«Прощай, грусть!» и другие рассказы
Книга священника Игоря Сильченкова «"Прощай, грусть!" и другие рассказы» будет интересна всем, кто любит непридуманные рассказы, истории из жизни священников и книги «Зеленой серии надежды».
«Интересно, как православные делают нетленные мощи?»
|
Станица располагалась на возвышенности недалеко от реки. Воду носили на себе ведрами. В начале шестидесятых годов прошлого столетия в этой станице прокладывали водопровод. Он проходил по главной улице. В центре был небольшой пустырь, или, как его называли станичники, майдан, заросший полынью. Старожилы рассказывали, что на этом месте некогда стояла небольшая церковь. Незадолго до революции она обветшала. В станице и окрестных хуторах собирали деньги на строительство новой. Построить ее из-за Гражданской войны не удалось, да и старенькую впоследствии закрыли. Потом создали в ней избу-читальню. Пока люди учились читать и писать, Бог терпел. Но когда там устроили клуб и стали плясать вприсядку, Божие терпение закончилось: здание рухнуло и придавило многих. Однако никто серьезно не пострадал, только сильно перепугались. На этом месте новая власть ничего не построила, как, впрочем, и в других местах станицы.
Старожилы также говорили, что раньше здесь служил отец Серафим. Незадолго до революции он умер, и его похоронили перед алтарем. Могила сравнялась с землей, и место превратилось в пустырь. Было время, когда там рос огромный тополь. Но по весне он сильно пушил, поэтому его спилили. Ветви обрубили на дрова, со стволом справиться не смогли. Так и осталась лежать на майдане эта коряга, или, как здесь говорят, карша.
Траншею для водопровода нужно было прокапывать как раз через этот майдан. Работать пригнали десять человек из райцентра: алкоголиков, тунеядцев, дебоширов и прочих мелких хулиганов, осужденных к принудительным работам на пятнадцать суток. Кроме них, копали мобилизованные: один местный житель, Степан Дубина, и Селя, года три как приехавший откуда-то с Урала. Вероятно, Селя был каким-то ущербным и недобрым. Как это нередко бывает в таких случаях у казаков, его называли не полным именем, а только по кличке, какая к нему прилипла.
Как только землекопы Степан и Селя докопали до середины пустыря, так сразу обнаружили захоронение. Степан остолбенел и не знал, что делать.
– Це ж поганое дило – нарушать покой покойныка.
Селя оживился, глаза у него загорелись:
– Давай я открою гроб, может, там есть чем поживиться.
Не дожидаясь, что на это скажет Степан, он поддел лопатой полуистлевшую крышку и открыл гроб.
– Матерь Божия! Священник, весь целехонький! – Пораженный увиденным, Степан перекрестился.
– Матерь Божия! Священник, весь целехонький!В этот же момент испуганный Селя закричал как животное и кинулся бежать из траншеи.
– Куда, бисов сын! – Степан схватил его за ремень брюк и стащил обратно. – А работать хто?! Чёго орешь як раненый ведьмедь?
– Он на меня глянул одним глазом.
– Ты сказывся чи шо?
– У нас на Урале я от кого-то слышал: если на тебя покойник глянет одним глазом, то он тебя заберет.
– А ты ёму трэба? Дурэнь ты скажэнный.
– Нет, нет, я боюсь. Не хочу помирать, – слезно проблеял Селя.
Пожилые местные жители узнали в погребенном священнике отца Серафима, бывшего настоятеля станичной церкви. Весть быстро разнеслась по станице, начался переполох. К концу того же дня люди сделали новый гроб, переложили мощи и перенесли к станичникам в только что построенную летнюю кухню. Нетленные мощи бывшего настоятеля собрали много жителей станицы и окрестных хуторов. С раннего утра до позднего вечера можно было видеть немалую толпу. Большинство присутствовавших молились, пели церковные песнопения, обращались с молитвенными просьбами к отцу Серафиму. Некоторые приходили из праздного любопытства и выражали недоумение:
– Глянь, целый лежит. Надо же! Если б не увидел, ни за что бы не поверил.
