счастье стать, хоть и ненадолго, прихожанкой храма, где настоятелем был внук Николая Евграфовича – протоиерей Федор Соколов.

О его неотмирности, незаурядности, прекрасном облике, в котором запечатлелась не менее прекрасная душа, в один голос говорят все: именитые московские священники и скромные провинциальные батюшки, волею судьбы подвизающиеся в далекой глухомани; медийные персоны и смиренные прихожане; отважные пилоты, дерзко покоряющие небеса, и опустившиеся на социальное дно обитатели «мест не столь отдаленных».

Протоиерей Федор Соколов… Это ставшее легендой имя известно даже тем, кто не видел его ни разу в жизни. Мемуары матушки Натальи Соколовой, которая подарила миру столь замечательного священника, вышедшие под названием «Под кровом Всевышнего», и сборник «Дар любви» – воспоминания людей, знавших отца Федора, выдержали не одно издание, но последующие редакции этих книг продолжают мгновенно раскупаться, не успев выйти в свет: в наш ледниковый период оскудения любви и сгущающейся греховной тьмы людям так важно знать, что «свет во тьме светит», так важно видеть примеры для подражания и черпать силы для достойной жизни.

Автору этих строк тоже посчастливилось короткое время, с 1992-го по 1997-й год, общаться с батюшкой.

Как и в судьбе любого избранника Божия, даже наималейшая деталь в жизни отца Федора исполнена глубочайшего духовного смысла и вплетена яркой нитью в изумительное полотно бытия, сотканное Создателем.

Около десяти лет батюшка служил настоятелем московского храма Преображения Господня в Тушине – древнейшем районе столицы с богатейшей историей. Возникнув в XIV веке с легкой руки боярина Родиона Нестеровича Квашни как маленький стан на левом берегу реки Всходни, местность получила название по прозвищу одного из владельцев – дородного воеводы Тушина. В Смутное время она приютила «Тушинского вора» – Лжедмитрия II и, словно заразившись от него непомерными амбициями, дерзнула претендовать на статус столицы. Расплатой за гордыню стал бесславный конец. Вместе с разбойничьим лагерем сгорел и изрядно распотрошенный самозванцем Спасо-Преображенский монастырь – неусыпный страж, который не одно столетие спасал честной народ от лихих людишек да разбойничков, озоровавших на проезжей дороге.

Однако, сгорев дотла, пригород Москвы воскрес, словно феникс из пепла, чтобы пережить множество метаморфоз: увидеть рождение великолепной шатровой церкви; превратиться в крупный центр текстильной промышленности; содрогнуться от зверств новой власти, железной рукой загонявшей человечество в счастье; оплакать репрессированных батюшек, служивших в этой церкви; духовно осиротеть и наконец стать промышленной окраиной столицы. По горькой иронии в числе расстрелянных священников оказался и последний настоятель разоренного и оскверненного храма – протоиерей Александр Соколов, однофамилец отца Федора.

Всего трех месяцев не хватило Федору Соколову, чтобы отпраздновать 10-летний юбилей возрожденной из руин святыни.

В конце 1960-х годов, будучи студенткой, я ежедневно проезжала мимо этого здания. Зрелище было, прямо скажем, неприглядное. Обезглавленный храм, обросший грудами мусора, обнесенный покосившимся забором, окруженный зловеще-пустынной промзоной, органично вписывался в скучный индустриальный пейзаж, навевая уныние и тоску. Сиротливо высясь над редкими одноэтажными зданиями, заброшенными, сгорбившимися под толстыми напластованиями пыли, он стоял на въезде в Москву, словно выставленный за двери шкаф, приевшийся привередливому хозяину, – строители «земного рая» брали от жизни все, брали «здесь и сейчас» и, не испытывая нужды в Царстве Небесном, к нему не стремились. Уродливую инсталляцию, символизирующую эпоху созидания безбожного мира, дополняли бесхозные рельсы и хаотично набросанные железяки.

Удручающая картина? Да это и немудрено. Меньше двух десятков лет храм использовался как клуб, но в 1956 году, когда местные жители попросили передать его верующим, власти взорвали колокольню, снесли главный купол и предоставили поруганную святыню в распоряжение ремонтно-строительного управления. «Не доставайся же ты никому!» Новые арендаторы не нашли ничего лучше, как превратить ее в склад стройматериалов, а прилежащую территорию – в гигантскую свалку.

В таком неприглядном виде и достался оскверненный храм молодому настоятелю в мае 1990 года: четыре стены, дырявая крыша и токарные станки на месте алтаря. Для вывоза мусора понадобилось более ста «КрАЗов» и грузовых машин. Но уже меньше чем через месяц – в первой половине июня во дворе отслужили первую панихиду по патриарху Пимену и молебен перед найденной на улице иконой Богородицы «Всех скорбящих Радость», ставшей впоследствии храмовой святыней.

