Гостем проекта «Говорим» Духовно-просветительского центра Сретенского монастыря стал протоиерей Василий Гелеван, клирик московского храма Благовещения Пресвятой Богородицы в Сокольниках. Отец Василий окормляет военных, заключенных, больных… У батюшки за плечами восемь лет служения в Рио-де-Жанейро.
|
– Отче, Вы родились в городе Хуст в Закарпатье, и по рождению Вы – русин. Потом Вы жили 8 лет в Бразилии, а сейчас служите в Москве. Вы кем себя считаете: бразильцем, русским, русином?
– Конечно, русским.
– А кто такой русин?
– Русский. Так сложилось, что русины живут в Западной Украине, за перевалом Карпат. Я никогда не слышал ни одного дурного слова о русских или о России. Я так вырос и так был воспитан. Для меня совершенно нормально быть русским, хоть и немного дальше от исторических границ России. И мне это во многом помогло. Во-первых, вся наша семья православная. И папа священник, и трое моих братьев священники. Мой дедушка был верен именно Московскому Патриархату. Эти духовные корни уходят в Закарпатье.
– На каком языке говорят русины?
– На русском, только на старинном. Например, палец – это перст, глаз – око, лоб – чело, секира – сокера. Это язык еще Кирилла и Мефодия. Православие в Закарпатье имеет очень глубокие корни и восходит к первым просветителям. Там есть древнейшие монастыри. Там, где я родился, есть два монастыря, которые оказали влияние на мое формирование. Это ближайший к нам Троицкий, он начинается из села Иза. Еще один очень важный в моей жизни – мужской Пантелеймоновский монастырь. Там меня крестили, в этом монастыре богослужения проводятся по уставу Святой Горы Афон. Они начинаются ночью и заканчиваются под утро.
– Отче, перед тем, как Вы стали священником, Вы работали пресс-секретарем митрополита Смоленского. Обычно эту деталь Вашей биографии быстро проговаривают. Но мало кто знает, что на то время митрополитом Смоленским был нынешний Святейший Патриарх Кирилл. Получается, Вы с ним работали вплотную. Могли бы рассказать о Святейшем в ту пору? Каким он был, каким запомнился?
– Прежде всего, он для меня был первым примером пасторского служения. На руках у нашего митрополита, Предстоятеля Церкви, мы все росли. Нас было не так много, и владыка знал каждого. Я приехал из Брянской епархии, всегда видел пример своего отца, но это был приходской уровень богослужения, пения хора, подготовки к проповеди. А в Смоленске увидел другой уровень слова, деятельности, динамики работы. Это был наш эталон служения. Первые проповеди я дерзнул произнести именно там, возле иконы Божией Матери, именуемой «Одигитрия». Оттуда я дрожащим голосом, в том же соборе, где проповедует владыка, говорил проповедь.
Потом были богослужения Великого поста. Митрополит имел обычай каждый год на первой седмице Великого поста оставлять все свои московские заботы на должности председателя Отдела внешних церковных связей, прийти в собор утром, совершить большое богослужение и Великое повечерие. И так каждый день. Если кто-то бывал в этом соборе, то мы пели под иконой святителя Иоанна Милостивого, к нашему клиросу примыкало архиерейское седалище, и владыка всегда был рядом. Он мог оглянуться к нам и сказать: «Повнимательнее». И этого было достаточно, чтобы сосредоточиться. На последнем курсе духовной семинарии я получил благословение помогать владыке во взаимодействии со средствами массовой информации. У меня была возможность совершать поездки, смотреть, как владыка говорит. Допустим, были интервью на улице, среди шума и множества людей. Обычно мы цепенеем, когда включается камера и нужно что-то говорить. Во владыке меня поражала его собранность. Он всегда очень четко и емко говорил и за пару минут мог объяснить всю суть происходящего.
Владыка всегда четко и емко говорил, за пару минут мог объяснить всю суть происходящего
– Вы видели, как Святейший готовится к проповеди?
