Главная > Журнал > Бог и человек > Богословие красоты

Богословие красоты

Алексей Гагинский

Распечатать

Интервью с Алексеем Гагинским о теоэстетике

Алексей Михайлович Гагинский – кандидат философских наук, старший научный сотрудник Института философии Российской академии наук, доцент Московской духовной академии и руководитель проекта «Теоэстетика». Этот проект существует несколько лет – он поддерживал научные теологические исследования, занимался издательской и переводческой деятельностью, организовывал лекции, а сегодня реализует одноименный подкаст. Почему именно «Теоэстетика» и о чем она – в интервью.

– Алексей Михайлович, расскажите, пожалуйста, что такое теоэстетика?

– Теоэстетика – это понимание красоты с точки зрения богословия, то есть того, как богослов или даже, если сказать более дерзновенно, святой человек мог бы воспринимать эстетические феномены. Обращая внимание на все разнообразие земной красоты, нужно не забывать о ее преображающей силе, то есть преображенной, величайшей красоте – священной, связанной с Богом.

В Новое время богословие практически лишается эстетического измерения. Красота остается на уровне прикладных вещей – условно говоря, на уровне конфетных фантиков. Теоэстетика – это возвращение красоты на ее законное место в богословии и культуре в целом и через такую оптику – умение видеть мир преображенными очами.

Бог непостижим. Апостол говорит: «Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин. 1: 18). Бога не то чтобы можно увидеть, но можно подготовить себя к восприятию Божественного, то есть снять какие-то шоры, которые мешают человеку видеть Бога, воспринимать Божественное в мире, препятствуют богообщению. Вот эти вещи теоэстетика успешно преодолевает: человек становится более восприимчивым, более чутким к миру.

Человек становится восприимчивым к святости, к эстетике, к красоте, к добру, к истине – он как бы приближается к любви, наполняется радостью и таким образом занимает ту позицию, с которой уже «можно увидеть Бога» или, точнее говоря, можно почувствовать, что Бог увидел тебя. Здесь есть такой тонкий нюанс: мы не можем видеть Бога в силу того, что мы тварные существа, но Бог может видеть нас – и мы можем почувствовать на себе Его взгляд.

– Теоэстетика предназначена для людей, погруженных в богословскую науку, или же она может быть интересна для любого человека?

– Прежде всего, да, она для богословов. Богословская эстетика, или теоэстетика, – это то, что начинается в интеллектуально сложном богословии. Все это идет именно сверху, с самых богословских высот, которые довольно сложно понять человеку, который не занимался философией и богословием, а также теорией искусства, например. Но вместе с тем самые высокие, самые сложные богословские вещи на самом деле неразрывны с практикой. Например, когда в IV веке велись триадологические споры, имел ли значение для практики вопрос о том, Бог есть Единица или Троица? С одной стороны, можно было бы подумать, что нет: ну спорят богословы из-за одной йоты – единосущный или подобосущный? Какая разница, с точки зрения какого-нибудь рыбака, или пекаря, или мясника? Это же не имеет никакого значения, казалось бы, такие очень отвлеченные вещи. Но на самом деле, как показывает история богословия, за этим стоит сотериология – учение о спасении, а следовательно, и вся жизнь христианина, каждого христианина, независимо от того, кто он по профессии.

Вот и здесь, мы вроде бы говорим о такой абстрактной вещи: «Какая-то красота, какая-то богословская эстетика, какая-то теоэстетика… Все это так отвлеченно и непонятно». Но на самом деле и за этим стоит учение о спасении, потому что теоэстетика говорит о богообщении. И уже поэтому все это имеет прикладное значение. С одной стороны, это утонченное и сложное богословие, а с другой – оно необходимо каждому человеку в жизни.

Что нужно сделать, чтобы это прочувствовать? Прежде всего, «нужно повернуть глаза души». Современные исследователи, когнитивисты, нейропсихологи, говорят о том, что в восприятии человека существуют белые пятна, мы неизбежно пропускаем некоторые вещи, иначе это было бы очень затратно для мозга (все это доказано экспериментально). Главный вопрос: что именно восприятие упускает?

Переводя на наш контекст, если богословие упускает измерение прекрасного, то оно очень сильно теряет, просто начинает пробуксовывать. Задача теоэстетики заключается в том, чтобы этот практический момент вернуть, чтобы заполнить это «белое пятно» восприятия относительно прекрасного. Теоэстетика не говорит о каких-то нововведениях. Она хочет вернуть то, что было раньше, – это абсолютно традиционные, классические для христианского богословия вещи.

Теоэстетика хочет вернуть то, что было раньше, – это абсолютно традиционные, классические для христианского богословия вещи

Например, во II веке Тертуллиан говорил, что Бог сотворил мир для украшения Собственного величия. Это выражение здесь имеет принципиальное значение, потому что это эстетическое восприятие, а, стало быть, все это имеет очень глубокие корни в христианстве. И поэтому в данном случае речь идет не о том, чтобы придумать что-то новое, ввести какие-то новые концепты. Речь идет о том, чтобы исправить некоторые искажения, которые накопились в истории богословия, исправить для того, чтобы эти искажения не мешали развиваться христианской культуре. А это очень важно, потому что христианин имеет право голоса и призван к тому, чтобы преображать этот мир. Но если человек лишен восприятия прекрасного, то он просто не будет знать, в какую сторону двигаться, каким образом этот мир можно преобразить. Он будет зацикливаться на морализаторстве, а это, как показывает практика, не действует.

