Главная > Журнал > Общество > Художник Диодоров: «Я счастлив, когда работаю»

Художник Диодоров: «Я счастлив, когда работаю»

Борис Диодоров

Распечатать

Борис Аркадьевич Диодоров – человек, которому неустанно хочется признаваться в любви. И дело не только в том, что он гениальный художник, имеющий всемирную славу и множество наград. И не только потому, что он оформил более 400 книг, многие из которых пришли к нам в детстве и остались любимыми на всю жизнь. «Дюймовочка», «Снежная королева», «Винни-Пух», «Удивительные путешествия Нильса с дикими гусями», «Аленький цветочек» – счастливые дни знакомства со сказками, где всегда побеждает добро. И, конечно же, Толстой, Тургенев, Блок, Бажов. А еще – добрая улыбка человека с большим сердцем, всегда интересный и душевный разговор в его гостеприимном доме, что хранит портреты замечательных людей, прекрасные воспоминания и атмосферу настоящей, уютной и такой любимой Москвы.

– Борис Аркадьевич, когда-то я прочитала, что человека формируют его первые семь лет жизни: в них есть отражение будущего. И, несомненно, всё начинается с семьи: любовь, вера, понимание того, кто я. А каким было Ваше детство?

– Я часто вспоминаю свое детство. Раньше воспитывали детей начиная с двухлетнего возраста. А кто-то и раньше. Потому что ребенок как губка: он всё впитывает в себя, хорошее и плохое. Он еще не знает, что хорошо, что плохо. Поэтому в том возрасте, когда я еще держался за краешек кровати, папа повесил над кроваткой иллюстрацию сказки «Три поросенка». И с этого времени в моей жизни появились размышления: а как Ниф-Ниф, а как Наф-Наф? У меня спрашивали: он хороший, он плохой? Я отвечал, потому что уже соображал. Мозг уже был подключен к тому, чтобы решать, что такое хорошо, а что плохо. А потом появился и Толстой, что было сложнее и в итоге позволило создать мою библиотеку. Там накопилось много книг, и я с родителями и дедушкой всё время разбирал их содержание. Потом я понял, как это было умно устроено моими родителями. А они просто продолжали то, что было в их детстве. Если в семье плохо, то он уяснит, что так жить и надо. Ведь ребенок растет по подобию. Сегодня, к сожалению, не книга «Война и мир» важна в четыре года, а знание компьютера и других гаджетов. И получается полный бездуховный мир. Но ведь всё поправимо. Поэтому я и делаю музей «Дорога к Пушкину».

Сегодня не книга важна в четыре года, а знание компьютера, гаджетов, получается полный бездуховный мир

Например, сегодня протоиерей Артемий Владимиров, старший священник и духовник Алексеевского ставропигиального женского монастыря Москвы, преподает русский язык детям и пишет методички – как читать Пушкина. Когда его книги попадают к ученикам младших классов, то маленькие просто загораются. Этот метод идет от В. А. Жуковского, который сказал в письме своей племяннице А. П. Елагиной: «Детки подрастают, надо задуматься об учителях». В 2–3 года уже должен быть учитель, но не тот, который сделает из детей всезнаек. Поэтому и говорилось: «Ищи человека». И этим человеком может быть только Божий человек, который работает не за деньги, а за любовь. Другого нет варианта. Человек, говорящий душой, понятен с первых слов. Всё гениальное очень просто. Про учение Христа много написано. Но главное – надо жить по заповеди. А это трудно.

– Когда Вы поняли, что станете художником?

– С двух лет у меня были кисти, бумаги, маленький складной столик. Художники приходили и учили меня рисовать: лошадь спереди, лошадь сзади. Я старался, повторял. Мама рассказывала, как меня брали года в три в троллейбус. У меня был красный бархатный костюм с короткими штанишками и вились белые волосы. На меня обращали внимание и говорили: «Девочка! Как тебя зовут?» Я очень обижался: «Я не девочка, я – Боря». – «Какой хороший симпатичный Боря. А кем ты хочешь быть?» Я отвечал без всякого сомнения: «Художником!» Потому что я уже рисовал. И любил это. И папа был рядом.

– Ваш отец Аркадий Леонидович – художник, имя которого вошло в историю российской культуры. По его эскизам были созданы ордена Нахимова и Ушакова.

