«Старец сказал: “Вы снимите фильм о Паисии Святогорце”»

Беседа с кинорежиссером Александром Куприным

Режиссер-документалист Александр Куприн знаком миллионам зрителей по фильму «Паисий Святогорец». Документальная картина разлетелась в сети моментально, и до сих пор ее перезаливают с одного Ютуб-канала на другой. Но многосерийный фильм о загадочном греческом святом – это труд уже состоявшегося мастера. А первое серьезное признание он получил более тридцати лет назад.

Мы встретились с режиссером Александром Куприным в храме святых Космы и Дамиана. В полной тишине, стараясь не говорить слишком громко, мы беседовали о том, почему и как был снят этот фильм, как делалась каждая из серий и чем они отличаются друг от друга, о роли музыки, цвета и света… А еще о новых сериях фильма о старце и о том, что тормозит работу над ними. И о кино духовном и кино разрушительном. И о том, какой страшный случай заставил режиссера креститься в 37 лет.

1. Александр Куприн.jpg
Александр Куприн

«Комплекс полноценности»

– Александр, расскажите, как вы начинали. Сколько вам было лет, когда вы поняли, что хотите быть режиссером, снимать фильмы?

– Желание появилось в классе восьмом или седьмом. Тогда не было возможности снимать фильмы, я делал записи на магнитофон – меня отец научил. А первый фильм я снял в 1985 году. И за него сразу получил Гран-при на фестивале «Дебют», мне тогда было 23 года. В зале сидели мой отец, родственники. Они, конечно, сомневались в моем профессиональном выборе, а тут убедились, что я действительно могу быть режиссером.

Не знаю, как решил снимать фильмы. Наверное, родился таким. Я воспитывался больше на кинематографе, чем на книгах. В некоторых семьях приняты какие-то духовные занятия с детьми или занятия ремеслом: родители, бывает, машины детям разбирают и собирают… Меня это вообще не интересовало. Я, к сожалению, оказался «одномерной» личностью и решил свою жизнь посвятить кино, так получилось. Первый фильм был, правда, игровой: «Танец на всю ночь».

– И за него вы получили Гран-при на фестивале «Дебют»?

– Да, главный приз. На этом фестивале было много удивительного. Разные студии представляли свои фильмы, потом проходило собрание Клуба кинолюбителей – был такой клуб в Москве. Наша любительская киностудия была при Московском электроламповом заводе. Я пошел туда, потому что там была камера, была пленка, и все это бесплатно. Мы сделали и выставили на конкурс три фильма: один мой, один – Алана Дзарасова, а один наш общий. Система тогда была такая: жюри смотрело фильмы, не зная, чьи они. То есть всё было абсолютно объективно. И мы получили первое, второе и третье место на этом фестивале: мой фильм получил Гран-при, фильм Алана Дзарасова – второе место, а наш общий фильм – третье. Этот наш общий фильм назывался «Революционный этюд». Все эти фильмы были игровыми. Такой вот у меня был триумф. С тех пор у меня «комплекс полноценности».

– «Комплекс полноценности» необходим художнику?

– Да. Я абсолютно убежден, что делаю, во-первых, нужное людям, а во-вторых, у меня получится.

– Безусловно, для творца важно это осознать. Ведь немало людей, которые себя ищут или уже нашли, но не имеют поддержки со стороны.

– Ну, со мной таких, как говорят, «обломов» не произошло. В личной жизни, в деньгах, в чем-то еще были провалы, ошибки, а работа в кино постоянно шла поступательная.

Снять фильм как послушание

Паисий Святогорец
(1 серия)


– Я пересматривал ваш фильм «Паисий Святогорец» несколько раз, все семь серий. Фильм оставляет какое-то непередаваемое ощущение легкости. Как возникла идея снимать эту картину? Почему выбор пал именно на этого подвижника? Ведь тогда старец Паисий не был еще причислен к лику святых.

– Это не я выбирал – меня выбрали. Как-то игумен Киприан (Ященко), один из инициаторов фестиваля «Лучезарный Ангел», вызвал меня… Я был знаком с отцом Киприаном, принимал участие в фестивале, получил награду за свой фильм… Так вот, он меня вызвал, сказал, что неплохо бы сделать телевизионный православный канал. Я ответил: «Да не вопрос».

– Всего-то!

– Но вообще-то, заметил я, уже существуют такие каналы. Был тогда «Глас», потом «Радость моя», «Спас». Он сказал: «Нам нужен свой канал. Правильное, доброе кино». И я написал концепцию, какое-то время ее обсуждали. Но на этом все закончилось, как обычно бывает. А потом отец Киприан вдруг позвонил спустя несколько лет и сказал, что предлагает мне снять фильм о старце Паисии. Это было в году 2010-м или 2011-м. Я спросил: «А кто это – старец Паисий?» – «Монах, жил на Афоне». Я говорю: «Можно будет взять у него интервью?» – «Нет. Он умер в 1994 году». Он мне дал книжку – житие старца, чтобы я его прочитал. А я вообще не люблю читать…

– Не любите читать? Вы серьезно?