Две женщины с Евангелиями небольшого размера в руках приехали из районного центра, постояли, посмотрели на отца Серафима, вышли и по дороге стали переговариваться:
– Помнишь, в прошлом году на собрании проповедник говорил, что в церквях под видом нетленых мощей лежат куклы? Но мы сейчас сами видели: правда, нетленное тело. Странно. Интересно, как православные делают нетленные мощи?
– Этого они тебе никогда не скажут. Будут говорить, что они их не делают, сами так получаются.
Были у мощей и другие люди, хотя и небольшим числом, но весьма серьезного вида. Они тихо переговаривались между собой:
– Так долго продолжаться не может.
– Да, с этим что-то надо делать.
– Завтра соберемся на экстренное заседание и поставим вопрос: что делать с покойником?
– Как что? Покойников хоронят.
– Все не так просто. Однажды его уже похоронили. И что?
– Да покойника-то похоронить, даже самого сложного, не так уж сложно. Видите, как религиозность поднимается? Вот ее похоронить намного сложней.
– Установку партии вы знаете. Надо действовать решительно и смело. Ладно, товарищи, завтра всё обсудим.
Видите, как религиозность поднимается? Вот ее похоронить намного сложнейПрошел третий день с тех пор, как настоятель таким особенным образом пребывал вместе с паствой. На четвертый станичники обнаружили, что отца Серафима нет. Хозяйка кухни сообщила:
– В полночь приехали какие-то люди, показали мне бумагу и сказали, что уполномочены забрать гроб с телом отца Серафима, что это не моя собственность и что я не имею права препятствовать. Я спросила: «Куда вы его повезете?» Один из них ответил: «Мы отчет даем не вам, мамаша». А другой: «Твое дело – чугуны да ухваты. Не лезь не в свое дело. Знай себя, и хватит с тебя».
|
Теперь станичники роптали: кому помешали мощи отца Серафима?! Кому от этого было плохо?!
Верующие люди хорошо знали кому, однако умели молчать. Они хорошо помнили сталинские репрессии. Даже в этой небольшой станице были такие, кого за незначительные проступки или случайно оброненное слово объявили врагами народа и сослали в Сибирь. К тому же еще не затянулись раны, нанесенные кровавыми хрущевскими репрессиями в Новочеркасске, от которых пострадали и некоторые станичники.
Жители чувствовали себя так, будто их кто-то разом обворовал. Станица жила под впечатлением обретения и утраты мощей. Люди собирались на майдане, делились соображениями, впечатлениями, всем, что было на душе.
Сидя на карше, Степан Дубина рассуждал:
– А я ёго просыв: «Отец Сэрахвым, отвадь мэны от горылкы, бо жынка усёго изругала, да и унутрэ щось-то болыть». Так вот, як-то зараз он мэны явывся у снэ, нычёго ны каже, а тикочки строго смотрэ. Я ёго прошу: «Отец Сэрахвым, благословы горылку нэ пыть». Вын осэныв мэны крэстом, а потом як блымсь крэстом у лоб. Я пэрэпугавси, та як луп глазамы и проснувси. Голова з лоба до макаушкы та до затылку болыть, чуть нэ лопнэ на две половыны. Святой, а дерется. Чуешь, як було? – И он слегка толкнул в бок рядом сидящую знакомую женщину.
– Да ты небось с вечера-то бутылку самогонки выпил, вот у тебя голова и раскалывалась, – ответила та ему.
Он воспринял это как укоризну и недовольно сказал:
– Я рабочий человик, шо не вмыю права выпыть после работы?! Та и горылку пью нэ твою, а свою.
– Ну и болела не моя, а твоя голова. Наверное, помоглось тебе от того полобешника. Что-то давно не видела тебя пьяным.
– Иной раз захочется трохи пропустить, так сразу мерещится перед глазами отец Сэрахвым та крэстом грозыть. Я ж нэ напыться, тильки горло промочить. А вин опять грозыть. Святой, а дерется.