– В кафедральном соборе в дни первой седмицы он произносил очень яркие проповеди, они потом были напечатаны. Например, толкование молитвы Ефрема Сирина на каждый день недели. Вы помните, что структура восьмеричная. Сначала четыре порока, мы молимся о том, чтобы Господь избавил нас от них, затем идет перечисление четырех добродетелей. Мы просим Бога, чтобы он даровал нам эти добродетели. На каждую отдельную часть владыка говорил целую проповедь со святоотеческими цитатами, с евангельскими фразами. У него в кармане был только маленький клочок бумаги, и там что-то от руки было написано, может быть, тезисы. Не знаю, имело ли это какое-то отношение к проповеди. Это тоже для нас пример. И даже такие великие проповедники, как будущий Предстоятель Церкви, готовятся, тезисно конспектируют. Сейчас я сам также работаю и готовлюсь.
– У Патриарха хорошая память на лица? Он Вас узнает сегодня?
– Хорошая. Узнает и не только сегодня. Святейший по уставу Церкви одновременно и епархиальный архиерей Московской городской епархии, а я священник, клирик епархии. И когда я был еще студентом академии, мы встречались, владыка служил в Духовской церкви Троице-Сергиевой лавры. И, уже будучи диаконом, я сослужил ему там и, будучи мирянином, с ним встречался. Как-то раз мы пришли туда с моей супругой. Катюша тоже выпускница Смоленской семинарии. Мы встретили владыку уже на выходе у крылечка. Он увидел нас обоих и сказал: «Ну, что я вам говорил? Будете вместе». Он знал каждого и каждую.
– Отче, Вы начали свое священническое служение с Рио-де-Жанейро. По прошествии восьми лет, которые Вы там провели, скажите, можно ли сравнивать религиозный тип православного человека там и здесь? Это разное православие?
– И так и так. Сразу после окончания духовной академии я был рукоположен в Лавре. Я себя считаю лаврским диаконом и священником. Я вернулся после в родную Брянскую епархию, где служил тогда мой отец, и первые полтора года служил там. Потом началась моя заграничная командировка, которая оказалась долгосрочной. Мы поехали на восемь лет. Это больше, чем любой консульский срок.
– Вы знали, что едете на восемь лет?
– Нет, никто не знал. Когда я уезжал, то владыка сказал, что отец Василий едет в такой храм, который находится на расстоянии полета пули от Фавел. Это трущобы, непростые места, в которых живут обездоленные люди. Из-за того, что в Бразилии очень ярко выражена социальная разница, эти люди часто занимаются криминальными делами. У них в руках оружие, и они даже стреляли в моего предшественника, который сейчас служит в нескольких шагах от Сретенского монастыря – в храме Живоначальной Троицы в Листах. Это отец Павел Феоктистов. Я видел пробитое окно и простреленную дверь с того самого злосчастного вечера. Вскоре отец Павел уехал, у него закончилась командировка, и приехал я. Мне поначалу было тоже страшно, но потом я вспомнил, как сказано в Евангелии, что и волос не упадет с головы (см.: Мф. 10: 29). А уж коль скоро твоя судьба приехать в Бразилию и здесь закончить свою жизнь, значит, такая воля Божия. Надо довериться. Слово «вера» ведь однокоренное со словом «доверие», поэтому я распрямил спину и с того дня уже ровно ходил по улицам Рио-де-Жанейро. В Бразилии началась наша семейная жизнь. Старшему сыну Лаврентию было два месяца, когда мы переехали. Служили так: матушка пела на клиросе, батюшка стоял у престола. Благо, первым родился мальчик, и была возможность держать его в алтаре на груди и другой рукой водить кадилом. Первые службы проходили совершенно безлюдно.
Надо довериться, слово «вера» ведь однокоренное со словом «доверие»
– Получается, что Ваш сын до восьми лет рос в Бразилии. Личность формируется именно в эти годы. Ему не тяжело было потом перестраиваться в России?
– Тяжело, и дело не только в акклиматизации, а в ментальности. Когда наши дети приехали в нашу русскую школу, то сказали, что какие-то все вокруг злые. Привыкли, что вокруг все улыбаются. Это не значит, что в Бразилии все радужно, там есть свои проблемы. Но там и правда приветливый, южный и ласковый народ. В Бразилии были очень сильные потери от ковида, потому что люди привыкли контактировать физически, обниматься, держаться за руки. Я это заметил, когда учился в Брянском училище культуры. Мы изучали фольклор, и тогда я впервые для себя открыл, что есть некоторая дистанция, которая обусловлена климатом. Даже здесь, в России, мы можем заметить, что на юге люди, когда общаются, неосознанно стоят близко друг к другу. А чем дальше на Север, тем больше люди отдаляются. Там ты никогда не подойдешь близко к человеку, всем комфортнее общаться на дистанции. Наверное, есть этому обоснование в психологии, но в климате точно есть.