– Абсолютно. У меня в какой-то момент стало портиться зрение, а я не осознавал этого, и мне казалось, что мне все меньше и меньше нравится читать. А когда я все понял, уже было поздно.

Так вот, отец Киприан дал мне житие, через неделю позвонил и спрашивает: «Ну как, прочел?» «Нет, – отвечаю, – не могу». – «Тогда мы найдем другого режиссера». Ну ладно… Но он мне еще раз позвонил. Дело в том, что игумен Киприан был на Афоне (он туда ездит регулярно), там встречался с афонским старцем – прозорливцем. На Афоне много удивительных людей живет. И старец сказал отцу Киприану: «Вы снимете фильм про Паисия Святогорца».

Отец Киприан посчитал, что я должен это сделать, назначил мне снять фильм как послушание. Я прочитал ту книгу, которую он мне дал, – «Житие старца Паисия», и она оказала на меня очень сильное воздействие. И это чувство, о котором вы сказали, – чувство какой-то легкости, какой-то близости ‒ у меня постоянно возникало: когда я читал эту книгу, все время прямо летал. Причем я так летал, что мне было просто страшно.

Читая «Житие старца Паисия», я все время прямо «летал» – и с этим чувством сверялся, когда снимал фильм

– Такое воздействие на вас, человека с творческим мышлением, оказало житие старца Паисия!

– Когда я читал, я все видел как некий визуальный ряд… Конечно, книга оказала сильнейшее психофизическое воздействие. Я потом старался это художественными средствами передать в фильме. И какую-то небольшую часть я передал. Смотрите: был афонский старец, который уже знал, что будет фильм, он благословил это; был отец Киприан, который почему-то был абсолютно убежден, что это я должен делать. И был старец Паисий, который дал мне духовную поддержку через эту книгу, причем дал сразу состояние, которое надо было передать с помощью этого фильма. И когда я снимал – а половину фильма я снял сам как оператор, – я сверялся с этим чувством, я все время в нем как бы присутствовал. Причем не то чтобы я тестировал, нет. Это чувство такое приятное, что если у меня его не было, то мне казалось, что что-то не так, и я добивался, чтобы оно снова появилось. И вот это взаимодействие и создало фильм.

Но, конечно, когда мы снимали, молились целые монастыри, чтобы все получилось. А старец Паисий тогда шел к святости, и было понятно, что такой фильм нужен. Собирали свидетельства. Так сошлось все в одно для того, чтобы фильм получился.

«Режиссер должен быть тоже немножко провидцем»

Паисий Святогорец 
(2 серия)


– Ваш фильм повлиял на популяризацию личности старца Паисия Святогорца в России. Но почему именно так: приезжает в Грецию человек из России и снимает фильм про грека? У греков, что, мало своих режиссеров?

– Я не знаю почему. Мне поручили снять такой фильм, я и снимал. Мы возвращаемся к тому, о чем вы спрашивали в начале беседы: как я выбрал эту тему. Никак не выбрал. Меня выбрали. Потом, когда меня уже выбрали, я посмотрел, как греки делают кино, посмотрел некоторые поделки греков о старце Паисии – это был просто страх с ружьем. Я не знаю, что это такое: фотографии старца Паисия, летающие с помощью спецэффектов, Афон, море… И от начала до конца – византийское пение, которое, если послушать… это как сказал один монах: «Тяжело мне дается византийское пение, особенно когда я стою на службе. Ну воют и воют».

– И все было неестественно?

– Я просто хотел сделать фильм об этом человеке, которого волею судеб я стал хорошо чувствовать. Хотел сделать хороший фильм. Потому что все равно ведь сделают, но могут сделать плохо. У меня всегда было такое ощущение, что мне нужно сделать фильм о каком-то человеке, который мне иногда даже не очень интересен, сделать просто потому, что другие сделают плохо.

– Вот как?

– Да. Так что почему именно я, а не греки? Нипочему. Фильм, наверное, потому и получился, что это было просто предначертано. Потому что тот старец на Афоне знал, что именно я именно этот фильм сделаю, он это все видел. Я вообще считаю, что режиссер должен быть тоже немножко провидцем, он должен в контакте с духом ощутить в будущем этот фильм свой в идеальном виде, как бы даже его посмотреть немножко.

– Любой художник как бы немножко с другой планеты. Я думаю, это так работает.

– Может быть. Но он скорее не с другой планеты. Художник – это космонавт: он туда-сюда летает. И порой прилетает, посмотрит, опишет и улетает, так ничего и не поняв. А зрители смотрят и понимают.

Святой старец и… экзистенциализм

– Старец Паисий сейчас, наверное, один из ваших любимых святых? У вас теперь такое близкое, можно сказать, знакомство.

