Отпускаются тебе грехи, чадо…

Из райцентра, куда его выдернули неотложные хозяйственные дела, отец Алексий, настоятель маленького сельского храма, вернулся раньше намеченного срока. На тяжелой металлической двери висела записка: «Ушла на 5 минут. Скоро вернусь».

«Ну погоди, Алевтина, я тебя проучу!» – подумал отец Алексий, увидев, что помощница, дежурящая в храме, опять удрала домой, воспользовавшись его отсутствием.

Затаившись на клиросе, он стал поджидать нерадивую служительницу. Ждать пришлось долго – часа полтора. Наконец дверь застонала-завыла, как обиженный слон, и Алевтина крадучись вошла под своды убогой церквушки. «Алевти-и-на-а, почто храм оставила?» – замогильным голосом, с мистическим подвыванием воззвал батюшка сквозь сложенные рупором руки.

– Свят! Свят! Свят!..

Дежурная завертелась волчком, часто крестясь и испуганно озираясь. Спустившись с клироса, настоятель повторил вопрос уже человеческим голосом, в котором, впрочем, погромыхивали раскаты грома и даже поблeскивали молнии.

– Дак, батюшка, корова-то с утра не доена, хряк не кормлен. А вы всё одно собирались к вечеру вернуться.

– А если бы вор в храм забрался?

– Дак откель здеся ворам взяться? Да и что тут брать?

– И то верно. Эх, Алевтина, Алевтина… Ну что с тобой делать!

Потеряв от страху голову, «правая батюшкина рука» бросилась на абордаж:

– Дак ничего и не делать. Что вы со мной сделаете? А выгнать замыслите, дак и останетесь одне.

И это тоже было чистой правдой. Откуда взять причт церковный, да и прихожан, в вымирающем захолустье, населенном десятком убогих старух? Так что приходилось настоятелю не только храм из руин возрождать, но и быть для своих ветхих прихожанок вместо мамки-няньки, отца-матери и кормильца-поильца, а чаще всего тимуровца. У одной крыша прохудилась: «Залатай, батюшка!». У другой крыльцо развалилось: «Почини, батюшка!». У той корова телится: «Пособи, батюшка!». У другой дрова на исходе: «Наруби, батюшка!».

На службу церковную, правда, исправно ходили, хотя некоторым она заменяла деревенские посиделки на завалинке, где можно косточки перемыть да новости узнать, а иным представлялась концертом, где «больно уж душевно поют». И на том, как говорится, спасибо. А уж о помощи храму, физической или материальной, и речи не шло. Что за сила в старческих немощных руках; и какие там свечи или пожертвования, коль самим с воды на хлеб перебиваться приходится? Впрочем, те, кто худо-бедно справлялся с домашней птицей, скотинкой или небольшим огородиком, продуктов для любимого батюшки не жалели, да только их по пальцам перечесть было можно.

Отец Алексий на судьбу не роптал и беспомощную паству свою, порой безалаберную, порой бестолковую, самозабвенно любил, нередко представляя на месте прихожанок горячо любимую мать, отошедшую в вечность 27 лет назад.

В Петровку – глухое село, затерявшееся в российской глубинке, – он уехал из столицы сразу после ее смерти: не мог видеть соседей, которые довели бедную женщину до инфаркта, хотя и молился об их прощении. Боль от потери давно притупилась, но так не хватало сыну ободряющего материнского взгляда, мудрого совета, понимающей улыбки и ласкового утешения!

Он уехал сюда сразу после смерти мамы: не мог видеть соседей, которые довели ее до инфаркта

Надо сказать, Господь не оставлял Своего верного служителя, который мужественно нес возложенный на него крест. В воскресные и праздничные дни храм был полон: ехали в Петровку отдохнуть от городской суеты, полюбоваться живописными, исконно русскими пейзажами, побывать на богослужении, исполненном трепетного благоговения. К отцу Алексию тянулись люди, истосковавшись по искренности и простоте, по непритворному пониманию и непоказному смирению – всем этим в избытке одарил Бог скромного сельского батюшку.

Алевтина, надерзив настоятелю, предусмотрительно улизнула с глаз долой, от греха подальше, но вновь появилась на пороге, теперь уже шумно и суматошно:

– Батюшка, батюшка, там легковушка приехала! Такая… такая… Вот какая! Вас спрашивают. Пущать или не пущать? А то, может, скажу, что нету вас? Вы же, поди, утомились с дороги…

– Я те дам «не пущать»! – шутливо пригрозил отец Алексий и вышел на улицу. За церковными воротами стояла «ауди» с московскими номерами. Возле нее нервно покуривал лысоватый, добротно одетый мужчина, а в селе царило невиданное оживление.