– Вы скучали по России?
– Это была не скука. Мне не хватало родителей. Папа и мама остались здесь, и с возрастом только увеличивается чувство, что хочется видеть родителей, быть на свадьбе своей сестры. Я всего три раза за восемь лет побывал дома. Жалко, что не смог приехать на похороны моей любимой бабушки. Жаль, что мой духовник умер, и я не смог побывать на его похоронах. Хотелось пойти исповедоваться у этого батюшки. Когда я вернулся и узнал об этом, то плакал в Новорождественском соборе не только потому, что отец Феофил отошел ко Господу и я его никогда не увижу на земле, а потому, что я такой заброшенный, забытый сижу в Санта-Тереза и жизнь проходит мимо.
Но были вещи еще более важные. Дети в этой комфортной среде росли неправославными людьми. Однажды Лаврентий пришел из своего колледжа и говорит: «Папа, а что такое семья?» Я говорю: «Это мама, я – твой отец и ты». А он говорит, что прочитал в колледже, что семья – это папа и папа, и в книге даже была соответствующая картинка. Когда мы выбирали учебное заведение, я специально уточнил, что это церковная школа. И вот тогда я решил, что нам пора домой. Я хочу, чтобы дети выросли православными и русскими. Во всем 14-миллионном городе наша семья была единственной, где дети между собой говорили на русском. Настолько сильная там ассимиляция и местная культура. Если ты хочешь, чтобы дети говорили на русском, нужно приложить немало усилий. У нас дома было несколько правил. К примеру, можно говорить на португальском только за пределами дома. А когда ты переступил порог, здесь нет других языков, кроме русского. Ульяна как-то пришла и говорит: «Папа, а Лаврентий нарушил правило. Он дома сказал на "попугайском"». Я подумал, а ведь в этом детском слове есть что-то интересное. Дело в том, что на первых картах той земли, которую потом назовут Бразилия, португальцы написали «Terrа de las papagayos» – «земля попугаев». Есть другая версия, которая связана с произрастающим там деревом пау-бразил. Люди, которые занимались промыслом этого дерева, срезали, обрабатывали, доставляли, имели профессию бразилейро. Тогда это были профессионалы, которые работали с деревом. А позднее это стали все жители Бразилии.
У нас были правила: можно говорить на португальском за пределами дома, а здесь нет других языков, кроме русского
– Отче, Рио-де-Жанейро – это католический город. Много ли в нем по-настоящему верующих людей, и в каком состоянии там находится католицизм?
– Меня приятно удивило, что там довольно много молодежи в храмах. Есть на каждом приходе центр по работе с молодежью, совершаются огромные крестные ходы. Молодежь реально наполнила эти храмы. Римско-Католическая Церковь там официальная. Римско-Католический кардинал – это не только духовный, но и политический лидер. Однажды он запретил использовать изображение статуи Христа-Искупителя во время карнавального шествия. К его мнению прислушивается губернатор, и в этот же вечер эта самая статуя с шествия была демонтирована. Она была обернута в черные пакеты, чтобы ее не было видно на репетиции.
Там довольно много молодежи в храмах, она реально наполнила их
Я как православный священник тоже частично имел такую власть. Там такой закон, если ты священник, то твоя подпись на свидетельстве о венчании является официальной подписью. Достаточно только было взять мое свидетельство о венчании, принести к нотариусу, чтобы он подтвердил мою подпись. Так было у нас в России до революции, когда венчание являлось не только духовным Таинством, но еще и законным закреплением своих гражданских отношений. Но такая ситуация больше в южных штатах и в центре Бразилии, а вот на севере, в городах Манаус, Ресифи, уже меньше католиков и больше половины – протестанты. Католическая Церковь там теряет свои позиции.