– Ну… не знаю. У меня среди святых нет любимчиков. Со святыми все наоборот: ты чувствуешь, какой святой тебя больше любит, и с ним имеешь контакт и общение какое-то. У меня нет ощущения, что старец Паисий меня прямо-таки сильно любит. Я к нему обращался… Может быть, я с ним столько времени провел, что он от меня устал. Ведь вот иконы… и это не мы к ним приходим, а они к нам приходят. Святые. Каждая икона – это окно, но не туда, а оттуда. Поэтому у меня нет любимого святого.

Это не мы к святым приходим, а они к нам. И каждая икона – это окно, но не туда, а оттуда

– Не та история?

– Не та история, нет. Тебя какие-то святые выбирают и начинают с тобой общаться. Но как минимум ты о них должен знать, конечно. Как старец Паисий: он помогал многим людям, но когда они к нему приходили. А если он о них ничего не знал и они о нем ничего не знали, трудно помочь.

– А, на ваш взгляд, каким святой Паисий был человеком? Даже не как святой. Вот, например, он мог быть строгим, жестким?

– Он был очень цельной личностью. Он шел по своему пути к монашеству с детства. Как только себя ощутил, как только себя понял, так и пошел. Во-первых, он никуда не сворачивал, он себя не предавал. И даже когда у него были искушения в храме, на Афоне, он сразу пошел и обо всех своих искушениях, обо всем, что с ним было, рассказал. Его даже с Афона не выгнали, но просили уехать, потому что такие искушения. Я так понимаю. Во-вторых, старец Паисий был гением.

– В духовной жизни?

– Гений в духовной жизни и в своей человеческой жизни. Он был гением в человеческой жизни, в своих поступках, которые он совершал, ‒ это поступки, каких люди не совершают. Он делал какие-то вещи, которые люди обычно не делают.

– Вы имеете в виду его домонашеский период? Его службу в армии, когда он уступил место в окопе другому, а сам оказался без прикрытия, рискуя быть убитым?

– Да, да, да. Это как быть на войне и никого не убить. Быть на войне и не жалеть себя: пусть лучше меня убьют, чем убьют молодых ребят. Во-первых, они чуть помоложе, а во-вторых, у них есть жены, у них есть дети, им вернуться надо. Господь примет меня как жертву ради этого человека.

Есть у Альбера Камю роман «Посторонний». Он вызвал читательский интерес очень необычным способом: показал человека, который поступает не так и является не таким. И было просто интересно читать, потому что это была другая личность, которая поступает не так. Драматургия была в том, что было очень важно и интересно за ним следить как за другим. Ощутить другого. Вот для меня тоже такой экзистенциальный момент в драматургии этого фильма есть. Есть легкое чувство, а есть качественно совершенно другой, продуманный драматургический ход, который я использовал, и он не из духовной сферы мною взят, а из французского экзистенциализма, и еще есть у меня размышления. Потому что в фильме должна быть драматургия обязательно: мы должны за чем-то следить. И в Америке старец Паисий нравится многим женщинам и девушкам, потому что он – личность, потому что он другой. Он настолько другой, что понимаешь: ты можешь освободиться от желания ему подражать. Ты можешь просто его воспринимать.

У Сартра сказано, что «ад – это другой». А Серафим Саровский говорил, что для него каждый человек, каждый другой человек был раем. Он встречал словами: «Радость моя!» Это просто разница подходов. И вот здесь ты видишь: это другой человек – но он не враждебный, не тяжелый для тебя, и ты не какие-то переживания ужасные испытываешь, а радуешься. То есть соединение православной духовности и экзистенциализма может быть. При этом я не могу сказать, что я это специально искал. Очень многое само произошло.

Паисий Святогорец
(3 серия)

Неслучайное случайное

– Я не сказал об одной очень важной вещи: творец может попробовать позволить себе какую-то особую открытость. Не придумать заранее произведение – фильм, книгу, картину – и мучительно это реализовывать, а просто открыться миру и очень внимательно следить за тем, что он тебе дает. Мы снимали фильм о старце Паисии, и вдруг я пошел прогуляться, а там, у монастыря афонского – святого Пантелеимона, это русский монастырь, – люди кого-то в море ловят ночью, и что-то светится. Я подошел, а все же греки. Я по-русски спрашиваю: «Что вы делаете?» А мне на чистом русском отвечают: «Кальмаров ловим». Я говорю: «Ну, это как человеков ловить. С помощью светодиода вытаскиваешь, а это кальмар». И я так радовался, такой эпизод я снял ночью, такая красота: эти кальмары, море… Я хотел на этом построить серию, но потом этот эпизод выбросил. Потому что это было совсем не то, потому что пришли другие эпизоды.