В храм Преображения я попала спустя два года. К тому времени «авгиевы конюшни», оставленные прежними владельцами территории, были расчищены, мусор вывезен, но представить аскетическую обстановку «дома молитвы», воспроизводящую атмосферу раннехристианских общин, не составляло особого труда: обычный речной песок по-прежнему служил альтернативой дорогим подсвечникам; и не было еще колоколов, их заменяли била (точнее даже, клепала) – металлические пластины разного размера и, разумеется, различного звучания, словно возвращающие слушателей в Киевскую Русь; и стояла пока в лесах израненная богоборцами церковь. «Мерзость запустения» еще напоминала о себе, но пестрые груды смальты, разбросанные по двору, на глазах превращались в уникальные мозаики, за которые их автор А. Карнаухов впоследствии получит Государственную премию – случай исключительный.

Подлинные знатоки и ценители искусства, впервые попадая в храм Преображения, восхищаются его самобытным обликом и, не переставая изумляться, даже не подозревают, насколько велика роль отца Федора в оформлении его детища. Ранее, участвуя в восстановлении Данилова монастыря, он предложил украсить его мозаичной иконой Спасителя. После долгих споров и горячих дискуссий идею одобрили. Тогда же у него зародилась мысль создать единственную в России мозаичную церковь. Однако чтобы отстоять право на неповторимую архитектуру Преображенского храма, ему понадобилось гораздо больше мужества, несгибаемости, непоколебимости, чем в первый раз. Кто не знает, как трудно устоять, когда кнутом и пряником властное большинство ломает тебя, принуждая «не высовываться», «быть как все»?

Уже через три месяца, 17 августа 1990 года, накануне праздника Преображения Господня, Святейший Патриарх Алексий II освятил храм и его главный престол. Символично, что это была первая московская церковь, освященная им в первосвятительском сане. По сути, это незаметное по масштабам страны событие положило начало церковному возрождению России.

Впоследствии Его Святейшество не раз удостаивал приход своим посещением – очень уж притягательна была теплая семейная атмосфера, царившая в нем благодаря молитвенным трудам, изливающейся через край любви отца-настоятеля и его неимоверному подкупающему обаянию. Воистину, люди преображались на глазах после недолгого общения с батюшкой – храм оправдывал свое наименование.

Люди преображались на глазах после недолгого общения с батюшкой

Отец Федор был настолько прост в обхождении с людьми, что далеко не все догадывались о его высоком, как бы сейчас сказали, статусе. Кандидат богословия, в прошлом референт и ближайший помощник Святейшего Патриарха Пимена, он тесно общался с высокопоставленными людьми: генералами, космонавтами, политиками, общественными деятелями, дипломатами высочайшего ранга, Папой Римским, главными капелланами Греции, Румынии, США и других стран, бывал на приемах в Кремле. Он был первым, кто представлял Россию на Форуме капелланов европейских стран, и первым в стране настоятелем храма Дальней авиации ВВС России – по сути, первопроходцем, с легкой руки которого стало возможно тесное взаимодействие армии и Церкви.

Его сотрудничество с военными не ограничивалось настоятельской ролью. Помимо служения в храме, он посещал не только подразделения московского гарнизона, но и выезжал в другие области; был частым гостем на полигонах, в штабах, управлениях, госпиталях, больницах, военных училищах; проводил беседы, совершал Таинства Крещения, причащал больных и раненых, выступал на совещаниях, освящал оружие, боевые знамена и технику.

Нередко настоятель появлялся в храме в подряснике цвета хаки, и это тоже было его изюминкой.

Не менее важную роль сыграл отец Федор в окормлении тюрем. Являясь заместителем председателя Синодального отдела Московского Патриархата по связям с Вооруженными Силами, а также с Министерством внутренних дел и Министерством юстиции, батюшка часто посещал Бутырскую тюрьму, следственные изоляторы и окормлял тюремный храм на Красной Пресне. К этой работе он широко привлекал и нас, прихожан. Находилось немало добровольцев, которые писали письма заключенным, стирали им одежду, готовили их к Таинствам Крещения и Причастия, выступали перед осужденными с духовными стихами и песнопениями. Но даже те, кто стоял в стороне от этого движения, вносили свой посильный вклад, участвуя в сборе иконок, нательных крестиков, лекарств, продуктов, посылок, канцтоваров, духовной литературы для страждущих.

Основанный отцом Федором Фонд «Вера, Надежда, Любовь» до сих пор плодотворно действует и продолжает начатое батюшкой дело.