– Отец много сделал и кроме этого. Сейчас есть такое слово «дизайн». Папа был великим дизайнером. Он писал шрифты. Компьютеров-то не было. Вообще детство мое было очень насыщенным. Помню 1938 год, мне четыре года. Группе художников Москвы поручили оформить Музей революции. Как всегда аврал. Папа, кроме того, что рисовал, должен был писать. Больше было некому. Мама моя работала в Моспроекте. И папа отпросил ее, чтобы она делала рейсфедером рамочки вокруг шрифтовых планшетов, вокруг этих текстов. Папа позаботился о том, чтобы я был тоже занят. Я так старался, рисуя рамочки, и так переживал, когда немного заехал за черту. Потому что мне доверили! Вот что важно: не сюсюкаться с ребенком, а доверять. Вот градация воспитания до 1917 и после.

В один из дней, когда я пришел домой, папа достал из бумажника 30 рублей. Помню одну очень красивую большую красную бумажку с портретом Ленина. Отец дает мне деньги со словами: «Ты это заработал. Я получаю за работу, и ты тоже». Я спросил: «Зачем?» Рядом стояла тетушка, мамина двоюродная сестра, и говорит: «А ты возьми, купи конфет и угости ими ребят во дворе». Мне эта идея понравилась. Я стал угощать ребят и был самым счастливым человеком: я мог дарить! А люди могли удивляться и радоваться, испытывать уважение к труду, ведь я им рассказывал, что работал. А они не работали. Может быть, кто-то из них и работать стал после этого. Потому что хорошие примеры тоже заразительны. И даже больше, чем плохие. Потом я понял, что родители со мной сделали: вот откуда доброта!

Я стал угощать ребят и был самым счастливым человеком: я мог дарить! вот откуда доброта!

А потом дедушка научил меня переплетать книги. Он работал дома, потому что после революции его сделали главным бухгалтером на Трехгорке. Он поработал до пенсии и ушел, поменяв фамилию, когда была перепись населения. У нас фамилия была Смирновы. Я с ним клеил переплет и своих студентов учу переплетать книги. Могу сделать любой переплет. Всё же это легко передается. И какая радость! Потому что деньги мне ничего не дают. Их всегда бывает столько, сколько нужно. Здесь за этим точно смотрит Бог. Другого объяснения я дать не могу.

– Почему в Вашей творческой жизни победила иллюстрация?

– Дело в том, что я окончил живописный факультет, но мне не хотелось писать завтрак тракториста или ужин комбайнера. Мне было неинтересно заниматься советской тематикой. С первого курса меня стал привлекать Михаил Иванович Курилко, ученик Ильи Репина. К тому же я уже знал Альбрехта Дюрера. И понял, что ничего подобного вокруг я не видел. Хотя в то время Курилко увлекался символистами. Но меня поразило в нем искание смысла жизни. И я ходил к нему на уроки рисования. С ним было очень интересно. Курилко был лично знаком с Матисом. Я тоже увлекался Матисом. Настоящее искусство рождается тогда, когда мы нуждаемся в общении. Когда душа с душой говорит. Я это всегда повторяю. Мне пришлось написать книгу об иллюстрации. И эти слова стали эпиграфом. Другого нет. Искусство без души не может быть. Там именно души и не хватает.

Настоящее искусство рождается тогда, когда мы нуждаемся в общении, когда душа с душой говорит

– Борис Аркадьевич, Вы были взрослым человеком, состоявшимся художником. Приходилось ли перечитывать сказку перед тем, как начать работу над иллюстрациями, или Вы ее просто помнили?

– Перечитывал десять раз в разных переводах. Потом изучал творчество и жизнь автора в это время. Только так найдешь какие-то зацепки. Ведь когда читает ребенок, то одно видение, когда взрослый – другое. Поэтому надо разбирать. Мы же разбираем произведение, мы же не перелистываем. Например, роман «Война и мир». Хотя в компьютере можем книгу по диагонали пробежать. Мы же переворачиваем листики, постигаем фрагментами, потом – целое. Потом перечитываем. А вот уже и понимаем, что хотел сказать автор. А через пять лет понимаем: ах, нет, вот что он хотел сказать! Мы же растем. Настоящее произведение – это и есть жизнь произведения. Оно абсолютно! Мы тоже стремимся к абсолюту. Это нельзя скопировать. Потому что там душа! Вот будешь копировать, и душа уйдет. Художникам-профессионалам и всем другим профи понятно: музыкант одни и те же ноты играет, но одного слушать не можешь, а другой, третий открывает такие интонации, что ты почему-то начинаешь плакать. А потом вдруг узнаёшь, что Бах сказал: «В моей музыке вы не найдете ни одной злой ноты». Оказывается, бывают злые ноты. И начинаешь слушать эту музыку как-то по-другому. Поэтому жизнь бесконечна.