Бразилия – довольно молодая страна и еще открыта для различного влияния, в том числе православного. Православие в Бразилии действительно очень интересно и привлекательно выглядит. Я приведу несколько примеров бразильцев, которые пришли в православие из католической, протестантской Церкви или из язычества. Например, прихожанин Лукас. Его настоящее имя Алмада, очень популярное в Португалии. Он полицейский, накачанный парень и образованный. Но в какой-то момент он начал искать что-то другое, потому что он не удовлетворился схоластикой. Он был католиком и захотел тайны. И он нашел эту тайну в православии. Ему очень понравилась православная русская икона. Через изучение русской иконы он пришел к мысли найти русский храм в Рио-де-Жанейро. И он пришел к нам на Санта-Тереза и стал нашим прихожанином. Однажды он попросил его покрестить. И я покрестил его в честь святого Луки – первого православного иконописца. Лукас всегда первым приходил в храм и уходил последним.
Храм во имя святой мученицы Зинаиды в Рио-де-Жанейро, район Санта-Тереза
|
Я обращал внимание, что он выглядит несколько изможденно, но он сам не сказал ни одно слова о своей болезни. У него был рак, причем многофазовый, преимущественно брюшной полости. Однажды он пришел и сказал: «Падре, благослови! Я еду на свою историческую родину, завтра у меня плановый медосмотр лечащего врача, а потом я уже взял билеты». Я благословил его, а утром звонит его мама и говорит: «Падре, помолитесь! У Лукаса большие проблемы. Врач осмотрел и не отпустил его из больницы». Я сказал, что мы будем молиться за него. Через час она перезвонила и сказала, что врач считает, что Лукасу осталось жить считанные минуты. Когда они вскрыли его, то увидели, что уже нечего шить. Как выразился доктор, будто у него внутри граната взорвалась. Наутро Лукас отошел ко Господу. Но он успел написать завещание.
Редкий случай, когда человек, умирая, остается в полном сознании. Он размышляет о себе, о своем будущем. Например, свою богатую библиотеку он завещал русскому храму святой Зинаиды. Там была настоящая сокровищница! Когда благочинный приехал и увидел, он так и сказал, что это настоящая жемчужина и нигде в Бразилии ничего подобного нет. Действительно, за эти годы Лукас объездил все ярмарки, блошиные рынки и собрал богатую библиотеку, посвященную русской иконе. Лукас написал так: «Если мои глаза кому-то еще помогут увидеть свет – отдайте их этому человеку. Тому, кому было холодно, отдайте мою кожу. Заберите всё, что еще может послужить людям». Он официально завещал все свое тело. Я сначала смутился, подумав, как же так, ведь это же образ Божий. А потом я вспомнил жития святых, где они вообще просили выбросить их тела собакам. И Лукас также отдал свое тело. На 40 дней в храме сошлись все, кто его любит и помнит, его родители, родные братья. Они рассказали мне, что, будучи полицейским, он был достаточно совестливым человеком, патриотом. Может быть, и вы, услышав эту историю, вздохнете за нашего дорогого любителя русской иконы. Такие случаи из пасторской жизни и самого пастора могут много чему научить, поверьте.
– Давайте вернемся в Россию. Спустя годы Вы оказываетесь клириком Благовещенского храма в Патриаршем подворье при штабе ВДВ. Это, по сути, военный храм. Вы человек мягкий, интеллигентный, до этого жили в Бразилии, и вдруг военная среда. Каково было перестроиться? Насколько сегодня воцерковлена военная среда?
– Из Бразилии я ехал не в военный храм, а в храм Великомученика Димитрия Солунского, куда владыка Пантелеимон (Шатов) меня пригласил в качестве настоятеля. По его рекомендации Святейший Патриарх написал, что он не возражает. Так что я был настоятелем в храме полтора года, и только после этого уже там меня освободили и направили сюда, в военный храм.