Не следует забывать, что вся эта необходимая для преображения душ работа, отнимавшая у настоятеля немало времени и сил, протекала в условиях возрождения храма и собирания многолюдной общины. При этом при церкви по инициативе замечательного старосты Олега Васильевича Шведова, ныне покойного, действовала своя типография, а кроме того, воскресная школа для малышей и школьников, которая сначала размещалась в бытовке, а позже переехала в заново отстроенный дом причта. Идея его сооружения тоже принадлежала отцу Федору. Вытянувшись вдоль железной дороги, кирпичное нарядное здание заглушало шум проносившихся мимо электричек и, помимо воскресной школы, объединяло под своим кровом кухню, трапезную, гараж, мастерские и прочие подсобные службы.

И при этом многотрудном делании батюшка был многодетным отцом! Откуда силы брались?

Разумеется, ничего бы не было без благодатной помощи Божией, однако нельзя списывать со счетов и укорененность в вере, питавшую живительными соками благочестивую душу Федора Соколова.

Как-то раз довелось слышать от одного московского батюшки категоричный и немало удививший меня совет никогда не следовать по стопам Пестова: далек, мол, от реальности; легче, дескать, воспитать ребенка под хрустальным колпаком, нежели воплотить в жизнь рекомендации этого автора. Однако опыт как минимум четырех поколений, выросших из пестовского корня, опровергает это утверждение. Скорее, напротив, холодный безлюбовный мир – предмет удивления и пример одичания. Для многих людей, переживших трагический опыт разорванной связи поколений, бытие замечательной семьи Соколовых стало поистине «светом миру» и образцом для подражания.

Об этом свидетельствует и Наталья Николаевна Соколова – мама отца Федора в книге «Под кровом Всевышнего», повествуя, как многие семинаристы, сокурсники ее сыновей, отогревались душой в их доме, оттаивали и облагораживались, видя пример врожденной интеллигентности, нежности, трогательной заботы друг о друге.

Священнослужитель в четвертом поколении, отец Федор стал продолжателем династии. Дочерью священника была его бабушка по отцовской линии, сыном священника – ее супруг, дьякон Петр, арестованный в 1930-е годы и погибший в сталинских лагерях как нераскаявшийся «служитель культа». По приговору тройки был расстрелян и его старший сын.

Священнослужитель в четвертом поколении, отец Федор стал продолжателем династии

Дело репрессированного отца продолжил протоиерей Владимир Петрович Соколов, подаривший миру двух дочерей-регентов и трех батюшек. Их появление на свет было предопределено свыше.

Более полувека назад, в 1947 году, Наташа Пестова, студентка Строгановского института, приехала в глухую тверскую деревеньку, где отбывал добровольную ссылку ее духовный отец – преподобноисповедник схиархимандрит Сергий, известный миру как протоиерей Митрофан Сребрянский, духовник Марфо-Мариинской обители и, в частности, великой княгини Елизаветы Федоровны.

Девушку терзал вопрос, искать ли монашества или выходить замуж. «Не надо тебе в монахини, – сказал провидец, – твои дети нужны будут Богу». На следующий год, в мясоед, пока Наталья Пестова и Владимир Соколов, тогда еще псаломщик, венчались в Москве, он, обрядившись в парадное облачение, заочно скреплял их союз, а позже благословил Черниговским образом Богородицы, изображенной в окружении святителя Николая Чудотворца и преподобного Сергия Радонежского, пророчески предсказав имена старших сыновей.

Отец Федор, самый младший и горячо желанный ребенок, получил имя, которое в переводе с греческого означает «Божий дар».

Все дети матушки Натальи и протоиерея Владимира были хорошо известны прихожанам Тушинского храма: Екатерина неутомимо помогала брату окормлять заключенных, Любовь Важнова, жена священника, руководила основным хором. Протоиерей Николай, хоть и служил настоятелем церкви Николая Чудотворца в Толмачах, стяжавшей славу храма-музея при Третьяковской галерее, где хранится величайшая святыня России – Владимирская икона Пресвятой Богородицы, был своим на нашем приходе: помогал возрождать церковь, участвовал в богослужениях, исповедовал. Многие наши прихожане стали его духовными чадами.

«Все у него было по чину, по уставу, и служба проходила на одном дыхании. Бывало, смотришь на него, понимаешь: устал человек; но как бы он ни устал, служил всегда с подъемом, во время службы всегда был полон духовной силы. Служба с ним – это всегда радость, всегда событие, приносящее удовлетворение духовное и мир», – вспоминал отец Николай после смерти брата.

