«Прощай, грусть!» и другие рассказы
Книга священника Игоря Сильченкова «"Прощай, грусть!" и другие рассказы» будет интересна всем, кто любит непридуманные рассказы, истории из жизни священников и книги «Зеленой серии надежды».
Не переставать быть благодарным
Памяти архимандрита Антония (Гулиашвили)
В Тбилиси отпели столь многими в Сретенской обители любимого архимандрита Антония (Гулиашвили). 40 лет батюшка окормлялся у отца Иоанна (Крестьянкина), так что, часто гостя в нашем монастыре, делился с братией, и особенно с молодежью-послушниками, духом, опытом, наставлениями, традицией псково-печерского старчества.
Новопреставленного вспоминает послушник Иоанн Шевчук.
Урок высшей математики духа
Меня в свое время назначили келейником отца Антония, когда он приезжал в Москву на лечение. Я, честно говоря, его сначала побаивался – так как внешний его вид, пока ты не познакомишься, не поговоришь, кажется несколько суровым. Я даже пасовал поначалу: строгий, наверно, такой… Меня подбадривали: зри в суть, это всё, мол, видимость. И вот я поехал к батюшке в санаторий. Послушник, которого я сменял, мне всё объяснил: какие когда лекарства принимаются, на какие процедуры когда надо идти…
Поначалу и отец Антоний ко мне присматривался. Первые несколько дней прошли спокойно: мы ходили по врачам, на процедуры. Батюшка уставал. Но характер у него был неугомонный. Это даже при том, что некоторые суставы уже были на металлические аналоги заменены. Но было нечто, в чем отец Антоний не мог себе отказать, – например, одним из его любимых занятий было кормить птиц.
Мы и направились к ближайшему прудику: я держал пакет, отец Антоний разбрасывал на радость тамошних уток пригоршнями хлебные крошки, на которые мы истрепали хлебные составляющие завтрака. Утки подняли просто восторженный гвалт, который был как-то адекватен и батюшкиному чувству радости жизни, хотя внешне он и был очень сдержан. Не обратив внимания на какой-то штырек, поддерживающий ограду, батюшка споткнулся, упав навзничь. У меня было ощущение, что утки разом замолкли.
Слом четырех ребер и шейки бедра, что было чревато очередной железякой в теле. Вызвали «Скорую». Я был так перепуган, что описать не могу. А батюшка сохранял присутствие и даже спокойствие духа. Именно сложные перипетии и обнаруживают, что у нас находится в глубине души… Отец Антоний был невозмутим. Это, казалось, был урок какой-то высшей математики духа: когда вычитаются остатки последнего, что тебя еще держит в этом мире, а ты в плюсе.
Начались мытарства по больницам, операция, реанимация…
Что могло батюшку привести в чувства
Отец Антоний был всегда в молитве. Он и в свои за 80 имел очень светлые ум и память. Даже врачи признавали: «Его в такой форме удерживает молитва». При том что его кололи самыми сильными обезболивающими, которые производят наркотическое действие, он все равно не терял ясности ума, как это у многих бывает.
У батюшки были огромные, прямо-таки внушительные синодики – он их читал неукоснительно каждый день. В том числе в реанимации. Насколько бы плохо ему ни было, он никогда не читал их лежа, даже после замены той самой шейки бедра, когда сидеть невероятно больно. Он садился, надевал на себя епитрахиль, на нос – очки, рядом ставили свечу – это целая история, как мы добились того, чтобы в реанимации разрешили ее зажигать, – и батюшка во всем этом реанимационном пикающем и мигающем антураже часами читал эти нескончаемо возобновляемые имена-имена-имена. Точно все эти люди проходили тут мимо, старались остановиться-задержаться, но их уже поторапливали другие…
И в реанимации он садился (это с переломом шейки бедра!), надевал на себя епитрахиль и принимался за внушительные синодики
Пусть у него и была температура, слабость, дышать тяжело… Но это всё неважно. Это никак не могло ему помешать читать эти драгоценные списки поминаемых. И еще он, конечно, читал всё свое молитвенное правило, кафизмы, Евангелие – без каких-либо скидок на то, что он, считай, при смерти. А на грани жизни и смерти он неоднократно находился.
К смерти отец Антоний относился просто, естественно как-то. Единственное уточнял: «Боюсь умереть без покаяния». Или, бывало, скажет: «Умру – вот это тому-то отдашь, это Валере (его келейник в Грузии), то туда-то вернешь». Буквально обо всем распорядился. Но когда мы поехали в реанимацию, вдруг ожил: «А ты синодики взял?!!» – «Взял», – успокаиваю его, и батюшка снова принял вид тяжело больного человека.