Я вернулся настоятелем, но это трудно мне далось. Я не сразу понял, что к чему. В Москве совсем другие правила. В Бразилии было так крохотно, уютно. Приход был как семья, после каждой службы чаепитие. Здесь оказался большой коллектив, большая нагрузка и ответственность. Здесь произошла встреча с отцом Михаилом Васильевым – Царствие Небесное герою нашему, светлая память. Он тогда сказал: «Тебе сначала будет трудно, потому что тебя никто не знает. Кто ты такой, нарисовался из Бразилии? Но потом пройдет год, и скажут про тебя, что ты наш. Пройдет два, и скажут, что ты в доску наш. А три года пройдет, и все офицеры штаба будут считать тебя своим». Отец Михаил говорил с кем-то из контрразведки и рассказал про меня, нового священника из Бразилии. А тот так из-под очков посмотрел на него и спросил: «А что, батюшка, вы можете определить, кто шпион, а кто не шпион». Батюшка стушевался, а я распереживался. Служил я себе в Брянске, служил в Бразилии. Но в военный храм я вообще не просился. Тогда я приехал к отцу Власию, схиархимандриту, Царствие ему Небесное, и сказал: «Батюшка, я не знаю, как там я оказался. Я белая ворона в этом военном храме. Они все военные, по горячим точкам, в орденах». А он говорит: «Слушай, а скажи мне, в этом храме есть престол? Так это же самое главное. А у тебя еще будет много разных прилагательных – заграничный, военный. Но есть имя существительное – священник». Он может быть военным, больничным, тюремным, медийным. И все это временные прилагательные, которые сегодня есть, а завтра нет, а стержень – это священство. Я тогда получил ответ на свой вопрос и дальше уже служил, слава Богу. Я не даю знамени упасть, когда мои батюшки идут в командировку. Так это выглядит сегодня.
В храме Благовещения Пресвятой Богородицы в Сокольниках – главном храме ВДВ
|
– Отче, Вы несете послушание в СИЗО №1 «Матросская тишина»?
– Да, это та же улица, где находится наш храм.
– Что Вам это дало? Могли бы поделиться впечатлениями?
– Не мне судить, насколько я интегрировался в военное или тюремное послушание. Я могу сказать, что есть священники, которые служат там официально. Я просто по-соседски туда хожу и благодарю Бога, что у меня есть возможность еще получить какой-то оттенок для своего пастырского опыта. Там совершенно другая исповедь. Ты видишь человека на распутье, у него под ногами рушится земля, нет фундамента, а впереди – неопределенность. Это СИЗО, а не даже не место, где уже отбывают наказание. В СИЗО только ожидают приговора. И там есть храм иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость». Это икона, в память которой меня рукоположили в иереи 6 октября, поэтому, конечно, это мой день. Конечно, я сразу отозвался в этот храм.
Там все необычно, в полевых условиях. Ты приходишь в камеру, и там тебе не рады, потому что они вообще не знают, зачем ты пришел. Они думают, что под рясой есть погоны. Это у них называется известным библейским словом – халдей. Нужно, чтобы прошло время, чтобы тебя хотя бы не подозревали в этом. Представьте себе ситуацию – эпидемия ковида, все в изоляции, а внутри СИЗО есть помещения, где живут инфицированные. Это получается двойная изоляция, где с ума можно сойти. И ты приходишь, помогаешь, исповедуешь, причащаешь, соборуешь, беседуешь с ними. И какая радость была, когда мы пришли в эту изоляцию внутрь изолятора и просто принесли еловую ветку с шоколадками. Я пришел и поздравил с праздником, обнял и сказал, что молюсь за человека. Я называю такие сложные ситуации в судьбе человека трещиной, когда Господь становится ближе и туда проникает свет. А пока все хорошо, ты закрылся, и Бог тебе больше будто и не нужен. Потом вера твоя уже вырастет, окрепнет и превратится в доверие. Во всяком случае, первый шаг уже сделан. Ты оказался здесь, отрезан от этого мира и от суеты.
Я называю сложные ситуации в судьбе человека трещиной, когда Господь ближе и проникает свет
Я всегда думал, как же начать с ними исповедь, как объяснить, что это такое? Ты думаешь, что это когда человек признает свои ошибки, жалеет о том, что не сделал, а человек там, в СИЗО, говорит совсем о другом. Что у него на катере был мотор в 35 лошадиных сил, он только успел купить себе мотор в 50 сил и не успел даже им попользоваться. И больше всего он жалеет об этом моторе. И нужно еще найти ключ, чтобы человек начал исповедоваться. А когда этот ключ находится, то льются мужские слезы, которые очень дорого стоят, потому что он знает, что сейчас встанет и пойдет в свою камеру, а там будут сидеть парни, которые его осудят за то, что он поплакал, поэтому рядом там есть умывальник и белое вафельное полотенце. Он еще и записку за здравие и упокоение своих родных тебе оставит. Там у меня еще есть святая вода, просфора и духовные книги от брошюр до Евангелия, которые они могут взять с собой «в хату», чтобы продолжить свое воцерковление.