– Термины, связанные с Вселенскими Соборами, довольно сложны для понимания. Можно ли сформулировать каким-то относительно простым языком эти насущные темы? Что Вы считаете главным в теоэстетике?

– Все люди к чему-то стремятся. В первую очередь – к счастью. Каким образом этого счастья человек может достичь? Он смотрит вокруг, видит серое небо, видит какую-то грязь под ногами, видит чудовищные новости, различные злодеяния, которые вытворяет человечество, и так далее. Если человек вдруг задумается о том, что вообще-то он может стремиться к счастью и его душа на самом деле этого хочет, то он будет искать способы этого достичь. А чтобы идти в сторону счастья, нужно научиться удивляться, удивляться этому миру, этой жизни, нужно научиться находить какие-то жемчужины, которые тут и там спрятаны, которые просто нужно уметь замечать.

Теоэстетика в этом смысле может быть практическим или, я бы даже сказал, терапевтическим руководством, которое помогает человеку исправить восприятие, правильно наметить ориентиры в жизни. Это то, что позволяет сделать христианство действительно привлекательным для человека. Не только этически привлекательным, не только интеллектуально привлекательным, но и в первую очередь эстетически привлекательным. И вот в таком случае человек будет преображаться, его видение мира начнет преображаться, он будет близок к такому ощущению радости, которое дарит христианство. Но вместе с тем у него будут силы противостоять этой злобе сего дня.

Теоэстетика может быть практическим руководством, которое помогает человеку правильно наметить ориентиры в жизни

– Вы сказали про злодеяния. А как через призму теоэстетики мы смотрим на все уродливое, страшное, чудовищное?

– Если есть прекрасное в мире, то зачастую оно оттеняется чем-то уродливым. Если есть добро, то где-то прячется зло. Если есть белый, Божественный свет, то где-то есть и тьма, то есть такая диалектика в мире всегда присутствует. Мы должны преодолевать это практическим путем. Мы видим несовершенство этого мира, но относимся к этому не как к какой-то данности, которая на нас сваливается, как кирпич, но как к некоторому вызову, который нужно преодолеть, мы воспринимаем это как то, что нуждается в исправлении и преображении. Мне кажется, тематика преображения – это то, что очень хорошо связывает тему несовершенства этого мира и ту теоэстетическую оптику, о которой я сказал. Без этого сложно себе представить вообще миссию христианина в этом мире.

К чему он призван? Он призван не только к тому, чтобы как-то уходить в себя, но и к тому, чтобы любить ближнего своего и помогать вообще всему миру, потому что весь мир – это домашнее хозяйство, которое Бог нам вверил, и, соответственно, здесь должен быть порядок. Несовершенство этого мира, его зло и боль – это не то, мимо чего мы должны проходить и делать вид, что не замечаем этого, но скорее то, что мы призваны активно преодолевать.

А где мы должны брать силы для этого преодоления? Что нас будет поддерживать в этой сложной работе? Я думаю, человек, который движется к прекрасному, чувствует в этом движении абсолютную гармонию, и именно это побуждает его преображать мир вокруг себя.

– Как повлияло знакомство с теоэстетикой на Вас?

– Я познакомился с теоэстетикой примерно шесть лет назад. До этого занимался апофатическим богословием, неоплатонизмом, древнегреческой философией и довольно сложным разделом греческой мысли, который называется генология – то есть учение о едином, которое запредельно бытию. По сути, я занимался самыми предельными вещами, на которые в принципе отваживалась интеллектуальная культура, философия и богословие. И в какой-то момент я почувствовал, что для себя исчерпал этот вопрос, то есть я вышел в какую-то позицию абсолютного равновесия.

И вместе с тем я начал чувствовать, что эта позиция меня совершенно не удовлетворяет, потому что нельзя жить исключительно апофатикой. Она выражает Бога через отрицание, описывает Его совершенство, недостижимое для познания человека. Но когда мы достигаем каких-то предельных апофатических высот, мы встаем в такую точку, когда становимся открытыми для восприятия Божественного, однако это восприятие Божественного не может являться в пустоте. И потому этот вакуум, который создает апофатика, должен чем-то заполняться.

И вот именно тогда, когда мне это было нужно, на моем пути появился Александр Солдатов, иконописец и художник, который познакомил меня с теоэстетикой. С тех пор я стал открывать для себя труды швейцарского богослова Ханса Урса фон Бальтазара и многие другие интересные вещи. И постепенно я стал замечать, что я нашел то недостающее звено, которого мне не хватало. Мой вакуум стал заполняться радостью, счастьем и красотой, позитивными вещами, и в конечном итоге это можно назвать любовью. Все это дает теоэстетика. Поэтому я говорю, что теоэстетика – это проект, который нужно реализовать.

Теперь мне стал больше интересен катафатический подход, который раскрывает то, что мы можем сказать о присутствии Бога в мире и в человеческой жизни, который говорит о том, как Бог открывает Себя. Я нашел ту деталь, которой мне не хватало для полноты богословского пазла. И тогда пазл сложился, и теперь у меня есть более или менее цельная философско-богословская концепция, которую у меня пока не доходят руки изложить, но она вызревает во мне, и постепенно, я думаю, я это сделаю.

Беседовал Сергей Витязев

Алексей Гагинский 19 марта 2025

Издательство
Сретенского монастыря