– Борис Аркадьевич, Вы помните Москву Вашего детства.

– До 1938 года на Садовом кольце был большой бульвар. И ходили трамваи, ездили извозчики, которые не грохотали, так как имели резиновые колеса. В каждом доме был свой дворник. Ты просыпался утром, а уже всё полито, уже всё чистенько. Цвели сирень и каштаны. Наш двор располагался там, где стоит АПН, которое его и заасфальтировало. И вот там находился генеральский домик и во дворе фонтан, подъезды с крыльцами. Такая была красота! Правда, было много дровяных сараев, но это было нашим местом «развития».

– Сегодня в современной Москве Вам чего-то не хватает?

– Если говорить об архитектуре, то мне жалко, что выдвиженцы, безграмотное поколение, рушат подлинные вещи истории и искусства. Мне жалко, когда особняки, построенные великими архитекторами, рушат. Помню, как в хрущевское время в центре начали ставить блочные дома. Потерь было очень много: особенно когда уничтожались храмы. Но появился Лужков – человек восстановивший Храм Христа Спасителя. Мой знакомый архитектор, автор этого проекта, говорил: «Из чего Россия должна выстраиваться заново? Без Храма Христа Спасителя, подумал, нельзя, потому что там произошло чудовищное надругательство. Это был символ России. И когда Каганович взорвал, а потом еще и устроили бассейн, я думал, что если всего этого не исправить, то вряд ли чего-то получится». И вот нашелся человек, который это сделал. Легко ли было восстанавливать Храм Христа Спасителя? Конечно, нет. К слову, все художники там работали бесплатно.

– Вы знаете, в какой церкви Вас крестили?

– Конечно, знаю. Николы в Хамовниках. Моя бабушка туда ходила каждый день. И еще бабушка меня часто причащала в Обыденской церкви. Потом я узнал, что эта церковь Трубецких и Глебовых.

– Вы были крещенным, но когда были школьником, студентом, наверное, тогда вера не занимала много места в Вашем сердце.

– Меня берегли. Школьная жизнь, пионер, физорг. Помню, я пришел домой в классе в 5-ом, когда проходили Сталинскую конституцию, в которой было много чего сказано, в том числе – каждому по потребности. Я рассказал это дедушке. Он слушал меня, слушал, потом сказал: «Знаешь, Борька, что я тебе желаю? Не умней!» На что я обиделся. Я ему рассказывал про хорошую жизнь, а он мне – не умней. Я же верил! Но надо сказать, что пропаганда тогда работала хорошо.

– А как пришла глубокая вера в Бога?

– Во мне всегда были главные постулаты веры. А вот вера… Я читал, я понимал. У меня было много духовников. Это было уже институтское время и позже. Я дружил с архимандритом Пименом, настоятелем Троице-Сергиевой лавры. Его очень любил патриарх Алексий. Там, где трапезная комната, сбоку – патриаршие покои. Там я гостил, и мы много говорили. Умом я многое понимал, но скорее всего – не всё. Почему? Потому что понять – это значит почувствовать. Какие-то вещи я чувствовал. Я всегда видел препоны, которые были неудобными. Помню 1957 год, фестиваль. Я учился в Суриковском. И мы с будущей моей женой и еще несколькими ребятами приезжали в Лавру. Нас там местные бабушки не очень радушно встретили. Однажды были на Пасху ночью. На территории были агитпункты и мальчики, работающие с населением по комсомольскому заданию. Владыка Пимен говорил: «Те-то понятно, что враги. А тетушки – все местные. Но выгнать их нельзя. Научить вежливости нельзя». Конечно, и тогда мы старались жить по заповедям, что главное. А что еще мешало мне в жизни? У меня не было времени. У меня всё время были задачи: кому-то что-то сделать. Свои планы вынашивал, денно и нощно работал. Не ради денег. Даже когда просили.

– Не самый оригинальный вопрос: Вы поняли, что такое любовь? Ведь в жизни она не каждому посылается Богом.