– Отче, Вы еще ходите в больницы, посещали ожоговое отделение и «красную зону». Что Вам дало это служение и постоянное соприкосновение с человеческим горем? Становится ли человек ближе к Богу, находясь на грани жизни и смерти?
– Конечно, становится, по-моему, там открывается истинная глубина. Люди рассказывают такие истории, что волосы становятся дыбом и невольно задумываешься, почему у нас все так глупо? Муж сказал жене, что она некрасивая, а она взяла и бросилась с балкона. Или мама не пустила дочку погулять с подругами, а она нашла в интернете, сколько нужно таблеток, чтобы умереть, и проглотила их. Благо, вовремя позвонила в «скорую помощь», и ее спасли. Это очень серьезная личностная работа, когда ты прививаешь человеку волю к жизни.
|
Расскажу один случай про тушеную капусту. Это было в самом начале ковида. Батюшка ведь являлся связующим звеном между пациентом и родственниками, потому что родным нельзя в палаты, а врачи отвечают очень сухо. Ко мне подходили целыми семьями, дочки, мужья, дети и провожали меня, и спрашивали, как там их мама, а когда возвращался, то рассказывал, что мама сегодня почувствовала запах тушеной капусты, значит, возвратилось обоняние. А этой маме я рассказывал, что скоро у нее родится внучка, а значит, что есть ради чего жить. Мне кажется, каждый должен хоть раз в жизни задать себе вопрос, могу ли я сегодня умереть, и что будет? Как глава семьи, ты ответственен за своих детей. Пока ты жив, ты заботился, но вот ты умер, а сделал ли ты так, чтобы твои дети по миру не пошли? Построил ли им дом? И тогда становится боязно.
Надо иметь крепкую веру и думать о том, как ты предстанешь пред Богом
Вспоминается отец Даниил Сысоев, который тоже был в такой ситуации. И когда матушка спросила его, на кого он их оставит, он ответил с такой верой: «Вы не останетесь одни! Вас Богородица будет защищать». Надо иметь такую же крепкую веру и думать о том, как ты предстанешь пред Богом. Там не будет никаких заступников. Будешь только ты, и это очень страшно, поэтому я прошу молитв и сам молюсь, когда кто-то отошел ко Господу. Воля Божия на все.
Окормление больной коронавирусной инфекцией на дому, Источник: Associated Press/Александр Земляниченко
|
– Отче, Вы ведете «Утро на Спасе», являетесь одним из лиц канала. Как так получилось? Журналистского образования у Вас нет, на телевидении Вы раньше не работали и вдруг так органично вписались в эфиры. Как это произошло?
– Я живу этим и вижу в этом продолжение того, чем я в основном занимаюсь. Для меня эти эфиры – это проповедь. Я готовлюсь к ним, у меня в телефоне есть конспекты, вечерами я сижу и начитываю комментарии к Евангелию. Я всегда подчеркиваю, что там нет моих мыслей, есть святоотеческие мысли, но я их стараюсь адаптировать. Когда я начинал, то для меня был пример ведущей утренней передачи в Бразилии. Восемь лет подряд я просыпался под эту программу, и ведущая меня очень вдохновляла. Как она ведет, как строит разговор с гостем, как подает информацию. Это утреннее настроение я и стараюсь воспроизвести на «Спасе». Мой опыт и характер отчасти формировался там. Для меня самое главное – это любовь, с которой я отдаюсь этому служению. Мне эта программа очень дорога. Когда это только начиналось, меня пригласили на просмотр. Приехал отец Стахий Колотвин, отец Владислав Береговой, и я в очередной раз думал, нужно мне это или нет. Но желание было всегда. И то, что я люблю музыку, языки, люблю читать, моя эмоциональность… У меня есть склонность к языкам, в Закарпатье все знают по четыре языка. Наверное, все это реализуется на канале. С одной стороны, я очень хотел попасть на канал, но я очень не люблю конкуренцию и всегда лучше уступлю – на все воля Божия. Первое время был страх и мандраж. Сейчас я вижу это у гостей, которые приходят. Первые кадры были на адреналине, я был очень напряженным, боялся что-то не так сказать. Хорошо, что это было не в прямом эфире.