Реже доводилось видеть среднего сына Соколовых, нареченного при рождении Серафимом, но принявшего имя Сергий в монашестве. Будучи епископом Новосибирским и Бердским, он не часто появлялся в Москве, но, приезжая, спешил на службы к Федюше. Каким же праздником становились эти богослужения! Как ликовал отец Федор! Радость и нежность столь обильно изливались из его сердца, что невозможно было не разделить их.

Их братская любовь была столь сильна, что владыка пережил младшего брата лишь на восемь месяцев, скоропостижно скончавшись 20 октября 2000 года, в день памяти святых мучеников Сергия и Вакха, – сердце не выдержало.

Пиром любви были и архиерейские службы с архиепископом Керченским Анатолием (Кузнецовым), викарием Сурожской епархии, – давним другом семьи, знавшим отца Федора еще ребенком. Несмотря на разницу в возрасте, они были в дружеских отношениях, и это было заметно невооруженным взглядом. Владыка Анатолий использовал любую возможность послужить вместе с нашим настоятелем и считал совместное предстояние пред алтарем самыми яркими, запоминающимися мгновениями.

Еще один друг семьи протоиерей Аркадий Шатов, ныне владыка Пантелеимон, приезжал в наш храм реже. Забавно, что епископство ему «напророчила» в 1990 году Любовь Владимировна Важнова, когда хор репетировал встречу архиерея, готовясь к освящению храма. Батюшка вошел под церковные своды после прозвучавшего славословия «Είς πολλά έτη, δέσποτα (Ис полла эти, дэспота…)», и она обратила на это его внимание.

Оба клироса, отделенные от прихожан невысокими подмостками, находились в центральном приделе. Антифонное пение хоров украшало не только праздничные, но и патриаршие службы.

Говоря о семейных связях, нельзя не упомянуть протоиерея Иоанна Каледу. Ныне он является настоятелем храма Живоначальной Троицы на Грязех, старшим священником СИЗО-3 и окормляет пограничные войска, а начиналось его служение с алтарника в нашем храме. На наших глазах его торжественно рукополагали в диакона, а затем и в священника.

Он не единственный батюшка, взращенный отцом Федором и получивший от него путевку в жизнь, однако чудесным и промыслительным был приход отца Иоанна в наш храм. Майским вечером 1990 года, проходя мимо здания церкви, которое тогда еще принадлежало строительно-монтажному управлению, он восскорбел о «мерзости запустения», а придя домой, с удивлением услышал, что его целый день разыскивает отец Федор, только что ставший настоятелем.

Примечательно, что дед Иоанна Каледы, Владимир Амбарцумов, ныне прославленный как священномученик, тоже пострадал за веру в 1930-х годах, как и Петр Соколов. Более того, святой новомученик был дружен с Пестовыми. Духовная близость установилась и между внуками Пестовых и Амбарцумовых – у отца Федора сложились самые теплые и братские отношения с отцом Иоанном; впрочем, не с ним одним.

«Эта близость проявлялась порой в совпадении оценок, мыслей даже в проповедях. Бывало, я спрашивал у него: “Какие мысли прозвучали в вашей проповеди на поздней Литургии?”. Он отвечал, и мы с удивлением оба отмечали, что я на ранней, а он на поздней Литургии говорили почти одно и то же. И это не потому, что у нас были какие-то общие источники для подготовки, оба мы часто говорили проповеди экспромтом. Батюшка нашел этому такое объяснение: “Как же может быть иначе? – говорил он. – Ведь мы у одного престола служим”», – свидетельствовал замечательный батюшка Константин Татаринцев, ныне настоятель храма Вознесения Господня за Серпуховскими воротами, пришедший в наш храм алтарником, и его приход тоже не обошелся без Промысла Божия.

В начале 1960-х годов его отцу, служившему капитаном войск ПВО, приказали перевезти боеголовки ракет класса «земля–воздух» со склада, располагавшегося в здании нашего храма, в новое хранилище, а церковь, находящуюся в аварийном состоянии, взорвать.

«Когда капитан приступил ко второй части задания, у него защемило сердце, и неверующий советский офицер отказался выполнять приказ», – рассказывает Денис Тыкулов в очерке «Священник, учивший Джохара Дудаева управлять самолетом», опубликованном в интернет-издании «Правмир» 1 сентября 2006 года.

Разумеется, на рапорты с просьбой не уничтожать здание, поданные вышестоящему начальству, никто не отреагировал. Пришлось добиваться через знакомых встречи с главнокомандующим войск ПВО. Церковь была спасена. Спустя много лет, осенью 1992 года, полковник Генштаба Татаринцев, проезжая по Волокаламскому шоссе, «похвастался супруге: “Вон видишь тот храм? Я лет тридцать назад спас его от уничтожения”. – “А ты знаешь, что теперь там твой сын служит?” – ответила супруга. Ошарашены были оба».