Надо просто открыться миру и очень внимательно следить за тем, что он тебе дает
А снято было огромное количество материала: случайные какие-то разговоры, случайные люди. Когда мы приезжали, отец Киприан организовывал съемки с огромным количеством людей. И из того, что он организовывал, получалось где-то десять процентов. Непонятно, по какой причине. Шел очень разрозненный материал, и я не мучился, не старался его как-то скрепить, а старался создать такую атмосферу в самом фильме, в объеме этого фильма, чтобы все это случайное вроде бы видео нашло возможность между собой подружиться и как бы срастись в одно. В кино вообще очень важно, чтобы было так. Этот фильм сложился сам. Я просто не мешал.

Триллер

– У меня при просмотре фильма возникла целая палитра эмоций. Было очень смешно, иногда жутковато.

– Ведь каждая серия по стилистике разная. Немножко разная. Вроде музыка та же самая, компьютерная графика та же, но они все делались немножко по-разному. Скажем, последняя серия – я считаю, что это вообще какой-то авангард метафизический. Там бесконечно длинные какие-то видео, которые чередуются… А третья серия – триллер, настоящий триллер. Синай, общение с диаволом.

– Да, часы падают в пропасть, спуск за ними и потом подъем… Это страшно.

– А ведь не были показаны эти часы. И спуск тоже – просто камера туда-сюда отъехала. Но, конечно, я исследовал разные способы воздействия на человека. Цветовое воздействие, например. И вся третья серия – это эксперимент над психикой человеческой. По музыке, а главное – по цвету тут работали цветохудожник и цветоманипулятор психикой, довольно серьезный.

Во второй половине третьей серии изображение вдруг холодело по цвету, становилось темнее, потом менялись цвета, переходили в какие-то сумеречные тона. Далее изображение вообще исчезало, оставались только искорки… И потом совсем все черно. И, соответственно, с музыкой здесь было определенное напряжение: частотные фоны нарастали… Мы сделали все будь здоров как, но потом поняли, что это совсем страшно, и немножко ослабили.

– А в итоге все это разрешается восходом солнца на Синае…

– По-другому это никак и не могло решиться, потому что мы заходили в такой черный колодец, из которого хочется взлететь изо всех сил. Я попросил композитора сюда написать оду свету, поэму экстаза такую православную. Но он немножечко слабее музыку сделал, я был недоволен, потому что инструментальное давление, на мой взгляд, было недостаточное. Но выход все равно какой-то получался. Вот такая третья серия…

А пятая серия – прямо телевизионное кино: много титров, много всего такого…

Всем нам делать это было очень интересно.

Паисий Святогорец
(4 серия)

«Душа не воспримет того, что ей навязывают»

– Сейчас описывают многих старцев как чудотворцев: одному он явился, другому в окно постучал, кому-то приснился… Часто такие рассказы вызывают некоторое отторжение. А в вашем фильме, мне кажется, этого удалось избежать.

– А это очень просто делается: из фильма – из текстов, из тела фильма – исключаются оценочные суждения. В фильме никто не говорит: «великий подвижник веры» или «то, что произошло, было чудом». Чудес там довольно много описано, но нигде не сказано, что это чудо. Просто описаны.

– Они обернулись и увидели: старец Паисий вознесся немножечко над землей во время молитвы. Так?

– Ну да. Или так: вот зашел Пантелеимон к нему в келью с каким-то другом, и они его немножко подлечили.

– Ничего себе!

– Пришел, спрашивает: «Что за крошки?» – «А это мне Божия Матерь принесла, и косточки тоже». Понимаете, даже и не стояла такая задача, чтобы перед этим фильмом, как перед иконой, рушились все на колени.

– Может быть, в этом и есть причина любви к этому фильму, его успеха?

– Может быть. Но я вообще считаю, что только так и надо делать. В советское время был идеологический кинематограф, было расставлено, что хорошо и что плохо: что Ленин – это наш светоч, что мы идем к коммунизму. Не надо в Церкви устраивать то же самое. К сожалению, в Церкви много людей, которые были воспитаны в советское время на идеологии. Но попытка внести идеологию в общение с душой человека – это неправильно, это не получится. Нельзя навязывать какие-то идеи. Душа знает лучше, чем сам человек знает. И то, что ей навязывают, она сразу отличит и не воспримет.

– Отснять фильм – это ведь не все. Нужно еще смонтировать снятый материал…

– Да. Когда мы монтировали фильм, нас на полгода, по-моему, поселили в пустой детский сад – целый корпус бывшего детского сада отвели, в котором уже не было детей. Где-то в Орехове-Борисове, кажется. Один корпус занимала иконописная мастерская, а другой стоял пустой, и мы там практически вдвоем с режиссером монтажа сидели и монтировали. Там было очень чисто, очень светло, спокойно… А потом мы сделали аппаратную дома у моей мамы: она себя плохо чувствовала, ей надо было помогать, и я то кино монтировал, то ходил в магазин… Все делалось не в казенном помещении. И вообще этот фильм делался так, как никогда фильмы не делаются. Он делался, как не-фильм.