В разговор вступила пенсионерка, бывшая учительница:
– Вы человек простой, и он с вами разговаривает на понятном вам языке. Он не дерется, он вразумляет. Он все-таки святой.
Иной раз захочется трохи пропустить, так сразу мерещится перед глазами отец Сэрахвым та крэстом грозытьДругая пожилая женщина с некоторым огорчением и сомнением сказала:
– Я сомневаюсь, что он святой. У гроба стояла перед ним, плакала, просила: «Помоги, наладь жизнь моей дочери. Зять напьется и издевается над дочкой». Так что ж получилось? На другой день зять ушел, а через своего знакомого передал, чтоб не ждали его больше, даже вещи свои не забрал. Ну, вот как это? Помог? Какой же он святой?!
– А я туби кажу по-русски, воны ж булы ны винчаны и даже нэ регистрированы. Вин же був прыймак-шкоднык[1]. У то ёго отец Сэрахвым и выталкав у шею.
– А я уже много лет болею. Свет белый стал не мил. Боли, слабость, головокружения одолели. Молилась отцу Серафиму, просила помочь. После этого боли стали тише, головокружения прекратились, настроение поднялось. Раньше я на это не обращала внимания, а теперь вижу – дети у меня хорошие, во всем мне помогают. Радостно жить стало. Все-таки он святой: поддержал, ободрил.
– Да ну какой он там святой! – стала возмущаться одна молодая женщина. – У моего брата на работе случились большие неприятности. Так я просила, чтоб помог. До слез просила за любимого братика. Через неделю брата выгнали из комсомола. Что же это за помощь?!
Услышав это, люди притихли и насторожились.
Степан был хоть и не шибко грамотный, но смекалистый. «Уж лучше переменить разговор», – подумал он.
– Цэ хто тамо идэ? – Степан слегка повернул голову и устремил взгляд вдоль улицы.
– Желтобрюх, – ответила пенсионерка, бывшая учительница. Потом, присмотревшись, добавила: – Выпивший.
По улице шел, покачиваясь, мужчина лет пятидесяти. На лысой голове была серая от пыли, помятая старая шляпа. Через ремень брюк свисал большой живот, прикрытый желтой рубашкой навыпуск. Наверное, поэтому к нему и пристала кличка Желтобрюх. У него была скверная черта характера: как выпьет, так ко всем пристает, учит уму-разуму. А как же иначе, он ведь «партеец». Этим и дал повод прилепить кличку.
– Что собрались? Языки чешете про отца Серафима? Вы – несознательные элементы! Темный народ! – начал Желтобрюх пьяные выходки.
– Ты дюжа светлый, – с ироничной усмешкой ответила одна женщина.
– Что ты нас учишь? Ты нам не брат, не сват и не свекор, – стала укорять другая.
– Залил бельмы, так иди домой, – отрезала ему бойкая молодая женщина.
– Я тебя сейчас проучу, – пригрозил Желтобрюх.
Но она его не испугалась.
– Не наглей! А то мой муж тебя как поймает да так проучит, ажна из тебя жужилка потечет.
– Ты к чужим женам не приставай – это может плохо кончиться, – вразумляла его пенсионерка, бывшая учительница.
Он уж и не рад был, что связался с ними, что-то буркнул ругательное и пошел прочь. Некоторое время можно было слышать, как растоптанные брезентовые чувяки хлопали по его пяткам, поднимая пыль.
– Ось, Тарасивна идэ, воду з рэчки тягнэ на суби, жилы рвэ. Скоро будэ водопровид и житы будэ легшэ, – сказал Степан.
– Не верится, что водопровод будет. Всю жизнь на речку с ведрами ходим. Говорят: кляча водовозная. А я уже и не водовозная, – сказала пенсионерка, бывшая учительница.
– Разве на себе много принесешь?! В этом году дождей мало, все почти засохло, – сказала другая.
– На тот год урожай будет хороший. Вода – из вольного[2], – продолжила разговор третья.
– Это как Бог даст. Какая-нибудь болезнь нападет, и хоть сколько воды ни лей, ничего не будет, – сказала пенсионерка, бывшая учительница.
