– Нелля, я скоро умру, – буднично сообщил муж.
– Куда ж деваться, Алешенька? – помедлив, согласилась супруга. – И ты когда-нибудь умрешь, и я… К сожалению, бессмертных не бывает. Ну, а насчет «скоро» ты, возможно, погорячился.
Такие разговоры случались между ними все чаще и чаще, чуть ли не ежедневно, готовя обоих к печальной неизбежности, недавно казавшейся бредом, абсурдом, несбыточной химерой, которая коснется кого угодно, только не их.
Фото: freepik.com
|
Алексей заметно угасал и хорошо знал, что дни его сочтены. Родные тоже невооруженным глазом видели, что счет идет на недели, в лучшем случае – на месяц-другой. Если бы не милость Божия да молитвы Елизаветы, воцерковленной однокурсницы, мужчины давно бы уже не было на свете после череды неудачных операций по удалению жизненно важных органов на фоне запущенной стадии рака. В чем еще душа держалась – загадка.
Женщина появилась на жизненном горизонте бывшего сокурсника примерно полгода назад и с тех пор прочно укоренилась в их судьбе, а началось все со случайной встречи. Ну как случайной? Известно ведь даже не философам, что случайностей не бывает, что любое незапланированное и непредвиденное нами событие – лишь миниатюрный фрагмент всеобъемлющего Промысла Божьего, крошечный пазл гигантского эпического полотна под названием «Жизнь».
Они столкнулись нос к носу в вестибюле метро на Арбате и, что удивительно, без труда узнали друг друга по прошествии сорока с хвостиком лет, несмотря на лишние килограммы изящной в прошлом студентки и на седые волосы, обрамляющие обширную лысину некогда курчавого ее визави.
Любое незапланированное и непредвиденное нами событие – лишь миниатюрный фрагмент всеобъемлющего Промысла Божьего
– Слушай, это мистика какая-то! – воскликнула Елизавета. – Ровно на этом месте в это же примерно время я встретила когда-то Сеню Кричевского...
– Интересное совпадение… И давно ты его видела?
– Кажется, через год после окончания института.
– А-а… Он, пожалуй, единственный, о ком я ничего не знаю. Где он, что он?
– Мы, в общем-то, недолго разговаривали: он на службу торопился. Я поинтересовалась, кем он подвизается; сказал, что занимает какую-то должность в Доме дружбы народов. Спросила, чем занимается; ответил: «Да ничем».
– По крайней мере, честно, – рассмеялся Алексей. – А я с Галей Малининой время от времени пересекаюсь.
– Она по-прежнему в школе преподает?
– Что ты! Старший инспектор по работе с несовершеннолетними. И ты бы знала, каким авторитетом она пользуется у сослуживцев!
– Неожиданно. Помню нашу практику на четвертом курсе. Ведет она урок… У тебя время-то есть? А то болтаю…
– Куда мне, старому, торопиться… И что с практикой?
|
– Отвечает у доски отрок. Точнее, не отвечает, а бормочет что-то нечленораздельное, безнадежно с ноги на ногу переминаясь. Ни в зуб ногой – это еще мягко сказано. В глазах мольба: «Ну поставьте вы мне, наконец, эту "двойку" несчастную и отпустите с миром!» Урок скучнейший. Изнывают не только ученики, но и мы. Ирка, сидящая за последней партой, знаками спрашивает меня, сколько до конца урока. Показываю ей растопыренную пятерню. Галя воспринимает мой жест не то как подсказку, не то как директиву к срочному действию и, прервав несчастного на полуслове, бросает: «Садись! Пять». Парня аж пот прошиб. Он даже не обрадовался свалившейся с неба удаче, а скорее остолбенел от несусветной несправедливости.
– А я наблюдал, как она шпоры в сапоги засовывала перед экзаменом по научному атеизму, – отсмеявшись, вспомнил Алексей.
– Какие там шпоры!.. – возмутилась Елизавета. – Одним махом разодрала учебник надвое и широким жестом половинки в голенища затолкала… Вместе с переплетом.
– Ты тоже видела?