– А как приключение?

– Ну да, такая молитва, которая есть приключение. Молитва – это что? Молитва – это надежда. И все в нашем фильме делалось для того, чтобы эта надежда звучала.

Молитва – это надежда. И все в нашем фильме делалось для того, чтобы эта надежда звучала

– Какие важные подробности! Они помогут, может быть, иначе посмотреть на картину.

– Кому-то помогут, а кому-то могут и помешать. Потому что у многих людей свое представление сложилось – и о старце Паисии, и об этом фильме. Я вам рассказываю о своем представлении этого фильма. А мы настолько открыто его делали… Потому что, я считаю, каждый человек имеет право на свой фильм о старце Паисии, на свое мнение о нем.

«Ковровые бомбардировки» и пустой кошелек

– Были какие-то трудности во время съемок? Был момент, когда вы подумали: всё, сворачиваем съемки, прекращаем на какое-то время работу?

– С деньгами возникали проблемы. Другое тоже, конечно, бывало, но уже забылось. Сейчас даже вспомнить не могу.

– А как после съемки распространялся фильм?

– Была несколько безалаберная продюсерская деятельность по реализации этого фильма – по продаже. Хотя никакой продажи практически не было, фильм просто отдали на канал «Спас». Фильм понравился, и «Спас» стал его показывать каждый день. Показали, а потом снова. Были, может быть, проблемы с эфиром… Вероятно, все было промыслительно, я не знаю. Но фильм показали несметное количество раз. И, в отличие от других хороших фильмов, таких же хороших и еще более хороших, этот фильм дошел до всех, кто смотрел канал «Спас».

– Может быть, в этом был даже какой-то резон… Такая бомбардировка этим фильмом помогла донести картину до широкого зрителя.

– Такая ковровая, я бы сказал, бомбардировка всех.

– Вопрос, о котором творческому человеку тоже приходится задумываться, – финансовый. Канал «Спас» платил вам за прокат фильма?

– Нет, деньги «Спас» не перечислял. У нас сейчас в России люди зарабатывают деньги на фильмах только на стадии производства, потому что документальное кино практически не продается. Прибыли нет. Есть некие так называемые теледокументальные фильмы, которые производят телеканалы. Но их нельзя назвать в прямом смысле документальным кино, это скорее телевизионные программы.

А в случае с нашим фильмом о старце Паисии… Тут было определенное бессребреничество, хотя, конечно, нам выделили деньги, Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям выделило деньги на этот фильм, но только, помнится, на две серии. Потом игумен Киприан собирал с трудом какие-то суммы.

И хотя все делалось «на коленке», все равно для каких-то вещей, например для озвучивания, приглашались хорошие, настоящие артисты, с которыми я имел возможность хорошо, много поработать. Над сведением звука работала студия, которая сводит звук в игровых фильмах.

Паисий Святогорец
(5 серия)

Музыка… духа

– Музыка, кстати, играет особую роль в этом фильме. Она завораживает.

– Да, Антон Висков написал удивительную, на мой взгляд, музыку. Я, когда снимаю о каком-то человеке документальный фильм, всегда интересуюсь, какую музыку слушал этот человек, Хемингуэй, например, или Керенский, или Сталин.

– Ну и компания!

– Это я вспомнил тех, о ком снимал фильмы. Так вот, исходя из музыкальных симпатий моих героев, я и подбирал музыку. Или композитор писал схожую. А тут выяснилось, что старец Паисий не слушал музыку, он слушал только византийские церковные распевы. Я изучил какие-то церковные распевы, и оказалось, что они все равно имеют некую гармоническую структуру. Есть общие законы. Мы с композитором все это проработали, так что музыка к фильму о старце Паисии имеет в основе византийские молитвенные распевы. И еще очень важную роль сыграла довольно большая запись, которую мы сделали на ночи памяти старца Паисия в Греции.

– Эти кадры есть в фильме.

– Да, мы снимали в Суроти. Мы записали песнопения, но они нам не помогли. Нам помог колокольный звон. Там был звонарь, который что-то такое вызванивал, что я даже понять не мог. Когда я передал запись композитору, он сказал: здесь есть нечто интересное. Вероятнее всего, он этот колокольный звон тоже как-то использовал. Так что в глубине этой довольно простой фоновой музыки имеется некая очевидная духовная основа. И в основе этого фильма лежит тоже некое духовное состояние, которое мне передалось и которое я попробовал передать.

Помог колокольный звон – звонарь в Суроти, который вызванивал что-то невероятное!