Хотя слава о батюшке гремела даже в столице и наезжали в Петровку духовные его чада из разных уголков страны, но были они все люди небогатые, в иномарках представительского класса не разъезжали, так что в самой что ни на есть глубинке, почти не тронутой цивилизацией, эта машина вызвала удивление и пристальный интерес.

Настоятель подошел к приезжему:

– Вы меня спрашивали?

Смущенно потоптавшись на месте, словно нерадивый школьник, не знающий урока, мужчина, осипнув от волнения, промямлил:

– Мне бы поисповедаться… Говорят, ваши молитвы чудеса творят…

– Чудеса Бог творит, а я не фокусник и не факир, – строго отрезал отец Алексий. – Хотите жизнь наладить – подвизайтесь в молитве и покаянии, чтобы Господь душу на место поставил.

Крайне редко он бывал так строг, но сердце ему подсказывало, что в данном случае другое лекарство бесполезно.

– Да-да, я понимаю, – с готовностью поддакнул приезжий, по-лягушачьи растягивая рот.

Что-то до жути знакомое было в этой полугримасе-полуулыбке, и почему-то по-детски беззащитной показалась себе душа мужественного духовного воина, закаленного в невидимой брани с кознями демона-искусителя. В последний раз он чувствовал себя беспомощным ребенком на похоронах матери, а до этого…

***

– Лешенька, сыночек, ты плакал? – озабоченно спрашивает мама, с тревогой заглядывая в подозрительно красные глаза пятилетнего ребенка.

– Мамочка, меня Витя дразнил и толкал, а еще он у меня пожарную машинку отнял…

Мама шла к Витькиным родителям, а те что-то кричали в ответ, грубо выталкивая ее из квартиры. В разных вариациях ситуация повторялась, как страшный сон и непрекращающийся кошмар.

Подрастал Витька, а вместе с ним матерели, становясь всё более наглыми и небезопасными, его выходки, перераставшие в любовь сердца. Когда он изрекал непристойности (так называла их мама) – слова, смысла которых Алешенька не знал, но от которых ему делалось стыдно, – большой Витькин рот растягивался в такую же лягушачью улыбку.

Однажды, когда Алеша уже учился в школе, он пришел домой оглушенный: подкараулив его на лестничной площадке, Витька бросил в него петарду, с ушераздирающим треском взорвавшуюся под ногами. Последствия мини-контузии давали себя знать почти неделю, но на сей раз Алеша ничего не сказал маме, привыкнув жалеть ее слабое сердце, а просто записался в секцию рукопашного боя. Приобретенные там навыки научили его бесстрашно смотреть в глаза опасности, поэтому полгода спустя, когда Витька, подкравшись к нему с травматическим ружьем, приставил его к виску и громко крикнул: «Хенде хох!», Алеша неуловимым движением грациозно отстранился, и обидчик, пролетев мимо потенциальной жертвы, грохнулся на пол.

– Вставай с четверенек! – участливо посоветовал Алеша, вложив в свои слова двойной смысл.

В ответ на спокойное предостережение Витька, непонимающе хлопая глазами, с такой же, как сейчас, готовностью услужливо закивал головой. И опять рот его растянулся в знакомой улыбке.

Теперь он опасался нападать в открытую и перешел к тактике партизанской войны, завербовав в союзники своего ровесника Ромку, жившего этажом выше, прямо над Алешиной квартирой. Поджигая двери несчастных соседей, ножом вырезая на откосах непечатный лексикон, они забавлялись чужим страданием, не подозревая, каким тяжелым финансовым бременем их «милые шалости» ложатся на плечи небогатой женщины.

Самую крупную брешь в семейном бюджете пробил увесистый снежок, прицельно запущенный Витькой и Ромкой в оконное стекло. Пришлось всю зиму мерзнуть и копить деньги на новое окно, отказывая себе в необходимом.

Но в один прекрасный день Господь вознаградил страдальцев за долготерпение. Мама с Алешей возвращались из театра, когда к ним подбежал Ромка, еще более трусоватый, чем его друг.

– Тетя, проводите меня, пожалуйста, домой: там большие парни мне угрожают…

– Вот видишь, сыночек, что значит молитва за обидчиков! – сказала мама, доведя Ромку до дверей его квартиры.

Алеша видел. Но для особо непонятливых он держал наготове более веские и убедительные аргументы.

Потом Витьку забрали в армию. Всю ночь гуляла его родня, сотрясая подъезд разухабистой музыкой и неритмичным топотом заплетающихся ног.