«Хулиган в рясе», или Он мог удивлять
У отца Антония было огромное внутреннее смирение. Хотя внешне он выглядел очень солидно, был даже как-то величественен и грандиозен. С чувством достоинства. Еще и с крутым грузинским характером – это было неотъемлемо от него. Оттого-то он и вступился как-то за честь рясы, которую неизменно называл «ризой Пресвятой Богородицы», и говорил, что ничего в этом мире рясе нельзя предпочитать… Его даже в тюрьму упекли за то, что он в воздух поднял плюнувшего было на его рясу пропагандиста атеизма и бросил его так, что тот застрял в каком-то неудобном во всех смыслах положении… Про отца Антония потом газеты пестрели заголовками: «Хулиган в рясе». Но он был честен и воинственен, это в обществе тогда понятия и ценности перевернуты были.
Рясу называл «ризой Пресвятой Богородицы». А плюнувшего на рясу атеиста поднял и бросил, за что и в тюрьму попал
А батюшка всегда был и оставался невероятно прям, добр внутри. Хотя вид у него был и суровый. Но речь очень мягкая – несмотря на его обещающий чуть ли не грубое словцо вид, – глубока, содержательна. Никаких лишних слов, уж тем более «паразитов», – внятная, ясная и благородно простая. Он был весьма рассудителен – и при этом горячность в нем сохранялась, даже какая-то порывистость, особенно в том, что касалось веры. А что ее в его жизни не касалось?
При всей его самодостаточности он как-то внезапно чуть ли не преданно привязывался к людям – при масштабе его личности, опыта, круга общения, тем не менее даже к таким «соплякам», как мы, послушники-келейники, что ухаживали за ним здесь, в Москве. Он даже ждал нас, мальчишек, когда мы к нему приедем, и не скрывал этого своего ожидания и своей радости при встрече. Это было так ошеломительно. Он мог удивлять.
Вот такие, казалось бы, противоречия вычерчивают его облик и присутствие в этом мире, который сам по себе многое накладывает, калечит, как сейчас говорят – «деформирует» нас, но отец Антоний был ему точно не подвластен. Сам мог мир и людей вокруг преображать.
Спасти маму
Он был как-то потрясающе для обесценивающих всё и вся наших будней аристократичен. При том что еще и его мама родилась уже в эти дикие богоборческие времена, хлебнула всю их тяготу, лишилась родителей, прошла через детдом… Она очень долго оставалась неверующей, даже как-то ожесточенной на весь этот мир. Сына своего единственного очень любила – до того, что вешалась и травилась, когда в семинарию собрался, а потом еще и постриг решил принять.
Но ей и самой батюшка Иоанн (Крестьянкин) предрек, что не умрет, пока не примет монашество. Даже отцу Антонию, уж наверняка верящему в прозорливость отца Иоанна, тем не менее это показалось чем-то невероятным. Но его маме, которая прожила очень долго – около 95–96 лет, – был дан перед смертью этот проблеск освобождения, когда вдруг антиболевой панцирь раскололся и она стала такой, какой Бог ее и задумал, – доброй. Более 40 дней накануне смерти почти ничего не ела, трижды причастилась, отец Антоний ее пособоровал, и от его сыновьих рук она приняла постриг в иночество. С именем Феодосия.
|
Про маму батюшка еще такую историю рассказывал. Она сама была из горячих – русская казачка из Краснодара; отец у него грузин. И вот тот, в ком столько намешано горячей крови, весь день на приходе выслушивает взрывоопасные неурядицы: этому мерещится, что его хотят убить; тут тоже нелады у пары, что чуть ли всё не на ножах: у того ревность, у этой ярость свободы; еще кто-то занаркоманил, так что дома начинается бедлам; а тут свекровь боится, как бы невестке не сказать всё, что она о ней думает… И он весь под напряжением – вот-вот взорвется. Домой приходит… а тут – мама. И тоже – с темпераментом, которым она и его наградила.
Кстати, отец Антоний всегда на отца Иоанна (Крестьянкина) удивлялся: как же он, впуская весь этот хай-вай в себя, не взрывался с силой вышедшей из строя атомной станции (это при его-то объемах окормления)?! Задал как-то этот вопрос батюшке Иоанну, а тот подумал-подумал и, обхватив бороду: «Таким родился», – ответил. Но про себя-то отец Антоний явно такого сказать не мог…
И вот его мама встречает… Она только чиркнет какой-нибудь острой фразой, а он: ба-бах! Та голову опустит, уйдет, расплачется. Как отойдет маленько, он – к ней: так и так. Объяснит, какой у него день тяжелый: «Я же как газовый баллон… набираюсь-набираюсь-набираюсь этой взрывоактивной массы». «Но я же тебе не плитка, чтобы ты разряжался об меня!» – тут уж и та сострит. Оба рассмеются.
Как отец Антоний мог открыть перспективу иной жизни
Нам, келейникам-послушникам, тоже рядом с отцом Антонием все-таки не сказать, чтобы просто уж приходилось. Ты тоже постоянно был в колоссальном напряжении, которое, конечно, дисциплинирует-перестраивает твою душу, но это можно сравнить с костоправством – а если что-то в тебе не так опытом прежней жизни срослось? Может быть, ведь и ломать потребуется…
Мы, послушники-келейники, бывало, и изнывали. Тем более что в реанимации дежуришь сутками, уже и спать хочется, есть, помыслы, недовольство обступают. Но он нам говорил, что тоже всё это сам проходил на практике, так что хотелось выйти из своего угла, где ревешь, и патриарху броду всю по волоску повыдрать.