В производстве этого фильма участвовали игумен Киприан, его чада, которые нам помогали, монахи. И это была, конечно, духовная работа. А толчок был дан афонским старцем, который, естественно, это сделал не от сознания, а от духа, по молитве. Иными словами, фильм так нравится, потому что это духовное дело, оно душе приятно, оно духу приятно нашему. И я считаю, что возможен духовный кинематограф. И игровой, и комедия, наверное, возможна, и еще что-то, что будет не для тела, а для какой-то иной сферы.

И еще четыре серии

– У верующих людей есть суеверный страх: мол, если человек берется за какое-то хорошее дело, то темные силы будут ему мстить за это. У вас что-то такое было?

– Я так не думал, но эти темные силы потом отомстили, да. Пока я был в поле этого фильма, было хорошо. А когда закончили, начались не то что неприятности, нет, а внутренние проблемы. Но самый большой удар был нанесен уже после. Мы сделали седьмую серию, а она давалась очень тяжело. Она вышла. И кто-то из иерархов сказал: «Очень убедительное кино о конце света». Действительно, половина этой серии – о прославлении старца, а другая посвящена Апокалипсису, который мы все ожидаем, каждый по-своему. Потом были сделаны восьмая, девятая и десятая серии.

– Оказывается, были еще серии?!

– Да. И они не вышли. Лежат уже два года на «Мосфильме». Будто бы есть долги какие-то перед разными людьми… Непонятна причина, почему все прекратилось и не продолжается. Мы закончили житие старца, но решили дальше снимать наши серии – по белым книгам старца Паисия. Делать по той же структуре: отец Киприан рассказывает, читаем из книг старца Паисия… С той же командой людей. Начали работу – и все встало. Два года я бился за то, чтобы хоть как-то запустить это. Потому что фильм практически готов.

– Эти серии выйдут все-таки? Мы их увидим?

– Я уже сомневаюсь в этом. И моему «комплексу полноценности» был нанесен очень серьезный, самый сокрушительный удар за всю мою жизнь. Я был убежден, что мы делаем еще лучшее кино, что все отлично, новые герои появились… Эти серии немного другие, динамичные. Необъяснимо, почему все остановилось. Когда я пытаюсь с игуменом Киприаном говорить на эту тему, он глаза отводит. Это очень сложная для меня ситуация.

У меня и раньше были тяжести, когда мне не давали закончить фильм. Но таких работ, незавершенных по объективным, не зависящим от меня причинам, две-три было. И они всегда остаются занозой в сердце. Каждый незаконченный фильм – это как мертворожденный ребенок, это постоянное очень болезненное воспоминание, такая ссадина и заноза в мозге. И она никуда не пропадает и разъедает тебя. И эти три незавершенные серии о старце Паисии – такая вот болезненная заноза.

Эти серии о том, как правильно жить в семье – по духовному закону, по Богу

– О чем они, эти серии – восьмая, девятая и десятая?

– Эти серии посвящены первым главам «Семейной жизни» старца Паисия. Это совершенно авангардное кино. Потому что рассказывает, как правильно жить в семье. И показывает, как правильно жить: по духовному закону, по Богу. Мне говорили: «Саша, это будет банальность, бабушкины нравоучения». А ведь весь кинематограф, все телевидение, весь интернет показывают, как не надо жить в семье: как семейная жизнь рушится, как ее избежать, как ее сделать не такой! Драматургия всех фильмов основана на том, что что-то пошло не так. А у нас показано, как все идет так. Конечно, это вызывает и оторопь, и такое прямо удивление.

Паисий Святогорец
(6 серия)

О кино «православном», духовном…

– Есть еще фильм «Старец Паисий и я, стоящий вверх ногами». Он появился сразу же после вашей работы…

– Этот фильм снимал Саша Столяров, человек, которого я бесконечно уважал. Он умер года два назад… А снимались оба фильма, думаю, параллельно.

Тот сценарий был написан давно. И когда Саша получил «Лучезарного Ангела» на одном из фестивалей, ему дали возможность снять и этот фильм. Делался он тоже ну просто на коленке: был бюджет документального фильма, и по бюджету документального сняли игровое кино. Это тоже такое чудо…

– Как вы оцениваете эту работу?

– Это не мое кино. Я романтик. Для меня ирония – острый нож. А в том фильме много ироничного, и мне было это тяжело.

– Эти сцены со шлангом? Отсылки к немой комедии?

– Да, да. Этот фильм был сделан в таком этнографическом контексте. Это даже не ирония, а некий постмодерн. А мне постмодерн, даже модерн чужды, мне это не очень нравится.

Один умный человек сказал мне как-то: «Саша, ты такой романтик, что можешь очень легко перейти на сторону темных сил со стороны светлых сил и обратно, потому что эти сильные чувства, эмоции, стремление к переживанию ощущений так легко используются в этом мире. В гитлеровской Германии возникло романтическое мироощущение немецкого народа». Но что я могу поделать? У меня такое видение мира. И я, насколько могу, буду это романтическое мироощущение света защищать.