Так вскоре разговор перешел на другую тему, обычную для станичников.
|
Однако о чем бы на станичных посиделках ни говорили, всегда вспоминали отца Серафима: кто о чем его просил и как он откликнулся, святой он или нет. Многие годы вместо храма жители смотрели на пустырь и вместо живого слова священника слушали вой ветра в стеблях горькой полыни, оттого их духовная жизнь оскудела, и не всегда им удавалось отличать добро от зла. Это было самым главным, что порождало спор, и не все могли понять, святой отец Серафим или не святой.
Их духовная жизнь оскудела, и поэтому не всегда им удавалось отличать добро от зла
В ту ночь, когда увезли мощи отца Серафима, случилось и другое происшествие. В полутора километрах от станицы был скотомогильник. Селя работал смотрителем. Там у него была небольшая бытовка, в которой стояли скамейка, маленький столик и было место для хранения инструментов: лопаты и прочего. Около трех часов пополуночи бытовка сгорела дотла. Сгорел заживо и Селя. Люди недоумевали, почему Селя оказался в ночное время на скотомогильнике в бытовке и почему она загорелась. Причины открылись через несколько лет. Власти, чтобы покончить с мощами отца Серафима, убедили Селю похоронить его, но особым образом. При этом говорили:
– Мы знаем, что ты боишься умереть, потому что на тебя одним глазом посмотрел покойник. Так вот, если ты его похоронишь так, что от него ничего не останется, то будешь жить.
Селя, глупый трус, согласился. В ту ночь завезли на скотомогильник бочку негашеной извести и две бочки воды. Велели выкопать могилу, опустить гроб, засыпать негашеной известью, залить водой и засыпать землей. Дали ему сумку, в которой были две бутылки водки, колбаса, сало и прочая снедь, и, улыбаясь, сказали:
– Потом помянешь.
Селя исполнил все, как ему было велено. Потом напился водки, улегся пьяный спать на скамейку, во сне случайно ногой (или кто-то не случайно) свалил непогашенную керосиновую лампу. Бытовка вспыхнула, и все быстро сгорело.
Мощи уничтожили, но вера в Бога, возрожденная их явлением, и почитание отца Серафима остались. Жители долго добивались разрешения на восстановление храма. Однажды несколько станичников были в кафедральном соборе. После службы они встретились с архиереем, обо всем рассказали владыке и просили его благословения восстановить храм в их станице. На что владыка ответил:
– Дорогие мои! Я не то что не могу построить новый храм, порой я не могу удержать что имею. Идет повсеместное закрытие церквей. Власти говорят: «Вот вымрут скоро все бабушки, и в церквях пусто будет»; грозятся по телевидению показать последнего священника. Время такое лукавое пришло, что порой не знаю, хватит ли сил устоять в правде. Помолитесь отцу Серафиму обо мне. Простите, в этом деле помочь не могу. Приезжайте в собор. Буду рад вам всем.
– Владыка, да мы в прошлом году приезжали в собор на Пасху. Вокруг храма стояли дружинники и милиция. Они нас не пустили.
– Знаю, знаю, ничего поделать не могу, – ответил владыка и добавил: – После погребения Господа нашего Иисуса Христа, у Его гроба была поставлена стража тоже в два кольца: от Понтия Пилата и от первосвященника Каиафы. Однако все-таки… – и тут владыка громко, как на Пасху, воскликнул: – Христос воскресе!
– Воистину воскресе! – в один голос громко ответили верующие.
На том владыка благословил станичников в обратный путь.
Водопровод в станице обустроили: поставили три колонки – две по краям улицы, одну в центре. Чаще всего люди ходили за водой на ту, которая была в центре, и называли ее Серафимовской.
[1] Примак-шкодник – мужчина, живущий в семье сожительницы.
[2] Выражение означает, что можно брать без ограничения, сколько хочешь.
13 сентября 2019
Размер пожертвования:
рублей
Пожертвовать
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все поля обязательны к заполнению.