Отец Василий готовится к эфиру
|
– Отче, если подвести к итогу все, о чем мы говорили. Вы – сын священника, в Церкви с детства, помните 90-е годы, когда было массовое воцерковление и мода на церковность, служите сейчас и видите, что происходит. Как Вы считаете, церковное возрождение состоялось, затормозилось или переходит в другое качество? Может быть, оно вообще не получилось? Мы построили храмы, а людей мало в Церкви по сравнению с теми же 90-ми годами. Как Вы анализируете для себя эту смену времен?
– Я родился в верующей семье в Закарпатье, но в 1983 году мы переехали в Орел, потом в Брянск. Тогда там была одна епархия. К нам в то время тайком приходили в дом, мы крестили в тазике под покровом ночи. Потом в 90-е годы было до пятидесяти крещаемых. Мне навсегда запомнится крестный ход в Дубровке в нашем храме. Я забрался на колокольню, звоню в колокола и вижу, что идет река людей, у каждого в руке горит свеча. Потом все пошло на спад, и я подумал, что мы упустили момент.
Мы умудрились соблазнить всю страну. Люди реально пришли в Церковь и ушли. Оказалось, все дело не в батюшках и всех людях, которые трудятся в монастырях и храмах, а в человеке, в том, что он ищет. Мы сегодня с вами говорили про доверие. По сути, большой ажиотаж был обусловлен физическими потребностями. Это то, что внутри нас, языческое, его никуда не денешь, и оно легко объяснимо.
Бог – как инструмент для достижения чего-то. Есть конкретные молитвы конкретным святым угодникам Божиим. Есть конкретные модели поведения. Даже пост может стать таким инструментом для достижения чего-то. Нужна помощь, когда болеет ребенок или нужно выбрать жениха или невесту. Всем нужно разное, но им не нужен Бог. Оказывается, что никому не было интересно, как Его зовут, какой Он. Никто не хотел выстроить с Ним личные отношения как с Отцом. Большинство просто получило свое и ушло. А теперь все качественно изменилось. Если кто-то приходит в Церковь, то в поисках именно Бога. Я осознал это в Бразилии, потому что те, кто пришел в храм, там просто герои. Мы с вами привыкли и родились в стране, где есть много храмов, родители крещеные, нас тоже крестили. Мы не задумываемся над тем, как мы богаты и счастливы.
Мы же никогда не задумывались, откуда взялась Библия на русском языке, какой это был титанический труд людей, переводивших сначала с еврейского или греческого, а потом со славянского на русский. Люди работали столетиями, чтобы мы сегодня имели это счастье. Мы подняли этот вопрос на уровень епископской конференции, с Божией помощью создали комиссию и день и ночь работали по переводу Священного Писания и богослужебных текстов.
У меня есть склонность к этому, и Господь меня отправил в эту точку, чтобы я поработал и принес пользу Церкви Христовой. Я знаю точно, если и завтра Господь меня направит, то я буду там трудиться с полной самоотдачей, потому что я знаю, что это даст плоды. Но не все зависит от нас. Сейчас происходит такой тектонический перелом в обществе, который дает мне надежду. Может быть, вы тоже со мной согласитесь, что перед лицом серьезных вызовов все мы меняемся. И те, кто раньше были хладнокровным, теплохладным, легкомысленным, становятся взрослее, серьезнее. Еще вернутся ребята, которые померзли там, в окопах, над которыми взрывались снаряды. Они вернутся совсем другими и внесут свой вклад в формирование мировоззрения нашего общества. Как тогда они вернулись после Великой Отечественной войны, и этого хватило на несколько поколений. Все знали, где черное, а где белое. Мы все едины и все друг на друга влияем. Все то же самое происходит в нашей Церкви и нашей вере. Я уверен, что это по воле Божией происходит, чтобы все отрезвились и стали глубже. Но главное, чтобы мы выжили.
Беседовал Сергей Комаров
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все поля обязательны к заполнению.