Не во всякой семье с такой бережностью и теплотой обращаются друг со другом, как относился настоятель к своему клиру, взять хотя бы традицию поздравлять именинников с днем Ангела. Для каждого из виновников торжества находилось доброе слово – настолько проникновенное, мудрое и одновременно простое, что это надо было слышать. Помимо цветов и просфоры от храма, батюшка еще и от себя лично преподносил какой-нибудь подарок, долго и старательно выбираемый.

Такую же заботу ощущали и прихожане. Храм стоит в окружении огромных спальных районов: Митина, Тушина, Строгина, – где в то время не было своих церквей. Немало прихожан приезжало из Подмосковья: из Дедовска, Красногорска. Не у всех были свои машины, но накануне ночных богослужений на Рождество или на Пасху мы были спокойны – знали: автобусы, заказанные через председателя Тушинского исполкома, всех развезут по домам.

Органичным продолжением церковных торжеств становились детские утренники, неповторимые по своей камерной и в то же время торжественно-праздничной атмосфере. Настоятель сидел в зале вместе со всеми, добродушно взирая на детские выступления, а потом с загадочным видом устраивал викторину, раздавал подарки за правильные ответы, светясь при этом тихой радостью.

Приветливая, лучезарная улыбка почти никогда не сходила с его лица, но кто бы знал, какая самоотдача стояла за внешней легкостью!

Однажды моему сыну потребовалась характеристика для поступления в православную гимназию. «Завтра напишу», – пообещал после субботнего всенощного бдения отец Федор. Наутро после поздней Литургии к нему выстроилась огромная очередь. «Отец Федор…», «отец Федор…», – неслось со всех сторон. Пробираясь от алтаря к выходу через кордон прихожан, он на ходу раздавал благословения, решал чьи-то вопросы, сочувствовал, ободрял, вразумлял, подписывал какие-то бумаги… Словно заряжаясь его неиссякаемой бодростью, утешенные люди отходили от него, сбросив с себя бремя озабоченности, волнения, тревоги, недоумения…

Заряжаясь его неиссякаемой бодростью, люди отходили от него, сбросив с себя бремя тревог

До меня очередь дошла в четвертом часу, и за все это время батюшка ни разу не присел, не передохнул и, разумеется, не перекусил, а впереди – всенощное бдение и молебен. И ведь этот воскресный день был не самым насыщенным в его жизни: помимо всего упомянутого, совершались многочисленные Таинства, требовали немалых нервов административные препоны, а дома ждали любимая Галочка и девять детишек – и так почти десять лет!

Была еще и просветительская работа (в тех же тюрьмах и воинских подразделениях, например). А еще отца Федора часто приглашали выступить по радио, на телевидении. Пару таких выступлений я слышала. Один раз батюшка рассказывал о танках, проползавших мимо храма накануне престольного праздника Преображения во время августовского путча. В другой раз отвечал на вопросы, порой довольно каверзные и лукавые. Однако священник, словно не замечая подвоха и коварства, говорил уверенно, спокойно, убежденно, доброжелательно.

Говорят, отец Федор порой сетовал, что «Господь не дает ему креста». Дело, однако, было не в отсутствии духовной ноши, а в великой силе любви, с которой батюшка ее нес – легко, играючи, не замечая неподъемности бремени, не ощущая его тяжести. Самозабвенно отдавая прихожанам время, здоровье, покой и семейный уют, он не считал подобную самоотдачу жертвой – это была его жизнь.

Способность радовать, утешать, заботиться, верить передалась Федору Соколову генетически. Укорененность в вере, несомненно, сделала его личностью легендарной. Для него, родившегося в глубоко верующей семье, общение с Богом с детства было явлением органичным и делом само собой разумеющимся. Умиляет воспоминание батюшкиной сестры Любови Владимировны Важновой о детских годах, когда они жили в подмосковном Гребневе, где служил их отец.

Морозным зимним вечером, дожидаясь маминого возвращения из Москвы, они, тогда еще дошколята, начинают скучать и тревожиться.

«В детскую голову лезут самые страшные мысли: “А вдруг с мамой что-то случилось?”

– Федя, давай за маму молиться, – предлагаю я.

– Давай.

Он “облачается” и начинает “служить”. Я – за певчую.

– Господи, спаси нашу мамочку, чтобы на нее разбойники не напали!

– Господи, помилуй, – поет хор, то есть я.

– Господи, пошли мамочке скорей наш автобус, а то она замерзает!

– Господи, помилуй».