– А как же! Да если б и не видела, все равно узнала бы: слух об этой эпопее быстро по всему курсу разлетелся. Я даже имела честь созерцать финал. Пока она впихивала располовиненную книгу в сапоги, отлучавшийся ненадолго преподаватель, возвращаясь назад, застукал Галю на месте преступления. Заинтересованный, он остановился рядом и пару минут наблюдал за ее манипуляциями. Наконец с интересом полюбопытствовал: «Что это вы тут делаете?»
– Сразу кинокомедия про пионерский лагерь вспомнилась… Ну… эта… с Крамаровым...
– Вот-вот, «Посторонним вход воспрещен…». У меня та же ассоциация.
– А Галя что?
– Ты, надеюсь, не забыл: поскольку лекции по атеизму мы игнорировали, многие доцента только на экзамене впервые увидели. Галя не была исключением, поэтому, не подозревая, с кем разговаривает, она с присущей ей простотой отпарировала: «Отвали! Не видишь, что ли: шпоры прячу».
– Интересно, сколько раз она после этого на пересдачу ходила?
– Я тебя умоляю! Ниже «четверки» доцент никому не поставил, так что Галя благополучно получила причитавшийся ей минимальный балл, и, подозреваю, он ее вполне устроил.
– А еще я помню, как… – начал было Алексей, но его прервал звонок мобильника.
Молчаливо выслушав, что говорят на другом конце провода, он покорно ответил: «Да-да, милая, уже еду», – и виновато глянул на сокурсницу.
«Счастье, когда тебя понимают», – Елизавете объяснений не понадобилось.
– Ладно, давай прощаться. Запиши мой телефон – авось пригодится. Рада была встрече.
Алексей позвонил через пару дней, и с тех пор они без умолку болтали часами, вспоминая светлые годы студенчества, общих знакомых и рассказывая о том, как сложилась их последующая жизнь.
Однажды, правда, однокурсник пропал почти на месяц, и Лиза даже забеспокоилась: не приключилось ли с ним чего? Тревога, как выяснилось, оказалась неложной.
Алексей заметно угасал и хорошо знал, что дни его сочтены
– Ты куда запропастился? – поинтересовалась женщина, когда наконец услышала в трубке знакомый, хотя и заметно ослабевший голос, и превратилась в слух, силясь разобрать-расслышать похожий на шепот ответ:
– В больнице валялся.
– Как тебя угораздило?
– Звоночек с того света поступил. Думаю, последний.
– Ты краски-то не сгущай! Рассказывай, что случилось!
– Сам толком не пойму. Дома резко поплохело – вызвали «скорую». Привезли меня в больничку и забыли обо мне. День лежу, другой…
– Прямо вот так и лежишь? – усомнилась Лиза, зная непоседливый нрав товарища.
– Нет, конечно. На третьи сутки с самого утречка пошел бродить по коридорам. Надо же как-то заглушить безумную боль! Что было потом, не помню – очнулся в своей палате. Не успел глаза открыть – влетает главный со свитой, состоящей ни много ни мало из семи медичек да двух субтильных ординаторов, и на все отделение громогласно рявкает: «Где этот?..» Мужики на соседних койках дружно направили на меня указательные пальцы и предусмотрительно нырнули под одеяла. «Где болит?» – свирепо спрашивает он у меня и приказывает своему экскорту: «Пальпируйте!» Дамочки робко тюкнули пальчиками в живот, ординаторы вздутие потискали… «Кто так пальпирует?!» – гаркает этот коновал, поднимая указательный палец (а он у него – не поверишь! – размером с жирную сосиску). И что, ты думаешь, он делает?
– Нажимает болезненный очаг пальцем-сосиской? – предположила Лиза.
– Если бы! Со всей дури лупит по нему своим громадным кулачищем!
– Представляю, как тебе больно было!
– Больно? Не то слово! Я под потолок взвился да как заору благим матом (в прямом смысле). Предложение было короткое, но выразительное: два первых слова не для твоих дамских ушек, третье – «садюга». Неординарная стилистика полувосхитила-полувозмутила медицинское светило: он расхохотался, на пару минут завис, а потом распорядился экстренно катить меня в операционную. «Да режьте на здоровье, хоть вообще зарежьте!» – с вызовом отозвался я. Моя реакции всех удивила-позабавила. Обычно пациенты просят повременить, надеясь на чудо: мол, «все рассосется, само пройдет», – но меня боль так допекла, что лучше уж под нож, чем терпеть эту мýку. Соседи по палате, осмелев после моей реплики, выползли из-под одеял и захохотали: «Во дед дает, во отжигает!»