– Фильм «Монах и бес» тоже крайне популярен у зрителей, у него миллионы просмотров. Вы его видели?

– Видел. Было интересно смотреть. Но я ничего не понял, если честно.

– Умом не поняли?

– Люди разные. Кому-то, чтобы понять, нужно ощутить посыл на уровне текста, кому-то – на уровне эмоций. А я ничего не ищу на уровне текста. А на уровне эмоций… В этом фильме были такие эмоциональные переходы, из одного в другое, в третье… Но фильм меня не возмутил совершенно. Больше того, я его посмотрел с интересом. Потому что он все-таки на духовную тему. Плохо ли, хорошо ли он сделан, но такие фильмы должны быть. Человек даже может от этого фильма оттолкнуться и пойти дальше. Вот был фильм «Остров», первый духовный фильм нашего кинематографа, который снял прекрасный режиссер Павел Лунгин. Фильм такой, в общем, на мой вкус немного попсовый.

– Все, посмотрев, сразу бросились искать старцев…

– Да. Но, как мне потом говорил игумен Киприан, после этого фильма тысячи людей пошли в храм. Фильм дал такой толчок колоссальный! Вышло два фильма: «Остров» Лунгина и фильм Сергея Карандашова «Странник». В один и тот же год. И по экономическим каким-то причинам фильм «Странник» остался в тени, его никто не знал в России. А за границей, наоборот, его везде показывали.

– Я о фильме «Странник» даже не слышал…

– «Странник» мне показался более продвинутым как фильм. Но я все же сторонник настоящего православного кинематографа, такого истинного православного кино, основоположником которого я считаю, конечно, Андрея Арсеньевича Тарковского. Это настоящее духовное кино.

– Что значит «православное кино»?

– Действительно, что значит «православное кино»? Поправлюсь: духовное кино. Духовное!

Действительно, что значит «православное кино»? Поправлюсь: духовное кино. Духовное!

… и разрушительном

– Некоторые профессионалы своего дела любят подчеркивать: мы, мол, православные врачи, православные учителя. Зачем это делать?

– Насчет того, могут ли быть православные врачи и учителя, вопрос вот в чем. Есть много людей, которые истово верят в Бога. Это хорошо. Они называются воцерковленными людьми. Они ведут определенный образ жизни. И им хочется, чтобы тот человек, у которого учатся их дети, был тоже воцерковленный, православный. Такие учителя не скажут грубости, не будут нарушать в своих рассказах о книгах какие-то элементарные заветы, не будут нарушать нравственные устои. Православные врачи – это врачи, которые больше ориентируются на традиционную медицину. А православные кинематографисты… Вот ты идешь на фильм с женой и ребенком и уверен, что тебе не дадут коленом ниже пояса в течение всего фильма, не будут резать никого на куски и т.д. То есть это режиссер, который явно на светлой стороне.

Есть же замечательные режиссеры. Балабанов, например. Это великий режиссер. Он вскрывал все гнойники, после его работ лично я всегда задумывался о том, что жизнь – гораздо сложнее, она требует какого-то внутреннего анализа, требует усилия. Но такие фильмы, как его «Груз 200», например, – для меня с очевидным перебором, и если в нем что-то и есть, я ничего этого не могу различить: мне было нанесено такое количество запрещенных ударов, что у меня хватает времени только на то, чтобы их отражать. А есть люди, которые их не отражают, а используют каким-то образом себе в помощь. Это усилие зла направляют мимо себя. Я так не могу. И этот фильм для меня исключен – не потому, что он плохой, а потому, что я не в состоянии его воспринять.

Есть и такой вид кинематографа – фильмы типа «Счастье мое» Лозницы. Я не помню, показывали ли его в России. Кажется, даже запретили… Был у меня такой сеанс на фестивале в Минске: сначала «Счастье мое», потом «Кочегар» Балабанова – два фильма подряд. Для меня это было разрушительно.

– Оба фильма так подействовали?

– Оба. И вот смотрю я в зал и вижу не людей, а бесов. В каждом человеке есть бес. Человек с ним борется. И есть фильмы, которые смотрит не человек, а вот этот бес. И вот я смотрю: они, бесы, в зале сидят, только что рогов не видно. А людей мало, все меньше и меньше… Когда два таких фильма подряд.

Так называемый катарсис возникает при любви человека, при боли, переживании, и это можно считать драматургией. Но в фильмах, которые совсем бесовские, катарсиса нет. Я не люблю беса, который во мне живет, и не хочу его кормить, в кино водить, в цирк – в цирке ему тоже нравится.

В каждом человеке есть бес – человек с ним борется. Я не хочу кормить этого беса в себе. И в кино его водить не хочу!