Немудрено, что из заботливого сына вырос столь же любвеобильный и благопопечительный отец. «Семья отца Федора – это еще один его подвиг. Они с матушкой Галиной родили девять человек, среди которых нет ни одного эгоиста. Я часто бывал в его доме и могу это сказать с уверенностью», – свидетельствовал архиепископ Анатолий.

«Семья отца Федора – это еще один его подвиг»

Примерный отец и муж, батюшка неимоверно радовался рождению новых семей. В дни венчания он словно на крыльях летал по храму и, сияя, приговаривал: «Вот какая у нас радость сегодня!» Со стороны можно было подумать, что он сам идет под венец. Приходские свадьбы стали в храме одной из самых прочных традиций.

Как часто в наши дни приходится содрогаться от эгоистичных высказываний молодоженов (да и уже состоявшихся семейных пар) о необходимости пожить для себя, о нежелании погрязнуть в пеленках-распашонках, об отсутствии материальной базы для чадородия и пр. Надо ли говорить о том, что зачастую уже с рождения дети в подобных семьях неимоверно страдают душой, испытывая иго отверженности?

Отец Федор еще в утробе матери получил такой мощный заряд любви, что смог обогреть им дальних и ближних – всех, кто встречался ему на жизненном пути. Как важно быть долюбленным ребенком!

Его появления на свет с радостью и нетерпением ждали все домочадцы; о нем молились, его любили, и это не могло не вернуться сторицей. Ему было что отдавать миру, приложив к этому подвиг веры и самоотверженности. Семейная атмосфера вселенской гармонии, нелицемерной благожелательности и неоскудевающей любви стала благоприятной почвой для становления чистой, целостной личности, при общении с которой у людей вырастали крылья.

Многогранность его дарований поражала: искренность органично сочеталась в нем с проницательностью, мягкость характера, уступчивость – с твердостью воли, доверчивость, готовность помочь – со строгостью, щедрость – с трезвением, врожденная дипломатичность – с бескомпромиссностью.

Нередко доброту и смирение считают синонимом равнодушного попустительства, безвольной покорности и беспринципной бесхребетности. Не таков был батюшка. Показателен в этом смысле рассказ прихожанки, сын которой сидел в тюрьме по ложному обвинению в убийстве. Судья в открытую требовал взятку, исчислявшуюся многими нулями. Безутешная мать бросилась к настоятелю, умоляя благословить ее на сбор средств. «Никаких денег!» – решительно отрезал он и велел ехать с заявлением в ФСБ: «Может быть, твой сын и сел в тюрьму, чтобы через него явилось возмездие этому судье».

Рисуя в уме страшные картины, женщина ослушалась и, собрав часть денег, отправилась в назначенный день в суд. К ее удивлению, блюститель закона, выскочив на крыльцо, истошно завопил: «Не подходите ко мне! Мне ничего не нужно! Уезжайте!» – и скрылся в здании. Вскоре сына прихожанки оправдали.

Кристально честный, великодушный и снисходительный, отец Федор в то же время никогда не потворствовал греху и подлости, не пасовал перед ними, невзирая на чины и ранги беззаконников, не оставлял неправде места в жизни своих пасомых и, имея великое дерзновение пред Богом, силой своих молитв выстраивал окружающий мир по законам любви, справедливости, честности и чистоты.

Вместе с тем, будучи прирожденным миротворцем, батюшка легко и просто улаживал конфликты, играючи угашал бушующие страсти и неукоснительно следовал наставлению Апостола: «Солнце да не зайдет во гневе вашем» (Еф. 4: 26). Миролюбивый и общительный, даже в случае незначительной размолвки он не находил покоя до тех пор, пока не наступало примирение, и с готовностью первым просил прощения, даже если не был виноват.

Поражало смирение батюшки. Нередко можно было увидеть его на клиросе читающим каноны. «Главный в храме Господь», – не раз говорил он.

«Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби», – это тоже о нем, о нашем настоятеле. Взрослая снисходительность к мелким человеческим слабостям парадоксальным образом соседствовала в нем с детской непосредственностью, а порой и с безобидным озорством. А как чистосердечно умел он радовать подарками и с какой благодарностью их принимать!

Однажды в порыве сделать что-нибудь доброе для храма я попросила у него благословения вышить рушничок для иконы, но не додумалась уточнить размеры.

«Как красиво!» – воскликнул батюшка, но, развернув, увидел, что для украшения образов вышивка не годится (да я и сама поняла это). «М-да, надо было замеры сделать, – смущенно пробормотал он, но, видя мое огорчение, уже весело, утешая меня, добавил: – ну, ничего, найдем применение!»