– Прооперировали, надеюсь, удачно? Сейчас ведь хирургия не та, что прежде…
– Ага! – хмыкнул Алексей. – С прежней не сравнить, это ты точно подметила. Короче, пробурили они мне дырочку…
– А я что говорила? Лапаротомией такое вмешательство называется.
– Да пусть как угодно называется, только выяснилось, что продырявили меня в аккурат в противоположном конце – в том месте, куда боль отдавала…
– Иррадиировала, – механически поправила Лиза.
– И откуда ты все знаешь?.. Эх, если бы от правильных терминов еще и суть менялась! Короче, весь живот мне исполосовали, пока выяснили, в чем дело, заодно и половину органов удалили. Тут я и понял: пора к праотцам отправляться. Пожить, конечно, хотелось бы еще…
– Так в чем дело? Молись. Господь и смертников с того света вытаскивает…
– Какие молитвы? Я же некрещеный.
– Не может быть! Ты? Некрещеный??? Шутишь?
– Ничуть. В некрещеной семье родился, некрещеным воспитан, некрещеным и помру.
– Алешка, что ты такое говоришь? Ты ведь самый духовный из нас всех был. Пока мы по театрам да концертам шастали, ты Библию от корки до корки проштудировал. А кто нас в Лавру Загорскую возил? Экскурсию такую забабахал, что любой профессор позавидует. А кто «Слово о законе и благодати» наизусть шпарил?
– Ну, когда это было! И потом, раз меня в детстве не крестили, значит, так тому и быть!
– Что за дикая постановка вопроса, что за фатализм? Ты взрослый человек, почти старик. Пора самому за себя и свою жизнь отвечать…
– Вот я и отвечаю, – отрезал Алексей.
– «Хозяин-барин», – вздохнула Лиза и с тяжелым чувством повесила трубку, решив больше к этой теме не возвращаться.
Молитв о приятеле она, впрочем, не оставила, и в следующем разговоре он сам напомнил о прерванном споре.
– А ты, стало быть, крещеная? – спросил он, резко сменив тему.
– Стало быть, – сухо ответила однокурсница.
– Может, и в церковь ходишь?
– Может, хожу.
– А у меня вот интересная ситуация в семьях сложилась.
– «В семьях»? Почему «в семьях»?
– Я ведь третий раз женат. Каждая из жен родила мне по дочке. Старшая ни обо мне, ни о вере и слышать не хочет – мать ее так настроила. Средняя в храм одно время ходила и даже активисткой какой-то там была, но с кем-то пособачилась – ушла, хлопнув дверью, и с тех пор туда ни ногой. Зато Ленка, младшая моя, ни одной службы не пропускает. Так что за меня есть кому помолиться, когда коньки отброшу… Ты тоже молись, если что.
– И не надейся! Мне бы себя отмолить. Сейчас, пока жив, тебя в молитвах поминаю, а помрешь нехристем – не буду: не потяну.
– Ну и не надо! – обиделся Алексей и швырнул трубку.
Позвонив через две недели, он с места в карьер завопил:
– Достали вы меня! Крестной будешь?
– В смысле? – растерялась Елизавета, пытаясь расшифровать суть тайного послания.
Она не знала, какие нешуточные баталии развернулись в семье приятеля после предыдущего их разговора. Видимо, духовный выбор главы семейства был столь решителен, окончателен и бесповоротен, что близкий конец его предстал во всей своей беспощадной наготе и очевидности.
– Лешенька, ты бы, может, принял Крещение? – робко умоляла жена. – Давай батюшку пригласим…
– Сказал, не буду – и точка! – резко парировал супруг. – Крестись не крестись… Какая разница? Нет, ты скажи: что от этого изменится? Вместо лопуха фиалка вырастет? Так мне до лампочки вся эта ботаника…
– Папа, а что ты, собственно говоря, теряешь? Если после смерти ничего нет, то «на нет и суда нет». А вдруг там, за гробом, только все начинается? – закинула удочку дочь, психолог по профессии и призванию.