Он, кстати, всегда мог вот так поддержать-посочувствовать – для него весь этот опыт роста не ушел в прошлое, был актуален. Знаю, он так одному парню, когда тот в ужасе каялся в одном своем грехе, сказал: «Тебе 17, а я этот грех в 14 совершил», – вот так мог снять с души тяжесть, открыть перспективу иной жизни. Потом рассказывал, что молодой человек стал монахом на Афоне. Так и нас отец Антоний утешал: после боли Господь милостью одарит. И его слова всегда оправдывались!
Нас отец Антоний утешал: после боли Господь милостью одарит. И его слова всегда оправдывались!
«Вот меня не будет с вами, – говорил, – и ты поймешь, что не просто так отец Антоний был в твоей жизни. Ты будешь благодарен Богу за то, что у тебя был этот отрезок жизни». При этом он вовсе не возвеличивал себя – наоборот, как-то со скромностью пояснял, что хоть что-то да получишь полезное. Если сейчас это не осознаёшь, потом тебе это откроется. И так надо вообще ко всему и всем в своей жизни относиться. Потому что миром правит Промысл Божий – батюшка часто повторял слова отца Иоанна (Крестьянкина).
Часто мы с отцом Антонием и ночами сидели говорили, часа по три, а то и больше – он так интересно, по-настоящему волнующе душу говорил, цеплял какие-то самые главные струны сердечные, что неизменно уже и тогда возникало чувство благодарности. И еще рядом с ним было острое переживание присутствия Бога в твоей жизни: это Господь тебе послал отца Антония, чтобы он тебе всё это сейчас открыл!
Беспроигрышный подход к жизни
Кстати, по поводу благодарности помню его фразу: «Я по тому, как семинарист берет у меня конфетку, уже могу понять, известно ли ему чувство благодарности». Это помогало трезвиться. Никакая наигранность с ним бы и не прошла. У тебя либо есть чувство благодарности, либо его нет – и от него ничего не скроешь.
Сам он никогда не переставал быть собою и не забывал быть неизменно благодарным всему и всем, кто только на его пути встречался. Даже если люди причиняли ему боль, все равно он их за «благодетелей» своих считал – они его внутренне чем-то обогатили. Такой у него был беспроигрышный подход к жизни.
Отблагодарить всех и каждого старался. Все врачи, которые к нему приходили, если не какой-то дар, духовно значимый, святыньку, то слово доброе, вселяющее силу, надежду получат. Еще кто кого больше врачевал. Или историю какую веселую расскажет для поднятия духа, или просто хотя бы конфетки вручит, но как-то утешит, поддержит человека и в его служении.
Когда он приезжал из Грузии, он привозил с собой невероятное количество чурчхелы – сотни штук. Еще, разумеется, вино. Всем и всюду раздавал. Он не переставал быть благодарным.
Когда Христос посреде нас
Помню, когда мы провожали отца Антония в последний раз, сажали его на поезд, то просто утирали слезы. Батюшка и сам так трогательно прощался с нами – даже взаимно всплакнул. Он очень любил Сретенский монастырь – конечно, любил и Печоры. И мы его все так полюбили! Он нас точно в самое сердце свое принял. Расстаемся и понимаем, что видим его в последний раз. Дорога в один конец. К нам отец Антоний больше не вернется – и сердце сжалось: это бесконечно дорогой нам человек, от которого можно было еще и получать подарки, переданные вот так через поколение, напрямую от отца Иоанна (Крестьянкина).
По батюшке Антонию было видно, что он очень многому от отца Иоанна научился, впитал в себя его дух, наставления. Даже это его обращение – «Деточка моя» – неизменно напоминало об отце Иоанне, и отец Антоний сам вдруг точно становился «деточкой» того, кто его так называл. Это его тоже держало в каком-то точно юном тонусе. Позволяло просто и непосредственно общаться со всеми нами – мальчишками – по-человечески, по-дружески, а не свысока и не овеществляюще-функционально: «подай-принеси». Хотя мы и сами были рады вертеться вокруг.
Именно когда сохраняется такая человечность отношений, ты совершенно невесомо носишься вокруг: одна нога тут, другая там – и просто ликуешь, нет этого сковывающего уныния, когда в тебе видят только робота-чтобы-кому-то-было-удобно, нажимают на тебе кнопки, пусть даже и твоих эмоций, и – уже не ты «вертишься», готовый ближнему, как Самому Христу, послужить, а тобою как-то по-сатанински вращают, осуществляя свои «хочу».
Это совершенно разные картины мира. У отца Антония она всегда была пусть и не по-райски – мы все-таки еще в этом тяжком мире, – но последовательно христоцентрична. Он не умерщвлял, наоборот – освобождал тебя для внутренней духовной жизни.
Дай Бог всем нам встретиться в жизни вечной.
Записала Ольга Орлова
10 февраля 2021
Размер пожертвования:
рублей
Пожертвовать
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все поля обязательны к заполнению.