На следующий день Витькин отец остановил Алешину маму, измученную бессонной ночью и головной болью. «Наверное, извиниться решил, – подумала женщина. – Слава Богу, совесть проснулась».

– Сколько будет продолжаться это безобразие? – сердито спросил мужчина. – Совсем покоя от вас нет! Сделайте наконец что-нибудь со своей кошечкой! Долго она мявчить будет?

«Мяукать», – мысленно поправила Алешина мама, недоумевая, как умудрились соседи расслышать тихий голос животного в неистовом грохоте рока.

Да, скорее всего это он, Витька-сосед, сейчас переминается с ноги на ногу, ожидая, что священник, словно сказочный волшебник, чудесно преобразит его несложившуюся, незадавшуюся жизнь. Витька-сосед, семья которого довела любимую маму до инфаркта…

Да, это он, Витька-сосед, тот, кто когда-то издевался над ним и его мамой. А сейчас ожидал от священника чуда

Кроткая интеллигентная женщина, она старалась не причинять окружающим никаких, даже малейших неудобств и, живя по евангельским заповедям, учила сына сызмальства думать об окружающих и упражняться в духовном подвиге, отвечая на агрессию любовью. «Угости конфеткой мальчика», – предлагала она трехлетнему малышу, обиженному забиякой-соседом. «Придерживай, сынок, дверь: устают люди на первом этаже слышать эти хлопающие звуки», – наставляла она пятиклассника Алешу.

Только один раз изменила она своим христианским принципам, за что сразу же поплатилась верно настроенная на духовный лад душа. Эстетически чуткая и музыкально одаренная, страдавшая от любой фальшивой ноты, мама терпеть не могла ни рэп, считая его пляской обезьян под пальмами, ни тем более тяжелый рок, ассоциирующийся у нее с преисподней или с содомитской оргией. Какофония звуков, взрывая гармонию в душе, заставляла ее физически страдать. Увы, не было в подъезде ни одного поклонника классической инструментальной музыки или, на худой конец, более-менее приличной эстрады.

– Да чтоб у них магнитофон поломался! – воскликнула она в сердцах после многих лет музыкальной пытки, вставляя кассету с записями Дивны Любоевич в свою «Романтику». Однако верная, безотказная чудо-техника безмолвствовала.

– Ну вот, «не желай другому того, чего себе не желаешь», – кротко сказала мама и заплакала.

Долговременная война, не ею начатая и не ею подогреваемая, не могла не сказаться на слабом и без того здоровье женщины. Пьяный скандал, устроенный Витькиным отцом, стал песчинкой, перевесившей чашу зла на весах судьбы.

В день юбилея маме подарили удивительно нежный образ Пресвятой Богородицы, полный спокойной силы и Нетварного Света. Обрадовавшись дорогому подарку и решив повесить икону на почетном месте, женщина стала тихонько вбивать дюбель, стараясь стучать не слишком громко. Не тут-то было! Сосед прибежал с угрозами и бесчинствовал до тех пор, пока это не надоело другим жильцам подъезда. После этого жить матери оставалось недолго. Она безропотно несла свой крест, зная о скорой кончине и подавая сыну живой урок подлинной веры, великодушия, мудрой доброты и доброй мудрости.

Смерть ее была тиха и кротка, как сама жизнь.

***

По мере того как мужчина изливал душу, батюшка всё более и более убеждался в том, что никакой ошибки нет: перед ним Виктор, обрюзгший, бесформенно оплывший жиром, но все же похожий на себя прежнего.

Он жаловался и жаловался на отчуждение жены и жестокость детей, на непонимание друзей и несправедливость начальства, на хамство молодежи и невоспитанность соседей.

– Не подавали вы детям примеров жестокости? – спросил батюшка, пытаясь направить жалобы в покаянное русло.

– Нет, ни разу!

– Может, вы сами обижали старших?

– Что вы, как можно!

– Издевались ли вы над беззащитными?

– Никогда в жизни! – оскорбился и даже возмутился приезжий.

– Не покушались ли вы на чужую безопасность?

– Упаси Бог!

– Не наносили ль материального урона другим людям?

– Да что я, варвар какой?

– У вас всё? – вздохнув, спросил священник.

– Всё.

– Се, отпускаются тебе грехи, чадо…– сделав над собой усилие и не сомневаясь в том, какое имя сейчас прозвучит, произнес отец Алексий.

– Виктор, – с готовностью выдохнул мужчина.

– Виктор, – уже не удивляясь ничему, повторил батюшка.

Ни на месть, ни на злопамятство он не имел права.



Размер пожертвования: рублей Пожертвовать
Комментарии
Написать комментарий

Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все поля обязательны к заполнению.

Введите текст с картинки:

CAPTCHA
Отправить