– Начинается-начинается… – проворчал Алексей и отвернулся к стене.
– Ну, а если и начинается, что с того? – абсолютно ни к месту спросил он на следующий день.
– И что ты будешь делать без подготовки? В чужую страну и то с бухты-барахты не едут, а тут вообще незнакомая реальность… – с деланным равнодушием констатировала Лена, отлично зная дотошность отца, привыкшего подстилать соломку где надо и не надо.
Да, дело свое она знала превосходно…
Духовный выбор главы семейства был столь решителен, окончателен и бесповоротен, что близкий конец его предстал во всей своей беспощадной наготе и очевидности
– Что же они долго так? – изнывали женщины, давно уже накрывшие стол и успевшие несколько раз подогреть остывшую еду, но затяжной, многочасовой исповеди конца-края не предвиделось.
И все же их терпение было с лихвой вознаграждено. То ли батюшка такой дотошный попался, то ли Алексей проникся ответственностью момента, то ли еще десяток-другой причин сыскался, только душа новокрещенного засияла чистотой, как tabula rasa или только что отчеканенная монета. Три Таинства разом, да еще каких: Крещение, Исповедь и Соборование, – это тебе не шутки!
|
Уходя, священник оставил масло, которым соборовал больного, и дал напутственные советы: когда помазываться, какие молитвы читать, как построить распорядок дня, каких искушений бегать…
Теперь утро в доме начиналось общей молитвой: глава семейства совершал маленький посильный подвиг, приподнимая голову с подушки; дочь и жена стояли рядом на коленях, держа его за руки. Отход ко сну тоже сопровождался молитвенным единением домочадцев. В промежутках женщины по очереди читали страдальцу Евангелие, периодически отлучаясь по домашним делам. Впрочем, хлопоты по хозяйству, руку на сердце положа, были порой лишь предлогом, позволяющим всплакнуть втихомолку в укромном уголочке.
Больше других полюбилась Нелле и Елене молитва к Животворящему Кресту Господню, да и батюшка советовал прибегать к ней почаще, особенно на ночь и в случаях затруднительных.
«Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его…» – начинала вслух читать Нелля, боримая страхом за жизнь супруга, одолеваемая невеселыми мыслями о скорой разлуке, а нередко охваченная беспричинной паникой. Не каменная ведь! Елене мужественные слова помогали сосредотачиваться и хладнокровно принимать взвешенные решения в экстренных ситуациях, требующих безотлагательного выбора. Но в какое же беспокойство приходил умирающий, слыша огненные слова, похожие на боевой духовный клич!
– Не читайте эту молитву! – кричал он (если можно назвать криком едва заметное шевеление губ). – Они меня мучают!
– Хорошо-хорошо, – примирительно успокаивала его жена и уединялась в соседней комнате, продолжая творить трудное духовное делание.
И все же в какой-то момент она сдалась:
– Доченька, может, не будем расстраивать отца? Бог с ней, с этой молитвой… Заменим другой – вон их сколько в молитвослове.
– Мама, и кого ты осчастливишь? – возразила Елена. – Подумай сама: если бесов так от нее корежит, значит, она папу вырывает из их лап.
– И то правда, – согласилась Нелля. – Только давай попробуем про себя ее читать? Больно ведь смотреть, как отец страдает…
На том и порешили.
Первое время Алексей беспокойно ворочался, когда женщины начинали мысленную брань с его обидчиками-оккупантами, но с каждым разом хватка темных сил становилась слабее и слабее, а больной, напротив, обретал внутренний стержень, которого ему прежде так не хватало.
Наступило наконец утро, когда жена осмелилась обратиться к Честному Кресту Господню вслух. Муж ритмично закивал в такт простым словам, сочетавшим несовместимое: нежную певучесть псалмов и стальную силу непобедимого оружия.
Весь день он лежал непривычно тихо и, казалось, спал. Время от времени заглядывая в комнату мужа, Нелля беззвучно прикрывала за собой дверь, не решаясь тревожить его безмятежный покой. Настал час вечерней молитвы. Как обычно, мать с дочерью, приблизившись к постели больного, опустились на колени – ладони Алексея были еще теплы, но он уже не дышал, а на губах застыла блаженная улыбка.
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все поля обязательны к заполнению.