Есть сфера, которая больше человека, больше человеческого мира, больше его понимания. Она мне стала интересна, и я работаю в этой области. Я понял, что с помощью кинематографа можно проникнуть в некие сферы, в которые больше никак по-другому не проникнуть. То есть можно их попытаться почувствовать, описать, а потом даже передать другим людям, рассказать. И для меня кинематограф, создание фильма – это просто инструмент такой для того, чтобы общаться с духовным миром. Когда я крестился, это сразу и сформировалось.

Паисий Святогорец
(7 серия)

О смерти и бессмертии

– А что подтолкнуло вас к принятию крещения?

– Была ситуация, когда я должен был погибнуть, – случайно не погиб. Я очень испугался. И пошел креститься. В сознательном уже возрасте, в 37 лет. В моем фильме «Победа» (он есть на Ютубе, на моей страничке), показано, как я чуть не погиб.

– Расскажите об этом, пожалуйста.

– Я должен был снимать фильм о подземельях Москвы, и мы случайно с моим товарищем зашли не туда. Мы залезли в канализационную систему, в которой на самом деле человек не должен был находиться. И случилась беда: моего товарища смыло – он погиб. А я – нет. Со сломанной ногой, с торчащей костью я выбирался из колодца. Долго лез.

Фильм «Победа» – это фильм о малой победе над смертью и вообще о победе над смертью.

«Комплекс полноценности» дает еще и ощущение бессмертия в определенной степени. Так вот, я тогда ощутил, что я совсем не бессмертен. Я прямо почувствовал, что я смертен. И не могу сказать, что это полезно. Для меня это не было полезно. Я, конечно, изменился, и, наверное, в лучшую сторону, но мне жить стало тяжело, мне не нравится, что я об этом думаю. И вот после всего этого я крестился. Причем у священника, который мне давным-давно когда-то сказал: «Ты придешь ко мне креститься». Между Опочкой и Новоржевом, где-то в районе Пушкинских Гор, Михайловского. Там церковь на кладбище, я туда съездил, там крестился. Но после этого что-то потерялось…

Об учителях и учениках

– Вы работаете с молодежью? Насколько реально молодому начинающему режиссеру или сценаристу попытаться у вас чему-то поучиться?

– Достаточное количество людей считает себя моими учениками, но я не помню, чтобы я их учил. Я не знаю, как это все произошло и чему они у меня научились. Но мне кажется, что учиться кино теоретически – не совсем правильно. Вот если человек будет помогать мне делать мой фильм, он в полной мере проникнет в метод и поймет, как это все делается. А потом я ему помогу делать его фильм, вот он и научится. Если таких человек десять будет, думаю, это возможно.

В институтах кинематографических вроде как учат делать кино, и многие мои друзья там преподают, в Петербурге например: Сергей Карандашов, Юрий Фетинг. Они все учились у Алексея Германа в мастерской. Он расширял их кругозор, приглашал множество всяких людей, которые рассказывали им что-то про монтаж… Я не понимаю всего этого. Я не так учился. Я чистый практик. И признаю только практические занятия.

– А кого вы считаете своими учителями?

– Я могу назвать своим учителем Анатолия Малкина – одного из основателей «Авторского телевидения». Он работал в молодежной редакции. Я был у него ассистентом режиссера. Великий человек, я считаю, Сергей Кушнеров, руководитель программы «Взгляд». Это вообще мой однокашник, мы с ним еще до университета в школе вместе учились. Он был гениальным человеком в смысле журналистики, нахождения тем, подачи тем, поворота их и так далее. Я делал очень много фильмов с Генрихом Боровиком. Он меня научил, как надо обращаться с фактом, со словом, как надо стремиться находить настоящее.

– Все это заложено в том числе и в фильме о старце Паисии Святогорце. Некий журналистский метод и подход.

– Да, некий журналистский метод, когда отсеиваешь оценочные суждения.

Об учителях еще хотелось бы рассказать. Я поучился все-таки на Высших режиссерских курсах при Гостелерадио СССР. Нам преподавал Андрей Владимирович Торстенсен. И он просто показывал фильмы, которые ему нравятся, очень много показывал и своих работ. И мы их обсуждали. Он объяснял, зачем вот этот прием, зачем этот…

Когда мы делаем монтаж, я всегда, даже когда просто нужно кадр подвинуть сюда или вот сюда, подробно объясняю, если меня спрашивают, зачем именно так надо сделать. Я это свое чувство гармонии могу формализовать в текст. И если бы учились у меня, я бы мог, во-первых, показывать свои фильмы и их обсуждать, рассказывать, зачем я это сделал, как я этого добился; во-вторых, человек мог бы у меня поработать и посмотреть, как я это делаю; и в-третьих, человек стал бы делать свой фильм, и я бы ему помогал, подробно бы рассказывал, что у него не так и почему не получается. Вот такие три составляющие.

С Александром Куприным
беседовал Никита Филатов

Размер пожертвования: рублей Пожертвовать
Комментарии
Написать комментарий

Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все поля обязательны к заполнению.

Введите текст с картинки:

CAPTCHA
Отправить