Наделенный удивительным даром слова, отец Федор произносил настолько яркие, запоминающиеся проповеди, что слова его, лившиеся свободно и проникновенно, сразу ложились на сердце, а некоторые из них, по прошествии многих лет, до сих пор звучат в душе. Они никогда не были абстрактны, но всегда служили мостом между горним миром и нашими буднями; показывали красоту святости, призывали приподняться над рутиной и суетой и в то же время предостерегали от самочинных подвигов сверх меры, от ревности не по разуму.

Однажды он с амвона строго запретил поститься строже, чем предписано церковным уставом, и поведал о девушке-прихожанке, которая довела себя неразумной аскезой до больницы, и столько отеческой тревоги о нас, несмышленых, было в его голосе!

Рассказывал настоятель и притчу о женщине, которая, дав нищему гимнастерку погибшего на войне мужа, сильно горевала, узнав, что тот ее пропил. Во сне же явился ей Христос в пожертвованной гимнастерке.

Неустанно побуждая нас к милости, батюшка не обольщался действительностью и в частных беседах советовал, давая милостыню, прислушиваться к своему сердцу: «Сейчас много обманщиков».

Такой царский, срединный путь просматривался и в его практической деятельности: нигде, даже подле центральных соборов, не стояло столько нищих, сколько у ограды Тушинского храма. Все они брали благословение у настоятеля. Некоторым он просто давал позволение, к иным благоволил. «Однажды ветер был невыносимо сильный. Стою, выбегает из храма сотрудница и подает мне теплый платок: “Укутайтесь, это батюшка Федор подарил”», – с благодарностью вспоминала монахиня Елена, собиравшая деньги на строительство храма в Сибири.

Денежные вопросы батюшка решал весьма деликатно и очень радовался, когда прихожанам нечем было заплатить за требы. «Деньги – это мера нелюбви друг к другу», – говорил он в таких случаях.

Никогда отец Федор не выходил из себя. Лишь однажды увидела я его возбужденным и негодующим – когда ряженый самозванец, облаченный в одежду священника, разгуливал по двору храма и, невзирая на запреты настоятеля, осенял крестным знамением подходивших к нему прихожан. Выйдя на солею, батюшка под страхом прещения строго запретил брать благословение у пройдохи.

Ревностно радея о чистоте веры, священник был настоящим воином Христовым, отважно сражавшимся за души пасомых. Однажды довелось видеть, как у женщины, подошедшей к нему на исповедь, началось беснование. Люди в страхе отпрянули, и только отец Федор оставался невозмутим, читая над несчастной молитвы и не снимая руки с плеча исповедницы.

Ревностно радея о чистоте веры, священник был настоящим воином Христовым

И всех-то он видел, и почти всех по именам знал, и состояние каждого замечал! Соборование. Просторный храм набит до отказа: сотни, много сотен людей… Рядом со мной стоит женщина с посеревшим лицом, которое светлеет после каждого помазывания, но видно, что дается ей это нелегко. «Что, Лида, жарко?» – сочувственно спрашивает отец Федор в середине Таинства.

Обладая ярко выраженной харизмой, батюшка собрал за короткое время столь многочисленную общину, что даже нескольких священников не хватало на всех прихожан. Шутка ли: Великим постом исповедовалось и причащалось, по самым скромным подсчетам, не менее десяти тысяч человек! Да и на обычных воскресных службах долго не иссякал бесконечный человеческий поток, притекавший ко Святой Чаше.

Немудрено поэтому, что на первых порах не редкостью была общая исповедь, особенно в праздничные и предпраздничные дни. До поры до времени она меня не смущала, но постепенно совесть все более и более властно стала требовать детального пересмотра прежней жизни, хоть и основанной на нравственных принципах, но не просвещенной евангельским светом. В один прекрасный момент она представилась мне хижиной, сооруженной на песке, и с тех пор, потеряв покой, я ставила готовиться к генеральной исповеди – сама возможность оказаться татем, тайком перелезающим через церковную ограду, казалась теперь невыносимой.

Однако набралась решимости я не сразу, долго выбирала батюшку, которому предстояло поведать о годах безбожной жизни, и больше всех боялась… отца Федора. Высокий, статный красавец с величественной осанкой, густыми, слегка кудрявящимися, черными, как смоль, волосами, с приветливой улыбкой на слегка смугловатом лице, он казался небожителем, сошедшим с древней византийской иконы.

«А как ты дерзнешь предстать пред Самим Господом, если священника боишься?» – укорила я себя, и этот вопрос решил мою участь. Сгорая от стыда, едва передвигая ватные ноги, подошла я к отцу Федору и, не поднимая глаз, стала обличать внутреннюю неправду усеченной жизни, в которой не было главного – Бога.