– Любовь – это просто желание отдать. Именно отдать. Там, где я что-то хочу получить за любовь, это не любовь. Даже обладание – это не любовь, а инстинкт. Но если это любовь, ты любишь душу человека. Душа с душою говорит. Когда это совпадает, то и получается одна плоть. Тогда рождается радость. Вот она и любовь. Знаете, владыка Питирим считал, когда люди находят друг друга и создается семья, то представляется третий Ангел.

Любовь – это желание отдать

– Скажите, что Вам давала и дает дружба с людьми, которые служат Богу?

– Любовь. Вот приходит отец Артемий, причащает нас. Хотя у него тоже может не быть времени. Но он такой светлый, чистый. Сам как ребенок. И с ним хочется быть таким же, убрать от себя разные мысли, которые не дают покоя. Знаете, когда делаешь что-то общественное, то зла много набирается. А переносить всё надо со спокойной душой.

– Феномен счастья сложно постичь. А счастливые люди говорят, что так просто найти это самое счастье.

– Я был счастливым ребенком. Мне всегда было интересно с тем, что меня окружало. Дедушка был библиофилом. Поэтому он меня учил, как надо обращаться с настоящими книжными явлениями. Вспоминаю, когда мне исполнилось четыре года, дедушка заставил меня вымыть руки и сесть за стол с крахмальной белой скатертью. Вынул из шифоньера том «Войны и мира» в прекрасном юбилейном издании Сытина 1912 года. Книга была толстой, в переплете черной кожи с рельефом, с плотной бумагой. Иллюстрации были наклеены на картон и прикрыты папиросной бумагой. Помню, что у меня зародилось чувство торжества и восторга. А знакомство – чем-то значительным и неповторимым. Дедушка показал мне, как надо поднимать папиросную бумагу. И я входил в мир мне до этого незнакомый и невиданный, насыщенный такими деталями, которые открывались мне постепенно. Иллюстрации этой книги – особая тема. Это было для меня первым вводом в мир настоящей иллюстрации, а не просто искусства. И этот мир был волшебным, намного интереснее всего окружавшего меня до тех пор. Клянусь, это было потрясением на всю мою жизнь.

«Война и мир» была для меня первым вводом в мир настоящей иллюстрации, волшебный, намного интереснее всего окружавшего меня

А потрясением и счастьем для меня, как для художника, стал Дюрер, когда я увидел его «Меланхолию». Потом увидел работы Курилко. Но Дюрер! Он же человек. Надо стремиться к этому идеалу в творчестве. Каждые день и ночь. Никуда не выходя. Когда его спросили: «Разве может человек за жизнь сделать так много прекрасных вещей?» Он ответил: «Может. Просто я никуда не спешу». У него было только одно святое дело по любви. Потому что если ты не полюбишь, то, значит, это будет каторга и тебя кто-то должен будет заставлять это делать. Когда меня спрашивают: «Почему ты не отдыхал?» Я говорю: «Да я в работе отдыхаю». Я просто негодовал, когда меня кто-то в молодости увозил на море пузо греть. Я счастлив, когда работаю.

– Может быть, Вы знаете, откуда приходят радости в нашу жизнь?

– Знаете, когда я жил в деревне, мне хватало времени и на работу, и на сельское хозяйство. Я всё время был рад. Даже одна шутка появилась. Когда меня спрашивали: «Ну что ты больше всего любишь? Какое твое главное дело жизни?» Я отвечал: «Я рыбак. А потом – художник». Я любил вставать рано утром и видеть пробуждение природы. Особенно сидеть с удочкой. Ты ловишь, а там бобр вылез. И на тебя смотрит. Или утка летит. Вот откуда берутся радости жизни. Всё действительно просто.

– Вы бываете в Сретенском монастыре?

– Я давно там не был. Но знаю, как Сретенский монастырь дивно преобразился. Я смотрел фотографии. Знаете, в этом монастыре работает моя ученица Татьяна Карп, она талантливый живописец, пишет иконы. Многие мои студенты верующие. Значит, вот и начался золотой век России.

– Борис Аркадьевич, в Вас много любви. Вы любите жизнь и людей. Любите творчество. Любите безвозмездно отдавать себя всему, чем занимаетесь.

– Да, в этом и есть счастье человека.

Беседовала Ольга Сокиркина

Борис Диодоров 25 января 2022

Издательство
Сретенского монастыря