– Так-так, – ободряюще приговаривал он, и к великому удивлению, в лице его читалась не брезгливость, но сияющая радость «об одном грешнике кающемся». Еще больше изумилась я на следующий день, когда после Литургии, назвав по имени, отец Федор поманил меня к себе и торжественно вручил девятичинную просфору.

Время от времени я исповедовалась у него и всякий раз получала помощь, поддержку, новый опыт. Несмотря на молодость, он был житейски мудр и одновременно органично прост – ни тени менторства, высокомерия, назидательности, всезнайства…

Как правило, советами батюшки руководил «гений – парадоксов друг». В его одобрении не сквозило ни тени лести, а порицание становилось залогом врачевания или абсолютного искоренения духовной немощи.

Меж тем тлетворный дух времени все сильнее проникал в издательство, где я работала. Однажды мне поручили вычитывать книгу, в которой нет-нет да и проскальзывали антиклерикальные высказывания. Ситуация была непростая: с одной стороны, существовала производственная дисциплина, с другой – совесть не позволяла участвовать в богопротивном деле. Выполнив работу, я приложила к ней свои письменные возражения.

На очередной исповеди я рассказала отцу Федору об этом случае, считая свои действия недостаточными, но он меня утешил: «Да мало ли таких богоборцев! Слава Богу, что Он надоумил вас, как поступить. Впредь просто не ставьте свою подпись под такими текстами». Совет пригодился – книг и статей сомнительного содержания становилось все больше, и умению отказываться от участия «в делах тьмы» приходилось учиться ежедневно.

Первые шаги духовной жизни сопровождались сильным борением помыслов, немало меня смущавшим, но батюшка неизменно ободрял и поддерживал меня: «Боритесь, Людмила, боритесь!»

Один раз, впрочем, он попенял мне и тем самым помог справиться с ситуацией, доселе неподвластной. Связана она была с детским возрастным кризисом сына. Словно стеклянная стена выросла между нами, заставив меня испытывать чувство полнейшего бессилия. Ни требовательность, ни любовь, ни внушительный педагогический опыт – ничто не помогало, и я стала срываться. «А вот этого нельзя», – строго сказал отец Федор, и куда только делась моя беспомощность и отчуждение ребенка!

Вспоминается еще один трогательный эпизод. Племянница, живущая на Севере, собиралась поступать в московский вуз, и ее мать просила приютить девушку. Случись это лет пять назад, я бы без малейшего колебания ответила согласием. Но на дворе стояли 1990-е годы, преступность процветала, тем более в столице, а девочка была хороша собой и пользовалась повышенным вниманием противоположного пола. Удастся ли уследить за ней? Осознавая великую ответственность, я сомневалась в своих силах и возможностях; с другой стороны, нравственное чувство не позволяло ответить отказом. Что делать, я не знала. Зато знал мой сынуля.

В ближайший воскресный день я поджидала его после отпуста во дворе храма. Малыш появился на крыльце, держа за руку отца Федора.

– Ну, за кем там мальчики табунами бегают? – приблизившись, весело спросил батюшка, сияя своей неподражаемой улыбкой.

Выслушав мои соображения, он легко развеял сомнения и осенил широким благословляющим жестом. Словно камень с души свалился, и я с легким сердцем ответила на просьбу родственницы согласием. Правда, приезжать в Москву девочка передумала, но совесть моя была спокойна. А в институт она все же поступила в своем областном центре, поближе к дому; там и судьбу свою нашла.

В 1997 году моего мальчика пригласили алтарничать в храм Успения Пресвятой Богородицы в Троице-Лыкове. Да и где еще было начинать церковное служение ему, крещенному в день Успения? Таким образом, в Тушинском храме мы теперь бывали редко, а необходимость присутствовать, помимо прочего, на службах в гимназическом храме и вовсе лишила нас этой возможности. Примечательно, что первой церковью, где служил отец Федор, тоже был храм Успения Пресвятой Богородицы (правда, не на северо-западе столицы, а в Гончарах).

Погиб батюшка 21 февраля – в день памяти своего небесного покровителя, великомученика Феодора Стратилата. Как плакали все, кто рассказывали мне об этом! Присутствуя на службе в тот день, мои знакомые впоследствии в один голос утверждали, что настоятель предчувствовал свою кончину и, словно прощаясь с прихожанами, в ответной после поздравления речи просил у них прощения и желал величайшего терпения.

Утверждают, что, приходя на могилку батюшки со своими скорбями и нуждами, люди по-прежнему получают от него благодатную помощь, порой совершенно чудесную.

Людмила Колокольцева 20 февраля 2022

Издательство
Сретенского монастыря